Газета День Литературы - Газета День Литературы # 107 (2005 7) Страница 10

Стихотворение из цикла "Август", как и другие стихи поэта, написано удивительным русским языком, присущим только данному автору, бережно сохранившему в текстах таинство всех 40-ка церковнославянских букв, от похожей на диковинные ворота с вереей буквы Аз до летящей смешной галкой буквы Ижица. Такие стихи принято называть "духовными", до них нельзя "дописаться". До них можно только "дожиться".

Но в Троицин день

со смятенной душой,

Забывшей про Божие слово,

Пребудут в скорбях

над тщетой, надо лжой

Три лика Андрея Рублева.

"Когда б вы знали, из какого сора / Растут стихи..." — писала Анна Ахматова. Стихи Шацкова растут не из сора, а из строя души, "Которая, как раненая птица, / Должна из Горней выси возвратиться / На наши ледяные рубежи!". Именно так, ибо настоящему поэту Горние выси неба зачастую ближе земли.

Под словом "земля" здесь необходимо понимать бренную обыденность. Но если слово "земля" применить к понятию Родина, то кажется, что автор от первой до последней строки пишет одно исповедальное стихотворение о любви к России, завещанной ему и со стороны деда — красного генерала, оставившего поэту свою фамилию, и со стороны другого деда — белого офицера, чья фамилия упоминается в Булгаковской "Белой гвардии".

В последнее время слова: "Россия", "Русь", несколько потускнели от расхожего употребления. Каждый второй автор стучит себя кулаком в грудь, декларируя любовь к Отчизне. Причем, чем меньше таланта, тем громче крики и стуки...

Настоящая любовь шума не переносит. Лирический шепот может скорее достигнуть замученных криками ушей слушателей...

И будут снега от Покрова пластаться,

И плакать капелями в день Евдокии.

И встретиться вновь тяжелей, чем расстаться,

Чтоб стужей дышать на дорогах России...

Встретиться на неизмеримом пространстве России действительно трудно. Но они встретились. Я имею в виду автора книги и православного художника, отца Александра Егорова, чьими произведениями она проиллюстрирована. Замечательный художник — сам, наверняка, в душе поэт. Посмотрите, как называются его полотна: "Март в Суздале", "Три ангела", "Предзимье над Русью", а на обложку книги вынесена картина, название которой полностью совпадает с названием одного из стихотворений Андрея — "Дорога к храму".

Но в мире нет желанней болести

И нет прекраснее пути,

Чем по Великой Русской Волости

Стезей осеннею пройти!

Ясный тихий свет идет и от этих строк и от живописи о. Александра.

Не помню кто, но воистину верно сказал: "Поэт пишет прозу словами, а писатель абзацами".

Проза Шацкова написана именно СЛОВАМИ, а из этих слов, складывающихся в легкие и светлые литературные эссе, вы можете узнать что:

— между Рождеством (7 января) и Крещением Господним (19 января) временной интервал составляет не только 13 дней, но и 30 лет, ибо именно в этом возрасте крестился Спаситель;

— кроме Рождественских святок, длящихся между названными двунадесятыми праздниками, существуют, так называемые "зеленые святки", приходящиеся на "Семиковую" неделю перед Троицей;

— Куликовская битва, не иначе, как по промыслу Божьему, пришлась на праздник Рождества Пресвятой Богородицы;

— Симеон-Богоприимец, узревший на Сретение в младенце Иисусе — Мессию, прожил около 360 лет.

Я знаю, как трудно для настоящего поэта писать прозу, но так называемая "проза поэта", была на Руси всегда, а её лучшие образцы пережили века. Например "Слово" Вещего Баяна или "Князь Серебряный" гениального А.К.Толстого.

Итак, перед вдумчивым читателем новая поэтическая книга — удивительный сплав нежной лирики и русской национальной традиции, показанной не через память детства, как в знаменитой книге И. Шмелева "Лето Господне", а через раздумья зрелого человека, бережно сохранившего "Крест отцов, не сорванный с груди"... А проводниками в путешествии по этим традициям, этому замкнутому циклу православных праздников "на пограничье света" служат "Ангелы России".

Именно на переломе двух прошлых веков цвела поэзия "Серебряного века", к последним осколкам которой я причисляю творчество Андрея Шацкова.

Именно таких осененных Горним светом книг не хватает людям на неожиданно жестком стыке двух нынешних эпох.

Автор — поэт, Лауреат Государственной премии России

Галина Акбулатова ЛИТЕРАТУРА ПОДПОЛЬНЫХ ЖИТЕЛЕЙ

Григорий Салтуп. "Барак и сто девятнадцатый". "Выстрел милосердия". Повесть, роман, эссе, памфлеты.— Петрозаводск, 2004

Свою книгу Григорий Салтуп начинает с предуведомления (как я заметила, чрезвычайно распространенного именно среди местных писателей): "Все ситуации, фамилии персонажей и названия учреждений в рассказах, повестях, очерках и эссе являются плодом авторской фантазии, и поэтому любое созвучие или совпадение с названием действующих учреждений, с фамилиями реальных людей или с конкретными жизненными фактами может быть только случайным..."

Насколько я понимаю, пишутся подобные "увертюры" не столько для читателя-критика, который и так умеет отличить фикшн от нон-фикшн, сколько из опасения, что некоторые сценки "из провинциальной жизни" могут обернуться для автора бо-о-льшими неприятностями. Ведь это только кажется, что "свобода слова". На самом деле, судя по этому предуведомлению, в котором сквозит нешуточный страх, свободы как не было, так и нет. Особенно в провинции, где все связаны-перевязаны родственными, дружескими, корпоративными и прочими узами и где не принято о "своих" писать "плохо", то есть честно.

Страх, как известно, заразителен, но я постараюсь ему не поддаться. По крайней мере, к предуведомлению прибегать не стану. Я слышала разные мнения о "Бараке..." — от восхищенных: "Ну Салтуп и дает! Так им и надо, этим зажравшимся..." — до "руки хочется помыть после такой литературы...". Но я больше согласна с вот этим: "Книга Салтупа — "Бесы" нашего времени..." Я полагаю, здесь имелся в виду не столько высокий литературный уровень, сколько проблематика, идеология "подпольного" или "чердачного" человека", который, как и у Достоевского, так же готов низвергнуть Бога, выступая против "примиренческой, шакальной позиции Христа" ("Карьера дворника", с.211)

Но у Достоевского несоизмеримо шире горизонт, он обладает истинным критерием, а герой Г.Салтупа сформирован, существует уже в обезбоженном, обезображенном мире, без критерия (удивительна эта подсказка русского языка: маленькая служебная частичка, приставка без/бес, обретая самостоятельность, превращается в жуткое виртуальное существо — беса).

Этот бес (то есть этимологически — отсутствие чего-то, в данном случае фундаментально важного — Абсолюта) подчиняет себе героя, но, кажется, это остается незамеченным не только для любознательного общества, но даже и для самого автора "Барака..." — пытливого и дотошного во всем, что касается проблем и настроений его героя. Этот же бес — и в тех, кто зверски убил в августе 2002 года финноязычного поэта и журналиста Пааво Воутилайнена, которого Г.Салтуп в "Сандармохе-2" (с.322) называет своим другом. Он написал о нем очерк и получил за эту публикацию первую премию Министерства по национальной политике, о чем сообщается в предисловии к "Бараку...". Салтуп почему-то не говорит, кто были "пьяные хулиганы", убившие Пааво, и при каких обстоятельствах произошло убийство (книга Салтупа вышла спустя два года после гибели Пааво, и было время узнать все подробности).

Пааво убили те самые, за оградой. Подростки. Они много выпили паленой водки, которая на самом деле никакая не водка, а самый настоящий наркотик, только "взрослые дяди и тети" почему-то не хотят это признать. Ведь за "наркотик" можно получить срок, а свойская, родная почти "паленка" — просто национальный, излюбленный барачными жителями, коих полстраны, напиток. Конечно, умалчивается, что прибыль тут никак не меньшая, чем в наркобизнесе. Ну да сегодня об этом знают не только что власти, но и каждый карельский школьник, научившийся счету. Об этом знает даже президент страны. Правда, это ничего не меняет. Детишки в глухих, заброшенных северных поселках как пили наравне со взрослыми мужиками паленку, так и продолжают пить, глупея, дурея и зверея на глазах.