Корней Чуковский - Дни моей жизни Страница 10

— Скажите, это у вас „щуп“?»

Щуп для клада — про зонтик, который втыкается в землю.

На Волге не так:

— А и трудная же у вас должность! Всё по горам — всё по горам (Жигули) — бедные вы, бедные — и много ли вы получаете?

Про Мусоргского — как Стасов вез его портрет из госпиталя, где Мусоргский умер, и, чтобы не размазать, держал его над головою и был даже рад, что все смотрят.

Я указал — как многие, кого напишет Репин, тотчас же умирают: Мусоргский, Писемский и т. д. О.Л.Д’Ор сострил: а вот Столыпину не помогло. И.Е. (как будто оправдываясь): «Зато — Плеве, Игнатьев, Победоносцев — множество».

24 [20] июня. Был с Машей в Гельсингфорсе — и с Колей. Выехали 19-го. Потом мы были на кладбище. Море — и великолепные памятники. То дождь, то солнце. Коля заметил в железном веночке — совсем низко гнездо птенчиков. Потом случилось событие. Колю переехал извозчик — он соскочил с трамвая, и мы с Машей недоглядели за ним. Маша кричала, Коля кричал, изо рта у него кровь — сбежались люди — herurgissa — неизвестно, куда везет нас извозчик — евреи заговорили по-русски — в зале много калош. Доктор молодой, никаких слов утешения, — «разденьте его» — «оденьте его» — ждал, когда я его спрошу: «is it broken»[12] — нет, холодную воду. — М. теплыми, плачущими губами единственный поцелуй. Коля спит. М., красная, лежит на кушетке. Потом чудо. Коля встал и пошел обеими.

М.: «положительно увидала Бога, когда это случилось. Я готова была у всех проходящих целовать ноги».

24 [июня]. Пишу программу детского журнала{2}. Дело идет очень вяло. Хочется махнуть рукой!

Среда, 13 июля[13]. Все еще пишу программу детского журнала. Ужас. Был у Репина. Там некто Печаткин прочитал неостроумный рассказ, где все слова начинались на з. «Знакомый закупил землю. Знакомого запоздравили». И.Е. говорил:

— Браво, браво!

Потом он же рассказал армянский и еврейский анекдот, как армянин и еврей рассказывали басню о «лисеночке и m-me вороне». Потом одна седая, с короткими ногами, декламировала о каком-то кинжале. И.Е. говорил:

— Браво, браво.

Потом фотограф Глыбовский позорно прочитал о какой-то вакханке. Репин:

— Браво, браво!

Ужасное, однако, общество у Репина. Эстетика телеграфистов и юнкеров.

1912

Май, 15. Виделся с Короленко. Он замучен: Пешехонов и Мякотин в тюрьме, Анненский за границей — больной, — он один читает рукописи, держит корректуры и т. д.

Был у Розанова. Впечатление гадкое. Рассказывал умиленно, как он свою жену сажает на судно.

Жаловался, что жиды заедают в гимназии его детей. И главное чем: симпатичностью! Дети спрашивают: — Розенблюм — еврей? — Да! — Ах, какой милый. — А Набоков? — Набоков — русский. — Сволочь! — Вот чем евреи ужасны.

Кстати, чтобы не забыть. Еду я на извозчике, а навстречу Короленко на велосипеде. Он мне сказал: я езжу всегда потихоньку, никогда не гоняюсь; в Полтаве еще некоторые поехали, поспешили, из последних сил, а я потихоньку, а я потихоньку — и что же, приехал не позже других… Я подумал: то же и в литературе. Андреев и Горький надрывались, а Короленко потихоньку, потихоньку…

Познакомился с женой его. Ровный голос, без психологических интонаций. Душа большая, но грубая.

И. Е. Репин был у нас уже раз пять. Я у него — раз. Он пишет теперь портрет фон Битнера, Леонида Андреева и «Перед закатом» — стилизованного Толстого. Толстой, осиянный заходящим солнцем, духовная экзальтация, таяние тела, одна душа. Но боюсь безвкусицы: ветка яблони — тенденциозна, сияние аляповато. Это, как стихотворение в прозе, — кажется легко, а доступно лишь немногим. И.Е. ждет, когда зацветет у него яблоня, чтобы с натуры написать. В воскресение он позвал меня развлекать Битнера: у того очень уж неподвижное лицо.

3 июня. С М.Б., И.Е-чем и Н.Б. холили на станцию провожать кн. Гедройца. Илья Ефимович рассказывал, как он познакомился с Л.Н.Толстым. В 70-х гг. жил он на Плющихе, а Толстые в Денежном переулке. Как-то вечером докладывают ему, что пришел кто-то. Он выходит: Лев Николаевич. Борода серая. «Я считал по портрету Крамского, что он высокий, а он приземистый: немного выше меня. Пришел познакомиться. И сейчас же заговорил, о своем, он тогда очень мучился. Что говорил, не помню, — очень глубокое, замечательно (я только уши развесил!). Но помню, что выпил целый графин воды».

Стали мы считать, сколько портретов Толстого написал И.Е. Оказывается, десять.

— Неужели я 10 портретов написал!{1} — удивляется И.Е.

Очень смешной эпизод вышел с И.Е. недавно: в трамвае он встретился с инспектором Царскосельского лицея. И.Е. сказал, что едет на собрание Толстовского комитета.

— А вы были знакомы с самим «стариком»? — спрашивает невежда инспектор.

— Да, немного, — скромно отвечает И.Е.

И.Е. ходит купаться. Пошел в бурю и в грозу. Ветер купальную будку поднял на воздух, когда в ней находился И.Е., и разбил в щепки, а И.Е. цел и невредим оказался на коленях.

— Совсем Борки{2}, — говорит Н.Б.

— И за что мне слава такая? — говорит И.Е. — Вот уж скоро на том свете с меня за это много спросят.

5 июня. Вчера опять был И.Е. — у Маши на именинах. Подарил ей свой старый фотографический портрет. Говорили о литературе. И.Е., оказывается, очень обожает Чернышевского, о «Что делать?» говорит, сверкая глазами. Тургеневские «Стихотворения в прозе» ненавидит.

11 июня. Вчера И.Е. рассказывал, как умер А. А. Иванов, художник. Он как пенсионер должен был явиться к Марии Николаевне, великой княгине. Борода: сбрейте бороду. — Нет, я не сбрею. Явился он к ней в 10 утра: а, борода! — его в задние ряды: только и 4 часа она его приняла. Он был голоден, угнетен (приняла сухо), измучен — поехал куда-то на дачу (в Павловск?) к Писемскому, там напился чаю, один стакан, другой, третий — и умер от холеры.

12 июня. Отмечаю походку Ильи Ефимовича: ни за что не пройдет первым. Долго стоит у калитки: — Нет, вы первый, пожалуйста.

17–18—19—20 [июня]. События, события и события. Мы были с И.Е. и Н.Б. и Бродским в Териоках; были в общежитии актеров у Мейерхольда. Илья Ефимович был весел и очарователен. Попался торговец-итальянец. — А ну, И.Е., как вы по-итальянски говорите? — И.Е. пошел «козырять» и купил у итальянца ненужную цепочку Потом купил за 10 р. для нас ложу. Потом повел нас пить кофе: — Я угощаю, я плачу за всё! — Мы пошли в этот милый териокский ресторанчик. Он стал говорить: почему я не куплю дачу, на которой живу. Я сказал: я беден, я болен. И.Е. подмигнул как-то мило и простодушно: — Я вам дам 5 или 10 тысяч, а вы мне отдадите. Я ведь кулак, вы знаете, — и всю дорогу он уговаривал меня купить эту дачу на его деньги.

— А если вы купите — и она вам разонравится, то я… беру ее себе… видите, какой я кулак!

Н.Б. горячо убеждала нас согласиться на эту сделку.

6 июля. Репин в прошлое воскресение читал лекцию, которую закончил: «И Бог, заканчивая каждый день Творения, — говорил: это хорошо! Великий художник хвалил свое творение!» — Многие из «вестникознаньевцев» расспрашивали меня{3}: как это Репин говорил о Боге? Я ответил им, что это только метафора. Но третьего дня И.Е. за столом говорит мне: «Нет, это не метафора. Я так и верю. Бог должен быть художником, потому что иначе — как объяснить ту радость и тот молитвенный восторг, который испытываешь во время творчества, — и почему бы так дорого ценилось бесполезное искусство?»

16 августа. Сейчас иду к И.Е., он будет писать Короленко. Это по моей инициативе. Я страшно почему-то хочу, чтоб И.Е. написал Короленку. Давно пристаю к нему. Теперь, когда умер Н. Ф. Анненский, на даче Терпан, где живет Короленко (и Марья Алекс., и Авд. Семен., и дочь Короленка, и Татьяна Александровна, и Маргарита Федоровна, и дети Т.А.), страшная скука. Вдова, которой уже 72 года, которая так старается «держаться», что возле открытого гроба Н.Ф. спросила меня, как моя бессонница, — очень тоскует, Короленко осунулся, — я и придумал свести их с И. Репиным. Короленко был очень занят, но я с художником Бродским за ним вторично. Он сейчас же за привычным самоваром — анекдот. Как у Нотовича служил какой-то забубенный репортер, бывший офицер. Привлекли за какую-то статью Нотовича к градоначальнику: «Кто написал эту статью?»

Репин о Короленке: но все же он — скучный человек! Рассказывает, как Короленко ехал на велосипеде — и налетел на человека. Чтобы не сбить того с ног — сознательно направил велосипед в канаву.

12 октября. И.Е. был у меня, но я спал. Он расходится с Нат. Борисовной.