Лев Айзерман - Педагогическая непоэма. Есть ли будущее у уроков литературы в школе? Страница 10

Через день прихожу на урок в этот же класс.

– Скажу честно, я не хотел идти в ваш класс. Но я на работе…

– А почему?

– Потому что ни один из вас не подошел ко мне (а я вас на пару лет старше) и не спросил, не нужно ли мне помочь…

– Ну мы же не знали, что это не по-настоящему.

– А если бы это было по-настоящему, то вы бросили бы меня погибать под руинами школы.

Сидят, опустив головы. А между прочим среди них многие хорошо учились, в том числе и по всем гуманитарным предметам, получали призы за спортивные успехи и награды за победы на предметных олимпиадах, то есть, говоря на современном языке, у них было что положить в портфолио. Да и ко мне вроде бы относились хорошо. Но вот вам и портфолио. И таких эпизодов у меня в школе было два с тем же течением событий. Кстати, в Беслане и учителя, и родители, и сами ученики вели себя достойно. Но я наблюдал и другое. В нейрохирургическом отделении института имени Склифосовского я несколько раз видел двух девушек лет семнадцати, которые по очереди дежурили круглосуточно около своей подруги после операции на мозге. И совсем недавно к подруге моей дочери, тоже после операции на мозге, но уже в институте имени Бурденко, все время приходили подруги ее умершей семь лет назад дочери. Каковы были успехи и тех и других в школе, в том числе по гуманитарным предметам, я не знаю. Да в данном случае это и не имеет никакого значения.

И еще один сюжет. Вот уже много лет у нас в школе есть так называемые медицинские классы: в них готовят старшеклассников к поступлению в медицинский институт. И вот в самом начале 2005 года «скорая» увезла меня в больницу. Через десять дней, в пятницу, меня выписали, а в понедельник я пошел в школу: три одиннадцатых класса, впереди экзамены. Проработал неделю, а потом мне стало плохо; не спал всю ночь, но в школу пошел.

Вхожу в один из медицинский классов. Ко мне подходит одиннадцатиклассница и говорит: «Что с вами? Вам плохо? Давайте я схожу за врачом». От врача я отказался. А когда через день встретил эту девушку вновь, поблагодарил за внимание и сочувствие. «За что? Ведь иначе и не могло быть!» Видит бог: ей-то в медицинским институте и место. Но, увы, она была неконкурентоспособна: у ее родителей не было возможности по всем трем предметам взять репетитора. И уехала она к родственникам в провинциальный город попытать счастья там. А вот некоторые ее одноклассники, которые и думать не думали о том, чтобы потом лечить людей (светил фармакологический или иной околомедицинский бизнес), оказались вполне конкурентоспособными, – естественно, не без помощи репетиторов из того же вуза.

4. ПРИВАТИЗАЦИЯ ЮНОСТИ

В 2007, 2008 и 2009 годах, знакомясь со своими новыми десятыми классами, предлагаю им домашнее сочинение на тему: «Потрясение».

У кого-то сама тема эта вызывает непонимание и даже неприятие: «Я пока болела, все думала, о чем написать. Ну не было у меня ничего, что могло потрясти». Приведу одно сочинение полностью.

«У меня не было потрясений. С самого рождения обо мне заботились родители, я много путешествовал. За это время успел полюбить солнце, море, лес. Школа открыла для меня новый горизонт книг и радость познания того, из чего состоит мир. Я родился в новое мирное время, а про удары и потрясения войны слышал из уст старшего поколения (это написано через месяц после событий в Южной Осетии. – Л. А.). Интернет, спутниковое телевидение, мобильный телефон и другие всевозможные приборы помогают мне познавать великолепие мира. Различные новости, звучащие по телевидению и радиовещанию, я воспринимаю как обыкновенную информацию для сведения. Ну не могу я вам рассказать про потрясения, так как их не было у меня. В свои шестнадцать лет разве можно вообще кидаться такими словами, как потрясение? Мне кажется, нет! И я искренне надеюсь на то, что настоящие потрясения меня никогда не коснутся».

Много было сочинений о вот такого рода потрясениях: поехали в гости к другу в деревню, на станции отстали от поезда и потом догнали его на машине; экзамен для поступления в нашу школу; пропавший котенок; мяч, залетевший на дерево. Нет, пропавший котенок – это, конечно же, потрясение, и экзамен тоже.

Резко выделялись на этом фоне другие впечатления: смерть бабушки, смерть дедушки, смерть прабабушки. На три класса восемь таких сочинений.

«В последующие дни мне казалось, что вот-вот раздастся звонок, в дверь войдет дедушка и спросит с присущей ему интонацией: “Ну, как дела, молодые?”»

«Неужели все мы будем такими телами? Это, наверное, и было для меня самым сильным потрясением». «Мы не ценим время, а секунды неумолимо, словно полночный экспресс, несут нас в бездну небытия».

И не знаешь, что же лучше для юности, для формирования души: абсолютная безмятежность или прикосновение к трагедии?

Читал и о первых разочарованиях: девушек в юношах, юношей в девушках.

Несколько работ рассказали об открытии мира: первый раз в горах, первый раз на море, первая поездка за границу («Жители спокойны, самоуверенны и улыбчивы. Природа такая же, как у нас, но только ухоженная, что складывается впечатление о существовании невидимых дворников»).

Пересмотрел все словари, которые были у меня дома. И обнаружил, что слово это – потрясение – трактуется односторонне. Словарь под редакцией Д. Ушакова: «волнение, производящее глубокое расстройство, перемену в чем-нибудь, катастрофу». Словарь С. Ожегова и Ю. Шведовой: «глубокое тяжелое переживание». Даже у всегда точного Даля: «нравственное потрясение, нарушение порядка, покоя». А почему только тяжелое переживание, глубокое расстройство? И только в словаре института русского языка: «сильное волнение, глубокое переживание».

Но вот выписки из трех сочинений разных лет. Одного мальчика и двух девочек.

«Мама сказала, что у меня будет маленький братец. Сначала я не мог поверить и представить, что у нас будет малыш, живот у мамы становился все больше, и она давала мне его потрогать, как маленький шевелится внутри. Я вместе с родителями с нетерпением стал ждать его появления».

«У меня случилось потрясение, когда я узнала, что у мамы будет ребенок. Я помню, какие чувства я испытала, узнав эту новость. Она была хорошей, но потрясла меня до глубины души: сколько раз я просила брата или сестру и столько же получала отказ, что счастье было неописуемо. Первое, так сказать, соприкосновение с братом у меня произошло через живот мамы, было так отчетливо видно, как он шевелится, как двигает ножкой, что хотелось поскорее его обнять, чтобы он почувствовал прикосновение сестры, мира, дуновения ветра и лучи солнца. Когда на свет появился мой брат и мне сообщили эту новость, я плакала и смеялась, прыгала от счастья и хотела поскорее его увидеть».

«В свои тринадцать лет от мамы я узнала о скором прибавлении в нашей семье. Вы не представляете, что со мной произошло! Мои чувства стали сравнимы лишь с ошеломлением, потрясением, которое привело меня если не в смущение, то, скорее всего, в смятение. Какие только мысли и домыслы не успели родиться в моей неразумной тогда голове! А всему виной – ревность, страх перемен. У меня подкатились и полились горькие слезы при мысли о приближающейся неотвратимой ситуации. Ведь мама должна любить только меня. И никого больше, кроме, конечно, папы! А вдруг будущий малыш станет для мамы любимым? А как же я? Этот младенец отнимет маму? Неужели все закончилось? От ужаса дух захватило. Теперь, вспоминая об этом, я не могу удержаться от смеха. Как я могла так думать? Как здорово, что у меня есть маленькая сестричка! Все-таки хорошо иметь такую шалунишку, при одном виде которой становится легко и весело на душе».

И ни одной работы в эти три года о потрясении искусством: прочитанной книгой, увиденным фильмом, услышанной музыкой.

Отмечу, правда, что надо быть очень осторожным в выводах после прочтения этих сочинений. Как и вообще после чтения написанного учениками. За эти три года у меня учились две девушки, которые пережили страшное и непоправимое: смерть матери. А в сочинениях они писали о какой-то ерунде.

Но, при всех оговорках, какие-то тенденции все-таки видны. В 2007 году только в четырех сочинениях из трех классов в жизнь ворвалась История. В двух говорилось о Беслане. В одном – о незабываемом впечатлении детства, совпавшего с грузино-абхазским конфликтом:

«Когда моя семья собралась выезжать в аэропорт и выходила из дома, на второй этаж упала бомба. Раздался взрыв, весь второй этаж упал на первый, который был сделан из камня и, похоже, выдержал вес второго этажа. Вид разрушенного дома, в котором я находился не более получаса назад, потряс меня. Мне было тогда восемь лет».

Когда я написал «История» с большой буквы, то вовсе не имел в виду то, что действительно вошло в историю. Меня интересовало другое: видят ли они, что происходит в нашей жизни вокруг них, или только то, что происходит с ними лично, непосредственно. Вот в одном из этих сочинений рассказано об увиденном в повседневной жизни: