Леонид Жуховицкий - Ни дня без мысли Страница 10

Ну, что тут прикажешь делать?

Не имей сто рублей. Сто друзей у меня было. На счастье, Алла и Роберт Рождественские, у которых была четырехметровая комнатушка в подвале рядом с Садовым кольцом, после рождения дочки получили новую жилплощадь в том же дворе – тоже комнату, тоже в подвале, но уже в шестнадцать метров. Переезд пока не состоялся, но ключ ребятам уже выдали. Там и мебель была: железная койка, накрытая байковым одеялом…

Утром я не отказал себе в удовольствии попросить:

– А теперь расскажи мне, пожалуйста, о своих моральных принципах.

Англичанка расхохоталась. Как же мне нравятся девчонки с чувством юмора!

Все десять дней до конца фестиваля мы с Валери почти не разлучались. Только на ночь – Вальке твердо напомнили, что спать гостям фестиваля полагается в общежитии. Мы целыми днями бродили по разноцветной, веселой, непривычно свободной Москве, заглядывали в музеи. Я знакомил англичанку с друзьями. Познакомил и со своей тогдашней девушкой Ингой, красивой, взбалмошной и зверски ревнивой. К моему удивлению, к Валери она отнеслась вполне лояльно, даже с симпатией. Я спросил:

– Чего же ты к другим ревнуешь?

– Но эта же уедет, – резонно ответила Инга.

Да, она уехала. Прощались мы долго и трогательно, обменялись адресами, даже условились о будущих встречах. Валери нарисовала план их лондонского дома и объяснила, как ночью через крышу крылечка можно забраться к ней в комнату. Я никогда еще не был за границей, и ничего мне в этом смысле не светило. Но почему—то казалось, что фестиваль все вокруг изменил, что старая жизнь ушла, и началась новая, которая теперь и будет всегда.

Недели полторы после фестиваля Москву качала волна эйфории, потом улеглась. Газеты напечатали последние статьи о замечательном празднике прогрессивной молодежи мира. С автобусов сняли значки в форме цветка. Милиционеры перестали улыбаться, чиновники начали хамить. И стало ясно, что на деле все наоборот: новая жизнь кончилась и началась старая, которая теперь и будет всегда.

Но тут пришло письмо в непривычном синем конверте, с чужой маркой и обратным адресом по—английски. Валька писала то, что обычно и пишут девушки своим дружкам. Именно тогда я впервые узнал модное нынче слово «бой—френд». Я тут же ответил, тычась в словарь, чтобы не оказаться безграмотным. Пришло еще письмо. Я снова ответил. Перед третьим посланием пауза вышла почти в месяц, я разобрал дату на штемпеле и понял, что Валькины письма читаю не только я. Впрочем, ничего неожиданного в этом не было.

А потом мне пришла повестка из райвоенкомата: явиться тогда—то, во столько—то, в комнату такую—то, к майору такому—то. Зачем я понадобился родине, не указывалось.

Я пошел, куда звали. Майор такой—то разговаривать со мной не стал, а проводил на второй этаж, в комнату без таблички. Там сидел штатский мужчина лет пятидесяти, плотный, седоватый, с простым и вполне добродушным лицом. Он поинтересовался, где я учусь, как учусь, занимаюсь ли общественной работой. И лишь потом спросил, знаю ли я такую фамилию – Валери Цвайг. К вопросу я был готов и ответил, что, конечно, знаю и даже с ней переписываюсь.

– Ну—ка, Леонид, честно, по—комсомольски, – спросил мужчина, – что у тебя с англичанкой было?

– Да все было, – сказал я.

– Совсем все?

– Совсем.

– А ты не знал, что с иностранками – не рекомендуется? – уже построже спросил собеседник.

Я ответил с вызовом:

– Конечно, знал. Но что, их парням наших девчонок можно, а нам ихних – нельзя?

Мужчина в штатском удивился, помедлил – и сделал вывод:

– А что? Пожалуй, патриотично!

Насколько помню, это был первый серьезный патриотический поступок в моей жизни.

Вот только письма из Лондона до меня больше не доходили.

ДО САМОЙ СУТИ

ВЕРУЮЩИЙ, НО НЕ ЦЕРКОВНЫЙ

А сам—то я верующий?

Вопрос куда сложней, чем кажется.

Не атеист, это точно. Атеизм – по сути, та же вера. Твердая вера в то, что Землю и все живое и неживое на ней не создал Бог, а природа каким—то образом управилась сама. Вот такой веры у меня нет.

Наверное, наиболее точный ответ будет такой: верующий, но не церковный.

Почему верующий?

Никакого знамения или, тем более, откровения я не удостоился. Просто логика, просто мысль, которую, как известно, остановить нельзя. Элементарная система аргументов в пользу того или иного предположения.

Теория эволюции Дарвина и его последователей, конечно же, очень талантлива, умна и убедительна. Но на многие вопросы она ответа не дает.

Приведу простой житейский пример.

Вот я с любимой женщиной и любимым нашим ребенком лечу из Москвы в Анталию, две недели покупаться, поиграть в теннис и подышать чистым воздухом над чистым морем. Весь полет – два с половиной часа.

Так вот, земля под нами – чудо. И самолет наш – чудо. И сильно ношеный мой костюм со всеми его пуговицами и «молниями» – чудо. И сам я – чудо, а любимая женщина, уж точно, чудо. И ребенок, стремительно умнеющий – безусловное чудо. И способ, которым он появился на свет, начиная с первой вспышки двух взглядов и кончая рождением – чудо из чудес.

Могу ли я поверить, что наша планета создалась сама по себе, что из мертвого камня, песка и воды почему—то возникла живая клетка, что эта клетка, каким—то образом развиваясь, превратилась в человека со всеми его хромосомами и генами, с удивительным механизмом наследственности, с чудесно организованным мозгом, возможности которого если и не беспредельны, то предел их даже в дальних далях не просматривается?

Пожалуй, проще принять другое предположение: что сложный и прекрасный мир был кем—то сознательно сконструирован и создан. И что этот кто—то превосходил нас по возможностям примерно так же, как мы превосходим амебу. Трудно утверждать, что Бог – это сидящий на облачном троне старец с седой бородой, резонней назвать его Всемирным Разумом или чем—то вроде… Хотя, с другой стороны, почему бы и не старец с бородой? Ведь мы счастливы, что у нас рождаются похожие на нас дети, а не поросята или ящерицы – так почему же Создателю не сотворить свое лучшее и любимое произведение по своему образу и подобию, то есть, похожим на себя?

Во всяком случае, это предположение кажется мне более убедительным, чем человек, выросший из амебы.

Впрочем, все это двести с лишним лет назад куда короче и ярче сформулировал мудрый мыслитель Уильям Пали, написавший, что мир похож на продуманно сконструированные часы, а часы предполагают часовщика…

Теперь второй вопрос: почему я не церковный?

Я прекрасно понимаю огромное значение церкви, мечети, синагоги, дацана и даже языческого капища в истории человечества. Именно в храмах люди собирались, чтобы послушать умные речи и провести чистку собственной души. Именно в расчете прежде всего на храм создавалась великая живопись и гениальная музыка, да и наука зарождалась и развивалась в монастырях – университеты появились много позже. В столицах расцветала архитектура, строились богатые дворцы, разбивались парки – а вот в малых городах и тем более в селах самым красивым, а то и единственно красивым зданием была церковь. Именно храм, прекрасный, бескорыстный и с житейской точки зрения бесполезный мощно будил воображение Галилеев и Ломоносовых.

Не говорю уже о том, что у порядочного священника (не дурака, не жулика, не фанатика, не извращенца, не тайного человеконенавистника) существует в человеческом обществе вполне земная и очень достойная роль: он и советчик, и мировой судья, и психоаналитик, и психотерапевт, и посредник в далеко зашедших спорах между политиками.

И, тем не менее, я человек не церковный.

Причин на то довольно много. И, опять—таки, идут они не от эмоций, а от разума, от логики.

Многое зависит от церкви.

Вот самое главное. Бог один. Почему же в мире столько религий, а в каждой религии столько конфессий? Почему каждая уверяет, что только она знает дорогу к спасению? Почему они так агрессивны, так враждуют между собой? Ведь религиозные войны унесли миллионы жизней – и продолжают уносить уже в третьем тысячелетии. Даже нынешний международный терроризм силен прежде всего религиозной подоплекой.

Бог один, а церквей множество. Если выбирать, то какую?

При прочих схожих условиях, наверное, ту, что ближе к дому. Очень трудно представить себе, что для Бога имеет значение, из какого здания исходит обращенная к нему молитва и на каком языке она звучит. Неужели для Него важно, два или три пальца прикладывает верующий ко лбу и груди, два или три раза в конце проповеди священнослужитель произносит слово «аминь»?

Да и язычники, они—то в чем виноваты? В темноте, в детском страхе перед непознаваемым миром, в том, что не свечки ставят перед иконой, а вешают цветные ленточки на ветки ритуального дерева, мало, впрочем, отличающегося от остальных?

Не могу поверить, что те или иные обряды, придуманные самими же людьми, важней для Всевышнего, чем доброта, любовь к себе подобным, сострадание, забота о старых и малых, пунктуальное следование великой заповеди «Не убий»!