Максим Сбойчаков - Они брали рейхстаг Страница 10

Пересказав содержание документа, Берест пояснил:

– Мы пришли на эту границу с песней, родившейся в самом начале войны. С песней, которая зовет к ярости, но не к животной ярости, а благородной. Пусть Германия увидит солдата нового мира, умеющего и в ненависти блюсти свою честь и достоинство!

Берест попросил желающих высказаться, но никто не брал слова. Недавнюю радость словно ветром сдуло. Солдаты угрюмо молчали. Наконец слова попросил Илья Сьянов.

– О чем думы, товарищи? Разве среди нас есть хоть один, кто помышлял убить в Германии невинного старика, старуху или ребенка? Чуждо все это нам, советским людям. Мы и на немецкой земле останемся освободителями. Предлагаю сделать такое добавление к надписи на этой доске: «Недолго осталось ей быть фашистской».

Возгласами одобрения встретили слова Сьянова. Но когда слова попросил Бодров, со всех сторон посыпались реплики:

– Знаем: братался с ними!

– К тебе в Архангельск фашисты не врывались!

– Во-во! А у меня ни кола ни двора не осталось. Жену с ребятами убили.

– А у меня мать и отца за то, что я в армии…

– Гражданские немцы тоже помогали фашистам!

– Верно! И отвечать должны!..

Старый солдат растерянно озирался, отыскивая глазами тех, кто выкрикивал эти гневные слова.

Взгляд Бодрова задержался на Пятницком, стоявшем невдалеке от повозки, служившей трибуной. Лицо у Петра злое, непримиримое. На дороге появилась колонна пленных. Пятницкий угрюмо кивнул в их сторону:

– Пошел бы ты лучше к ним. Может, и «братыша» твоего ведут.

Кому-нибудь другому Бодров на такую резкость сумел бы ответить. Пятницкому не захотел. Понимал, как трудно тому пылающую в груди ненависть погасить. И Федор Алексеевич решил разрядить обстановку:

– Пожалуй, ты прав. Пойду поищу. Может, и найду его.

И когда подчеркнуто неторопливой походкой он направился к колонне пленных, раздался дружный хохот чуть ли не всего батальона. Даже пленные смутились и стали оглядываться: что смешного нашли в них русские.

Потребовалось немало времени, пока все улеглось. Митинг продолжался.

Из коротких солдатских реплик подчас узнаешь куда больше, чем из подготовленных речей. Стало ясно, что многие поняли обращение Военного совета как вообще отказ от наказания фашистских преступников. Это заблуждение солдат видел и Гусев. Опершись на винтовку, внимательно посмотрел на притихшие ряды.

– Неверно выкрикивали здесь, – начал он, – будто мы отказываемся от мести. Мы и сейчас говорим: отомстим! И скажем еще громче, чем в сорок первом. И мы дадим клятву дойти до Берлина, окончательно разгромить фашистскую армию, разрушить гитлеровские учреждения и жестоко покарать преступных их главарей. А в знак своей великой победы поднимем Красное знамя. Ведь, кажется, так мы говорили на собрании?

– Так! Так! Правильно!

«Молодец Кузьма, – порадовался Берест, – толково выступил».

– Предлагаю принять это за нашу резолюцию, – указал он на доску, на которой Сьянов только что приписал: «Недолго осталось ей быть фашистской».

Бурные рукоплескания раздались вокруг.

Митинги прошли во всех полках дивизии, но смысл указаний Военного совета многие бойцы воспринимали туго. Нужно было провести групповые и индивидуальные беседы. Берест проинструктировал парторгов рот, комсоргов и агитаторов, посоветовал использовать гитлеровскую памятку, учившую немецкого солдата быть зверем.

– Послушайте, что в ней говорилось.

«У тебя нет сердца и нервов, на войне они не нужны. Уничтожь в себе жалость и сострадание – убивай всякого русского, советского, не останавливайся, даже если перед тобой старик или женщина, девочка или мальчик, – убивай, этим ты спасешь себя от гибели, обеспечишь будущее твоей семьи и прославишься навеки».

Пятницкий никак не мог успокоиться. Насупленный, с невидящими от гнева глазами, он с ожесточением кусал крепкими зубами сухие былинки и нервно отбрасывал их прочь. На душе было муторно и беспокойно, он продолжал про себя еще спорить с замполитом и Гусевым, его мысли о возмездии во многом не совпадали с тем, что говорилось на митинге. Он, конечно, не собирался убивать детей и женщин. Но думал отомстить не одному насолившему ему лично коменданту лагеря – таких палачей среди немцев немало.

– Где же справедливость? – неожиданно вырвалось у чего.

Щербина вопросительно поглядел на друга, догадываясь, какую справедливость тот ищет.

– Разве замполит Берест говорил непонятно?

– Не в том дело. Лейтенант, видать, политику знает. И говорил толково. Только… Не пережил он того, что я в концлагере…

Он замолчал, надолго о чем-то задумавшись.

– На митинге многие здорово кричали, – раздался вдруг ровный голос неслышно подошедшего Бодрова. – Наболевшее рвалось наружу. Справедливости искали. А сейчас что-то приуныли… А справедливость, Петр Николаевич, и искать нечего, она в нашем строе, в укладе нашей жизни…

– Ага, – ухватился Пятницкий. – А чего ж несправедливого в том, чтобы покарать преступников? Око за око, зуб за зуб! Гитлер какую войну объявил нам? Истребительную! День и ночь людей в печах жгли, реки крови текли, города и села испепелены. А расстрелы в лагерях, издевательства…

Бодров перебил его и на этот раз заговорил горячее обычного:

– Ты сам понимаешь, Петр Николаевич, что не во всем прав… Давеча вон мне что подкинул насчет немца – братыша. Понимаю: злость, законная злость. А думаешь, у меня ее нет? Ошибаешься, не меньше других негодую на народ немецкий. Позволил себя оболванить, позволил фашисту себе на шею сесть! Негодовать можно, а вот мстить народу нельзя. Это ты усвой твердо…

Подобные споры наблюдались и в 674-м полку.

– Да, по трудности, Евгений Сергеевич, поднимаемые сейчас вопросы, пожалуй, можно сравнить с теми, какие нам задавали в сорок первом, – выслушав информацию своего замполита, сказал Плеходанов, начавший боевой путь у Брестской крепости в должности комиссара полка.

– Верно, Алексей Дмитриевич, – согласился майор Субботин. – Представьте, пришлось долго беседовать даже с лейтенантом Греченковым. Понять его, конечно, можно: мать у него, коммунистку, фашисты расстреляли. Но вопрос об ответственности немцев он все же поднял глубоко. Разве не народ немецкий вскормил Гитлера и его клику? Разве не он вооружил оголтелую банду, дал ей солдат? Я вспоминаю одно место из выступления Димитрова на Лейпцигском процессе в тридцать третьем году. Он привел тогда стихи немецкого поэта Гете и сказал: «Да, кто не хочет быть наковальней, тот должен быть молотом. Эту истину германский рабочий класс в целом не понял…»

Подошедший капитан Матвеев, узнав, о чем идет разговор, поддержал майора и сослался на Маркса и Энгельса, которые указывали, что политическая ответственность нередко лежит не только на отдельных лицах, но и на нациях. Великие вожди пролетариата словно предвидели современную ситуацию, когда предупреждали народы, чтобы они не становились игрушкой в руках реакционных политиков, чтобы они сами отвечали за свою судьбу.

– Так что размышления Греченкова правильны, – закончил беседу замполит. – Речь идет только о мере наказания. И конечно, мы не можем стать на позицию истребления народа. Разгром фашистского государства и его армии как раз и будет и наказанием, и великой школой для немецкого народа.

Глава четвертая

Все дороги – в Берлин

1

В течение января наши войска добились крупного успеха: разгромили группу фашистских армий «А», которая оборонялась в Польше. Передовые части с ходу форсировали Одер и закрепились на левом его берегу. Знали: помощь придет скоро – командование фронта сосредоточило все внимание на кюстринском плацдарме.

От Одера до Берлина – рукой подать. Нужно только побыстрей переправить пехотные, танковые, артиллерийские, инженерные части – и они пойдут в наступление. О наступлении думали все, от солдата до маршала.

Но боевая операция не учебное занятие, точно по расписанию ее не проведешь, всех ходов противника не предусмотришь. Так и сейчас. Ломая голову над тем, как задержать русских, сбить их стремительный порыв к Берлину, гитлеровское командование спешно объединило в самостоятельную группу под названием «Висла» все войска, действовавшие в Восточной Померании. Сила получилась внушительная – 430 тысяч солдат и офицеров, 1500 танков, 6500 орудий и минометов.

Фашисты обрушились на 2-й Белорусский фронт и потеснили его. Гитлеровская пропаганда, обманывая армию и народ, затрубила об этом частичном успехе, стараясь создать впечатление, будто немецкие войска борются еще на Висле.

Войска 1-го Белорусского фронта пришли на помощь своему соседу. 3-я ударная армия, 1-я армия Войска Польского и 1-я гвардейская танковая армия должны были расчленить 11-ю и 3-ю танковые армии противника и выйти к побережью Балтийского моря.