Светлана Бондаренко - Неизвестные Стругацкие. От «Отеля...» до «За миллиард лет...»:черновики, рукописи, варианты Страница 10

Речь не идет, разумеется, о том, что исходные тексты произведений Стругацких априорно столь совершенны, что вообще исключают всякое редакторское вмешательство. (Хотя и об умении Стругацких редактировать собственные рукописи забывать нельзя.) Речь идет не о нормальной практике литературного редактирования, а его специфической отечественной форме, когда функции редактора становятся почти неотличимы от обязанностей цензора, а результаты подобной редактуры дают сто очков вперед самой кровожадной цензуре. В одной из своих статей о творчестве Стругацких бывший наш соотечественник М. Лемхин, ныне живущий в США, написал:

«Самая страшная цензура — редакторская. Начинается она, впрочем, с самого автора, который — увы, нередко — сам приспосабливает свою рукопись, чтобы не испугать редактора. А дальше уже редактор корежит рукопись, добиваясь соответствия текста своим представлениям — о нынешних цензурных веяниях, о правде, о вкусах начальства. При этом он зачастую представляется вашим же другом — и даже, вероятно, искренне: «Старичок, это мы с тобой должны смягчить. Вот здесь — ну, ты дал, это настолько откровенно! Они же не дураки. Раз — и привет, зарежут повесть!»

После этого у цензора, возможно, и повода не будет вытащить из стакана свой красный карандаш.

Редактура зависит и от личности редактора, и от статуса редакции. Есть редакторы (и редакции) запуганные и фрондирующие, умные и глупые, тонкие и кондовые, злобные и либеральные.

И если какое-нибудь произведение выходит в двух, в трех издательствах, нередко случается, что под разными обложками и тексты существенно разные. Особенно когда произведение незаурядное, а репутация у автора — «подмочена»» («Грани», № 139, 1985).

Отношение братьев Стругацких к подобного рода редактуре можно проиллюстрировать хотя бы примером из их переписки с издательством «Молодая гвардия» по поводу издания там сборника «Неназначенные встречи», включавшего вызвавшую резкое неприятие тогдашних «молодогвардейских» функционеров повесть «Пикник на обочине»:

«Авторы сочли возможным удовлетворить целый ряд требований редакции — в тех случаях, когда эти требования были достаточно мотивированы и конкретны <…>, и даже в тех случаях, когда требования редакции казались авторам нелепыми и произвольными, но не нарушали идейно-художественной ткани произведения» (17 ноября 1975 г.).

Иначе говоря, всевозможные претензии, включая самые вздорные, могли учитываться авторами, пока стремление увидеть произведение опубликованным не приводило к заведомому разрушению замысла и сюжета. Поэтому, скажем, на достаточно абсурдное требование главного редактора редакции фантастики «Молодой гвардии» Ю. Медведева «переименовать Хармонт, Хармонтское радио, заменить прозвище «Катюша Мосол»» последовал внешне лояльный, хотя и преисполненный издевки ответ: «Охотно переименуем выдуманное название «Хармонт» на любое столь же выдуманное, напр. «Мармонт», а прозвище «Мосол Катюша» хотя бы на «Мосол Лизавета», «Мосол Абраша», «Мосол Абдурахман» и так далее (письмо А. Н. Стругацкого от 14 февраля 1977 года).

Истории почти 10-летнего прохождения по редакторским инстанциям сборника «Неназначенные встречи» или публикации в издательстве «Детская литература» повести «Обитаемый остров», когда число претензий исчислялось сотнями, их абсурдность была беспредельной, а обоснованность — нулевой, при всей своей наглядности все же являют собой примеры крайние, нетипичные, ибо объем и характер претензий здесь всецело подчинялись главной задаче — вообще сорвать публикацию данной книги, заставить авторов забрать из редакции рукопись. Хотелось бы рассмотреть более благополучные случаи, относящиеся уже к достаточно благоприятным для издания книг Стругацких 80-м годам, причем проанализировать не все последствия редакторских претензий, а, к примеру, лишь результаты достаточно специфических замечаний, связанных с отношением героев Стругацких к употреблению спиртных напитков.

В публикациях 60-70-х годов выраженных следов «отрезвления» рукописей Стругацких не так уж много. Здесь выделяются разве что усилия в этом направлении уже упомянутого Ю. Медведева, в списке замечаний которого по «Пикнику на обочине» раздел «замечания, связанные с аморальным поведением героев» (под этим эвфемизмом скрывалось все, чтобыло хоть как-то связано с алкоголем) занимал почетное первое место, но практически целиком был оставлен без внимания авторами за полной абсурдностью. Не всем редакционным работникам пришлись по нраву и соответствующие моменты в повести «За миллиард лет до конца света». Вот фрагмент одной из рецензий: «Замечу еще, что герои повести употребляют чрезмерное количество разного рода спиртных напитков, так что подозрения одного из персонажей, что все происходящие чудеса — результат алкогольного бреда, не так уж далеки от истины».[9] Впрочем, при публикации в журнале «Знание — сила» внимание редактора куда более привлекли фрагменты, могущие вызвать политические аллюзии. Публикации же, в которых совершенно сознательно (и даже главным образом) была элиминирована именно алкогольная тематика, появились уже в первой половине 80-х (то есть — и это очень важно отметить — до начала печально известной антиалкогольной кампании в СССР).

Повесть «Отель "У Погибшего Альпиниста"» была принята издательством «Детская литература» к публикации по необходимости: она призвана была заменить уже включенную в тематический план 1983 года, но отвергнутую редакцией повесть тех же авторов «Жук в муравейнике». К этому времени фантастический детектив Стругацких был опубликован дважды.

Первая — журнальная — публикация («Юность», 1970, №№ 9—11) и сейчас памятна многим любителям фантастики. Долгие годы она была единственной в СССР, так что именно ей, собственно говоря, «Отель…» и обязан в первую очередь известностью среди читателей. В журнальной версии были по необходимости сделаны значительные сокращения. Кроме того, по настоянию главного редактора «Юности» Б. Полевого была значительно «политизирована» концовка повести. Однако значительных вмешательств редактуры в язык произведения, каких-либо серьезных корректировок «морального облика» персонажей не отмечено.

В 1973 году, готовя повесть для сборника «Неназначенные встречи» (куда она, правда, так и не вошла) авторы, идя навстречу требованиям редакции, несколько смягчили лексику своих персонажей (порой, похоже, даже чрезмерно). Именно этот вариант текста и лег в основу первого отдельного издания повести (М.: Знание, 1982). Он же стал исходным и при редактировании повести для «Детской литературы».

Претензии к тексту были сформулированы жесткие и совершенно специфические. Лишь в очень малой степени они касались лексики персонажей и отдельных «неприличных» мест (вроде замены «кобеля» Леля на «пса», превращения «морд» в «физии», умолчания о привычке дю Барнстокра складывать губы «куриной гузкой» и так далее). Основные же претензии, как рассказывал впоследствии об этом Б. Н. Стругацкий, вполне укладывались в формулу: «Ни грамма алкоголя!»

Всякий желающий может произвести мысленный эксперимент и представить себе данную повесть в варианте, где это условие соблюдено на сто процентов. Видимо, для работников издательства сие оказалось непосильным, авторы же сочли такой императив просто неприемлемым. Тогда возник компромиссный вариант. Все обитатели отеля были разделены на две категории. Первая из них (это Мозес и Хинкус) была оставлена на произвол судьбы — им даровалось право продолжать свои аморальные занятия почти без помех. А вот со второй категорией (это все прочие обитатели отеля) дело оказалось сложнее. Ввести здесь полный «сухой закон» по-прежнему не получалось — необратимо деформировалась сюжетная логика и психологическая убедительность произведения. Но и отступать представители издательства не желали. В результате обоюдных уступок и родился на свет печатный вариант, явивший читателям повести картину странную и удивительную.

Наиболее пострадавшей в этой истории стороной оказался почему-то хозяин отеля Алек Сневар. Его превратили в образцового абстинента, сохранив лишь право на хранение фирменной эдельвейсовой настойки. Жизнь несчастного Сневара стал; столь тяжела, что даже при первой встрече с инспектором Глебски он получил в презент отнюдь не «корзину с бутылками», некий достаточно неопределенный «объемистый сверток» Хуже того — даже выйти к инспектору Сневару дозволили отнюдь не со штопором в руках (как это было раньше), но исключительно с сигарой.

Все это роковым образом сказалось и на судьбе самого инспектора. Ни о каком распитии на пару с хозяином горячего портвейна с лимоном и специями теперь не могло быть и речи. Портвейн неуклонно был заменен на кофе с лимоном, а поскольку число доз напитка осталось прежним, Глебски и Сневару предстояло — к вящему изумлению читателей — напиваться кофе в совершенно непотребных количествах. Из этого факта воспоследовали и другие занятные результаты.