Лев Аннинский - Барды Страница 10

Кому — «им»? Членам бюро, разбирающим персональное дело? «Ну, как ты к нему относишься?» Уши вянут, слова застревают в горле. Сейчас вылепят выговор с занесением. «Пропоешь» тогда…

А может, это оступание в прозу — не оплошность, а интуитивно уловленный «пароль опознания»? Знак свойскости? Улыбка привета? Помните пушкинское: «Как уст румяных без улыбки, без грамматической ошибки я русской речи не люблю…»?

Летит мелодия, а потом пресекается, препинается. Певучее: «Поймаю песню налету» сминается репликой из капустника: «Про нас чего-нибудь сплетут». Пленительное: «Вечер бродит по лесным дорожкам…» потом сваливается в интермедию: «Не смотри ты так неосторожно, я могу подумать что-нибудь не то»… и в этой кокетливой интермедии, надо признать, тоже есть что-то пленительное… Как и в лукавом: «И все же на всякий пожарный ты не забывай про меня!» Уберите «всякий пожарный» — лукавинка исчезнет, лучик погаснет. Уберите из фразы «Я грущу…» — ее «необязательное» продолжение: «…на всякий случай, понимаешь, просто так», — и фраза ослабеет, хотя, формально говоря, от шутки «грусть» в ней должна ослабляться. В стихе: «Без тебя я — не я, вот история какая» — вторая половина вроде лишняя, но именно она сообщает стиху обаяние, без которого и грусть, и любовь делаются чересчур… многозначительными, что ли, а многозначительность и многозначность — не одно и то же.

Романтика осаживается в разговорность.

Грозы волосы наши полощут,Спуск обрывист, отвесен подъем…

Очень похоже на Визбора… А вот и комментарий:

Мы становимся проще и прощеВ переменчивом быте своем.

Простота, прозрачный быт, светлая переменчивость. Нечаянность.

А вот, наконец, и долгожданная «грамматическая ошибка»:

На ногу ногу запрокинув…

Это записной романтик разглагольствует в «визборном» обществе. «Запрокинув» вместо «закинув» — остолбенеешь от этакого оборота!.. и напрасно. Потому что это не ляпсус, а литературная реминисценция. Из Пастернака:

В траве меж диких бальзаминов,Ромашек и лесных купав,Лежим мы, руки запрокинувИ кверху головы задрав…

Конечно, дерзость запрокинувшегося в небо гения дает совсем иной поэтический результат, чем эксперимент молоденькой певуньи, поменявшей в этом обороте руки на ноги. Но, вообще говоря, певунья относится к делу очень серьезно. «Одержимая жаждой творить», она вступительное сочинение в вуз пишет стихами, вдохновенно попирая орфографию. Это обходится ей дорого: она попадает только на вечернее отделение. Впрочем, может, потому все-таки попадает, что экзаменаторы оценивают порыв души и преданность слову.

Я это к тому, что милое косноязычие, кое-где оттеняющее летучие ритмы Якушевой, — не оплошность и не «недотяг», а своеобразная установка, нащупанная, скорее всего, интуитивно. Проще, проще! — осаживает себя душа, провожая грозы и встречая ветры, а в следующем четверостишии закладывает строку, далеко не простую:

А закаты рассветов полны…

— предоставляя будущим комментаторам решать, то ли эта строка навеяна «Пилигримами» Бродского, то ли этих «Пилигримов» предвещает.

Еще одно простецкое задание по ориентированию в поэтической подземке:

Я с детства люблю лабиринты метроИ четкость внимательных справокИдешь себе слева и, наоборот,Стоишь с чемоданами справа…

С кем перекличка? Навскидку — с Маяковским: «Иду направо — очень хорошо!»

Следующее четверостишие:

Нигде так спокойно не дышится мне,Здесь ясно, прохладно и тихо.А если случится, что «Выхода нет»,То рядом окажется «Выход»…

А может, все-таки Окуджава? «А те, что идти хотят, должны держаться левой стороны»…

И при всей этой подспудно ощущаемой, тайной искушенности — поэзия Ады Якушевой кажется девственно самобытной; ее искушенность именно «тайная», и непонятно, как среди этих утесов и скал, плотин и трамплинов, взлетных полос и дорожных развязок, милицейских жезлов и солдатских котелков — светло журчит этот ручеек, эта ниточка в лабиринте, этот серебристый голосок, веселый говорок души, всех любящей, всех понимающей и жалеющей.

Дело в том, что ей все наши указатели и плотины — как бы «без разницы». Ей все равно, скажут ей «да» или «нет». Это всеобщее выравнивание, или всеобщее уподобление, или всеобщее перелицовывание реальности и составляет секрет Ады Якушевой, тайный пароль ее поэзии, ее уникальный «ход».

Мы так похожи и не похожи,Легко понять нас и не понять.И все же он совсем не «ваш»,Он мой корреспондент.Здравствуй! Это главное — ты здравствуй!Главное — ты будь, хоть как-нибудь…Ты был иль не был? Бедствие мое…Ты был иль не был? Жил ты или не жил?Мне все равно, сколько лет позади,Мне все равно, сколько лет впереди…Хочешь, уехать в далекие страны яУмолю, умолю, умолю,Или навеки любить перестану я,Что люблю, что люблю…

Магия повторов и энергия внушения (самовнушения) заставляют думать о какой-то первобытной, первозданной силе, которая изначально дремлет в остроглазой девочке, дирижирующей студенческим октетом, в белокурой Лорелее, тоскующей о любимом, в компанейской радиожурналистке, пересчитывающей «борта» в акватории острова Беринга. По ходу лет проступают в лирической героине черты ведуньи, которая ходит по лесам и нас туда зовет, она собирает травы, завязывает в метелки мяту, зверобой, череду, богородицыну травку и вывешивает все это, так что дом ее напоминает жилище древнего колдуна-лесовика. И уже не «квадратики пола» просятся фоном в ее портрет, а полесские болота, загадочные иероглифы древесной коры, шаманские узоры…

И с протянутыми рукамиВ этой каменной странеЯ бы навек обратилась в камень,Чтобы ты поклонялся мне…

Ниточка спасительная выводит из леса и снова ведет в лес, потому что лес жизни непонятен и непроходим только для тех, для кого мир составлен: из «своего» и «чужого», из «хорошего» и «плохого», из «высокого» и «низкого».

А когда мир един и единосущен, когда он весь — «свой», и не «составлен», а порожден, — тут совсем иная песня.

Можно, конечно, сказать, что сверхзадача такой песни — любовь.

Конец нити именно здесь завязывается: собрать весь мир и — бросить к ногам любимого. Обнулить. Гимн жертвенной и всепоглощающей любви — вот «узкая тема» Ады Якушевой.

Все на свете, и снег и ветерВ сравненье с этим равно нулю,Потому что ты есть на свете,А еще я тебя люблю.

Душа, созданная для такой любви и такой верности, согласна принять судьбу «вечной вдовы»… а может, судьба именно эту душу и избирает для испытания — разлукой. Все должно рухнуть и испепелиться, приравняться к нулю, а между тем — держится, дышит, да еще и спасает!

Двужильность, что ли, в этой хрупкой душе?

Не этого спасает, так другого:

Имя твое я другим заменю…

Редакция «Библиотеки Ваганта», выпустившая книгу Якушевой «Если б ты знал…», сочла необходимым так объяснить эту перемену:

«В конце 50-х годов Ариадна Адамовна Якушева была замужем на Юрием Визбором… В начале 60-х…вышла замуж за Максима Кусургашева, известного радиожурналиста, друга Юрия Визбора, тоже окончившего МГПИ…»

Понял. Ариадна.

Кому будет брошен кончик спасительной нити? А лучше без имен. Тому, о ком сказано: «Товарищ!» Кому сказано короткое дружеское: «Ты».

Ты, громоздящий открытия и стартующий к звездам, ты, зависающий над крышами, ты, крутящийся в жизненных лабиринтах, ты, перегнувшийся сверху и разглядывающий распластанные платья влюбленных в жизнь, танцующих учительниц… ты подожди…

Ты — мое дыхание,Утро мое ты раннее,Ты и солнце жгучее,И дожди.Всю себя измучаю,Стану я самой лучшею.По такому случаюТы подожди…

ГОРЬКИЙ ДЫМ ОТЕЧЕСТВА