Петр Подгородецкий - Русские идут! Заметки путешественника Страница 10

Замена ящиков для пожертвований на «Канторы» отнюдь не пошла на пользу варшавскому благоустройству. Дома выглядели ободранными и серыми (кроме католических костелов, конечно, которые были из красного кирпича). Когда мы ехали по городу, обнаружили целые кварталы «хрущевок», которыми СССР в свое время наградил Польшу. А остальное сильно напоминало варшавское гетто времен Второй мировой войны. Кучи мусора, какие-то подозрительные личности, шныряющие по подворотням. В общем, не понравилось нам в этом городе. Тем более что нас еще повели ужинать в «ресторан». По уровню это оказалось что-то вроде рабочей столовой. Единственное, что отличало «польский ресторан», – это поставленные на голых пластиковых столах свечи. Стулья, кстати, тоже были «столовские» – на металлических паучьих ножках. Кстати, сейчас бы их назвали «мебель в стиле хай-тек». А так, просто говно и все. Алексеич уже гораздо позже рассказал мне, как в Сочи зашел в магазин-салон итальянской мебели, в котором этого «хай-тека», дерьма то есть, стояло пруд пруди, и увидел замечательную пару южных кровей. Плотный усатый мужчина внимательно рассматривал бюст продавщицы (сейчас они все почему-то называются менеджерами), которая, наклонившись вперед, показывала ему какие-то проспекты. А его супруга носилась по магазину, то и дело крича: «Гоги! Гоги!» Он долго не отзывался. Но потом на крик: «Гоги, посмотри же, какой миленький стулчик!» – всетаки соизволил оторваться от созерцания сисек и пошел в сторону жены. «Стулчик» действительно был что надо. Три никелированных ножки, сходившиеся вверху, явно напоминали советские стулья шестидесятых-семидесятых, но не с ржавчиной, пробивающейся через краску, а с благородной полировкой. Сверху на них покоилась привинченная никелированными же болтами фанерка красного цвета, примерно сантиметров двадцать в ширину. Вырезана она была в форме сердечка. Точно такое же «сердечко» украшало «спинку» изделия, которая представляла из себя… Ну, конечно же вы правы, никелированную трубочку, начинавшуюся под сиденьем и причудливо изогнутую. Алексеич уже предвкушал, как мощный кавказец сядет на «стулчик» и раздавит его ко всем чертям, но тот всего лишь подошел, взял его, попробовал на вес и изрек гениальную фразу: «Манана, ты дура! На этот „стулчик» мой жоп не сядет. А для металлолома – веса мало!» – и отправился восвояси изучать проспекты, вернее, сиськи. Маленькая деталь: на изделии была бирка с надписью о том, что он якобы изготовлен в городе Модена на родине ныне покойного, к сожалению, Лучано Паваротти, а также по эскизу тоже покойного Сальвадора Дали. Бумажку с надписями украшали две голограммы, сургучная печать с надписью «Pavarotti style» и ценник 300 долларов.

Увидев на столах стаканы с мутноватой жидкостью типа компота и грязные приборы, мы с Алексеичем поняли, что останемся голодными. Предупредили гида, что вернемся через полтора часа к отъезду автобуса, и прошли ловить такси. Почти разваливавшийся на ходу польский «фиат» начала семидесятых отвез нас в центр, где я еще пару часов назад приметил пивную, на вывеске которой была изображена здоровенная свиная морда. Понятное дело, свиные блюда там имелись. Мы заказали по огромной порции «бигоса» – свинины с кислой капустой, две бутылки «Выборовой», и жизнь стала налаживаться. А когда в автобусе выпили третью, то сразу окунулись в объятия Морфея и проспали до самого города Белостока, опровергая тем самым поговорку о том, что «сон алкоголика короток и тревожен». Или мы были не алкоголиками, или поговорка была неправильной.

То место, где нас поселили в этом польском городке, трудно было называть отелем. Ему более подходит определение, придуманное в свое время Виктором Черномырдиным, нашим премьер-министром девяностых. Выступая на съезде аграрников, он, как обычно, с трудом читал заключительное слово. А взволнованные крестьяне все несли и несли в президиум записки и наказы. И когда Черномырдина спросили, что с этими бумагами делать, он, на минуту оторвавшись от своего текста, сказал гениальную фразу, делая при этом руками сгребающие жесты: «Их, я понимаю так, надо все собрать (при этом слове руки заходили быстрее и шире) и… засунуть в одно место». Вот в таком «одном месте» и оказались мы с Алексеичем. Скромные шестиместные «люксы», заставленные сумками с товаром, по два душа и сортира без унитазов на этаже – вот, собственно, и все удобства. Правда, тут мы вспомнили, что у нас есть не только желание комфортного проживания, но и деньги с портретами американских президентов. Тут же были проведены двухраундовые переговоры с администрацией, и за бумажку с портретом Джексона ($ 20) нас перевели на другой этаж в уютный двухместный номер.

Правда, туалет (на этот раз с унитазом) находился в коридоре, но у него было одно достоинство: он запирался на ключ, дубликат которого нам выдали за те же самые двадцать долларов.

Ранним утром все торговцы отвалили на рынок, а мы побрели осматривать достопримечательности. Их было немного. Центральная улица с «фирменными» магазинами (даже в «Адидасе» там торговали «палеными» кроссовками, которые Алексеич тут же выявил по кривой строчке и вылезающим между подошвой и верхом каплям клея). Был еще обшарпанный собор (католический, конечно), а также кафе, в котором, к нашему удивлению, нам подали настоящий кофе. До этого момента я думал, что в Польше настоящая только водка, а все остальное – подделки из Китая. Выяснилось, что нет. Еще более или менее реальными оказались местные девушки. Честно говоря, я попробовал пуститься во все тяжкие еще в Варшаве, но местные пани почему-то упорно не хотели воспринимать русскую речь, хотя, гадюки, точно учили наш язык в школе. Зато провинциальные девчонки были гораздо более коммуникабельны и даже строили глазки. Так что моих познаний в польском языке типа «Пшепрошем пани» и «Водка выборова» оказалось вполне достаточно. Пока мой друг искал в Белостоке хоккейный стадион (это оказалось недостроенное сооружение, переоборудованное под «торговый центр»), я выцепил себе симпатичную блондинку, которая, совершенно не упираясь, согласилась «выпить со мной чашечку кофе». Правда, тут же закурила и заказала двойную порцию «Мартеля» (как мне показалось, местного производства). Выяснилось, что она обладает красивым (в Польше) и главное редким (у нас в стране я его не встречал) именем Крыся. Как тут не вспомнить Алексеича, который лет через пятнадцать имел беседу с молодой особой татарской национальности, назвавшейся Зиной. Он, как и я, сделал девушке комплимент насчет редкого и красивого имени. Та выпила и полезла в свою сумочку, говоря при этом, что она – несчастнейшая женщина. Достав свой «орластый» паспорт, она продемонстрировала Алексеичу страницу с персональными данными, где черным по белому было написано: «Нуртдинова Заиба Мухометовна». С Заибами Алексеичу встречаться еще не приходилось, и он стал успокаивать даму, говоря, что это прекрасное и загадочное восточное имя, что Восток – дело тонкое, ну и все в таком духе. На что девушка сказала ему, что ударение нужно делать на последнем слоге. Тут даже мой друг несколько смутился и спросил, не думала ли она о перемене имени. И получил ответ, что ей скорее отрежут голову, чем дадут это сделать, поскольку так звали ее бабушку, которая во время войны была чуть ли не Героем Советского Союза. И вообще, папа сказал, что с таким именем любой татарский мальчик возьмет ее замуж, а всякие там неверные им в семье не нужны. Услышав слово «замуж», Алексеич, как человек порядочный и к тому же уже женатый, счел нужным немедленно ретироваться.

А Крыся тем временем хлестала коньяк так, как будто не выпивала лет пять. При этом не забывала очаровательно улыбаться и что-то «пшекать». В языках я не силен, но понял, что в нашу «гостиницу» она ехать отказывается, что дома у нее брат, сестра, мама и бабушка, но есть подруга, которая за «небольшую плату» готова оказать гостиничные услуги нам – влюбленным голубкам.

«Небольшая плата», в конце концов, вылилась в полновесные пятьдесят баксов, а «апартаменты» представляли собой одну из комнат «двушки» в панельной пятиэтажке. Особый колорит интимному свиданию придавала подруга, которая за стенкой успокаивала маленького ребенка неизвестного пола, время от времени звучно шлепая его, от чего последний начинал дико орать. В общем, секс по-польски прошел в обстановке, приближенной к боевой. Крыся, правда, старалась, как могла, предложив мне даже «саксофон», то есть разновидность орального секса, что почему-то считалось чем-то необычным и почти запретным. Но при слове «анальный» уперлась всеми четырьмя конечностями и оказала активное сопротивление. Я же по доброте душевной настаивать не стал и лишь попытался выяснить, почему же у них такая сексуальная дискриминация. Оказалось, что католики считают этот вид интимного общения чуть ли не смертным грехом, именуя его словом «содомия». Как все-таки сильны в жизни некоторых отсталых народов религиозные предрассудки!