Публикации на портале Rara Avis 2015-2017 - Владимир Сергеевич Березин Страница 10

некоторое удивление — именно чиновническая деятельность. Русский писатель всенепременно чиновник неуспешный, он рано бросает это дело, и успех приходит к нему именно что литературный. Но Михаил Евграфович, наоборот, был чиновником чрезвычайно успешным, окончил сперва Царскосельский лицей, а потом, хоть медленно начинал, круто пошёл в гору. Несмотря на то, что за вольнодумство его сослали в Вятку (так что уже в самом начале пути он воспринимался как элемент, из общей картины выделяющийся), он вскоре стал служить при канцелярии губернатора. Через два года стал советником губернского правления, причём в это же время женился на дочери вице-губернатора. Для ссыльного (в современном представлении) это довольно своеобразный послужной список, не говоря уж о том, что потом он стал вице-губернатором в Рязани, а потом и в Твери.

Слово «губернатор» так часто повторяется в его биографии, что не очень внимательный читатель и считал Салтыкова настоящим губернатором, повышая его в звании на ступень.

То, что успешный чиновник становится не просто писателем, а писателем сатирическим, можно сказать — вольнодумным, и есть второе парадоксальное обстоятельство.

Нет, и сейчас некоторые чиновники пишут книги, но довольно редко — художественные. Нынешний министр культуры, правда, написал их несколько — но не сказать, что его литературная слава превзошла известность тех политических решений, что он озвучивает.

А вот у Михаила Евграфовича это как-то получилось. Он удивительным образом слил воедино чиновника и писателя. Говорили, что его супруга так до конца и не понимала смысл его литературных занятий и называла их не иначе как «Мишелевы глупости».

Но такое как раз много у кого бывало.

Есть и третий парадокс — многие его знаменитые тексты жёстко привязаны к тем моментам русской жизни, что теперь не то что неизвестны широкому читателю, но и для историка-неспециалиста требуют комментария.

А как вышла сатира, так оказалось, что она описывает универсальную ситуацию, что повторяется в России вновь и вновь, из года в год, и эпиграф из Салтыкова-Щедрина ей, этой ситуации, как нельзя лучше подходит.

В этом третья точка удивления читателя — то, что было актуальной публицистикой, даже колумнистикой, превратилось в литературу.

Салтыков-Щедрин разъяснён наподобие булгаковской совы в советской школе. Он разъят там на части и санкционирован ленинскими цитатами.

Но прилежный читатель обнаруживает, что как раз знаменитая фраза Ленина об учении, как раз употреблена Салтыковым ещё в 1868 году в одной театральной рецензии: «не век же печатные пряники есть, а надо учиться, учиться, учиться… „Ганя!“ „Соня!“ восклицают эти любовники науки, и уж целуются же они… Боже мой! как целуются, повторяя свои клятвы быть верными науке! Тоска по науке так и охватывает зрителей-столоначальников при виде этих надрывающих душу сцен, сопровождаемых поцелуями»[24].

И Ленин потом несколько раз, на разные лады повторяет эту фразу: «Учиться, учиться и учиться и вырабатывать из себя сознательных социал-демократов, «рабочую интеллигенцию», «Нам надо во что бы то ни стало поставить себе задачей для обновления нашего госаппарата: во-первых — учиться, во-вторых — учиться и в-третьих — учиться и затем проверять то, чтобы наука у нас не оставалась мёртвой буквой или модной фразой (а это, нечего греха таить, у нас особенно часто бывает), чтобы наука действительно входила в плоть и кровь, превращалась в составной элемент быта вполне и настоящим образом»[25].

Писатель Салтыков-Щедрин был чрезвычайно афористичен и разошёлся в этих цитатах не хуже нынешнего Пелевина.

Общие черты между этими двумя писателями (хотя бы в смысле афоризмов) — хорошая тема отдельного исследования.

Но среди прочих цитат есть одна, от которой я никак не мог отвязаться, и которая странным образом всё время цепляла мой взгляд.

В тот момент, когда рубль стал впервые плясать вприсядку вокруг доллара, а физики с лириками начали исход из НИИ сначала в кооперативы, а потом и за прилавки оптовых рынков, когда появился термин «красные директора» и новые корейко зарабатывали на сахаре миллиард, а курс потом обращал эти деньги в порошок, так вот в эти времена стали часто повторять одну цитату.

«Они сидели и думали, как бы из своего убыточного хозяйства сделать прибыльное, ничего в оном не меняя».

Некоторые люди сразу кричали: «Жванецкий!»; и для них вопрос был закрыт.

«Очень тяжело менять, ничего не меняя, но мы будем… Нет-нет, там не нужно ничего видеть. Это вообще неверная постановка задачи. Есть два объекта, и мы, волевым усилием, назначаем между ними связь. Но надо ещё доказать, что это научная постановка вопроса» — это, конечно, была другая фраза.

Тут я упомяну очень важный пункт во всех разговорах о том, «кто первый сказал».

В известной работе Ленина, в «Анне Карениной» Толстого и романе Симонова «Живые и мёртвые» есть фраза «лучше меньше, да лучше». Означает ли это, что Симонов взял её ещё у Ленина, а тот — у Толстого.

Нет, это не означает ничего.

Потому как это пословица, а ещё потому, что обиходные выражения свободно путешествуют по пространству и времени. Они струятся вместе с языком, как вода, как ветер.

У Жванецкого (храни Господь, я не любитель сатирика, но и не враг его), это именно одна фраза, а у Щедрина — другая. Жванецкий не является автором мысли «желать что-то менять, не меняя это».

Другие ориентировались на корпус прочитанной классики, и понимали, что это — Салтыков-Щедрин.

Для любителей интуитивный озарений и этих криков сообщаю, что хорошо бы всё же понять — откуда?

Если вы говорите «История одного города», то где? Вот у вас текст под рукой? Если нет, то вот он.

При этом саму фразу в годы Перестройки не цитировал только ленивый — я встречал её в качестве эпиграфа к научным статьям, я слышал её по радио, её роняли, братаясь с классиком, политики и простые полемисты.

Много разных вариантов бытовало и бытует одновременно, вот один из них: «Они сидели день и ночь, и снова день, снова ночь, думая, как их убыточное хозяйство превратить в прибыльное, ничего в оном не меняя».

Меня более смущало, что я не мог обнаружить его не только в собраниях Салтыкова-Щедрина, но и в советской литературе и публицистике.

Может, думал я, это действительно Салтыков-Щедрин в каком-то новонайденном неоцифрованном тексте.

Ну а может, вовсе неизвестный автор — что не извиняет апломба употребляющих цитату всуе. Однако потом мелькнуло название «Диктатура совести».

Это была знаменитая в своё время пьеса Михаила Шатрова (1932–2010), человека чрезвычайно интересного и странным косвенным образом оказавшего большое влияние на мою жизнь.

Поставлена эта пьеса была в