Иван Неручев - Большой вопрос Страница 11

Марина закрыла окно, взяла за руку мужа, усадила на диван. Сама села против него на стул.

— Я подсудимый? — смеясь, спросил Яков Николаевич. Он всё еще не верил, что Марина намерена вести серьезный разговор.

— Подсудимой будет наша личная жизнь, Яша. Мы с тобой должны решительно осудить нашу нелепую личную жизнь.

— Вот те раз!.. Почему нелепую?

— Нелепая она потому, что мелкая, постылая, никому не нужная!.. Мне, Яша, не нравится весь уклад нашей жизни. Мало сказать: не нравится… Он мне противен, я ненавижу его, а нередко и тебя…

— Что с тобой, Мара, опомнись?.. Что ты говоришь, какие страшные слова!..

— Не мешай, Яша. Всё, что я скажу тебе сегодня, накапливалось во мне долго.

Марина встала, прошлась по комнате и снова села на стул. Яков Николаевич напряженно следил за каждым ее движением… Пожалуй, впервые за всю их совместную жизнь Марина заметила тревогу на его лице.

— Нет у нас счастья, Яша. Мне часто говорят о твоей красоте. Верно, ты красив, у тебя этого никто не отнимет. Ты хорошо работаешь, тебя часто премируют. И это верно. У тебя как будто неплохая жена, обладает даже приданым в виде зарплаты и систематических премий за перевыполнение производственного плана. Спорить и против этого нельзя. Питаемся хорошо. Одеваемся хорошо. Комната обставлена прилично: сверкает хрусталем, играет всеми цветами радуги. Казалось бы, за что такую жизнь проклинать? Именно такую жизнь я и ненавижу, она не наша, она — чужая мне жизнь.

— Убей меня, не понимаю ничего. Хотя нет, понимаю одно: в тебе зародились какие-то дикие, чудовищные мысли!

— Не говори глупостей. Ничего дикого, да еще чудовищного, в моих словах нет. Подумай хорошенько сам, и скажи — нормально или нет, когда дома ты занят только своим «планированием», подсчетами, расчетами, когда в них все твои мысли, всё твое сердце. И оно еще вот там, в этих столиках, шкафиках, в прозрачных холодных стекляшках… Подумай, где мы живем, и в какое время живем! Какие дела творятся вокруг нас! А ты равнодушен, ты мертв ко всему, что за пределами балансов твоего треста и этой комнаты. Нас все чураются. Скажи, почему, кроме родных, у нас никто не бывает? Почему нас перестали приглашать твои и мои друзья? Кому нужно такое затворничество, кому нужна эта одичалость? Сколько раз я пыталась изменить наш образ жизни?! Сколько раз ты обещал пойти мне навстречу?! Сколько ты перетаскал из библиотеки домой книг, возвращая их непрочитанными?! Кого ты обманываешь, зачем обманываешь?

— Можно мне теперь сказать? — хмуро спросил Яков Николаевич.

— Я еще не всё сказала… Яша, если ты не послушаешь меня, тогда конец: нам вместе не жить…

— Нельзя ли конкретнее! Чего ты хочешь?

— Я всё сказала. Больше не услышишь ни единого слова…

— Но зато у меня есть к тебе, вопросы!.. Что, по-твоему, я должен сделать с нашими сбережениями — выбросить их, подарить?

— Если у тебя и остальные вопросы в таком же духе, можешь не утруждать себя.

— А я вполне серьезно спрашиваю. Может быть, ты прикажешь выбросить и хрусталь?..

— Не выбросить, а продать, оставив в доме самое необходимое.

— По-твоему, мне лучше коллекционировать почтовые марки, как это делают школьники?

— Лучше марки!.. Расширишь хоть свои знания по географии.

— Может быть, лучше обойтись без оскорблений?

— Если тебя это обижает, прошу извинить. Я сказала без злого намерения.

— Я жду ответа по существу заданных тебе вопросов!

— Нет, ничего ты не понимаешь, — сказала Марина, — ничего.

Яков Николаевич всмотрелся в лицо жены и вдруг улыбнулся:

— Стой! Я понял, всё понял. Я подумаю, роднулька, всё продумаю, всё взвешу, и, мне кажется, мы обо всем договоримся. Ты прости меня: я очень взволнован… ты так ошарашила меня, так много наговорила неприятного, страшного, что голова кругом идет.

Марина зашла к матери. Раньше ее отношения с матерью строились на началах полного доверия и дружбы. Этому принципу Марина изменила только в последние годы и только в одном вопросе: она скрывала от матери правду о своих взаимоотношениях с мужем. Она не хотела волновать мать. Но на этот раз рассказала всё.

Вера Александровна выслушала дочь спокойно.

— Вот что, Марина, — сказала мать, — постарайся понять меня. Твой Яков — хороший муж. Он не пьяница. Супружеского долга, сама говоришь, не нарушает. Честный человек. Вежливый, почтительный. Здоров. Отличный работник. Что еще нужно для мужа? По-моему, больше ничего. Расчетлив? Ну и что? Это еще не значит, что скуп. И потом, когда муж тянет не из дому, а в дом… В этом, Маряша, ничего дурного нет. Всё принадлежит вам, всё ваше общее. Узок кругозор, мелкие желания?.. Ну, знаешь, тебе же с него не книгу писать. Честный, хороший, уравновешенный работник… На твоем месте таким мужем гордиться надо, а не страдать.

Марина задумалась. Мать удивила и обидела ее своим отношением к ее горю.

— Я понимаю тебя, мама, — сказала она грустно.

— Вот и хорошо, Марина. Я рада за тебя…

Марина решила поговорить с секретарем партбюро треста, где работал муж. Ничего, что она и Яков — беспартийные. Партии близки и дороги интересы всех советских людей. Муж отзывался о секретаре, как о человеке чутком и умном. Она расскажет ему всё.

Марина предупредила о своем намерении мужа. Яков Николаевич одобрил ее. Может быть, секретарь в самом деле поможет им выйти из тупика! Пусть Марина пойдет к нему одна. Он не боится одностороннего освещения фактов, он верит в ее честность и порядочность.

И вот Марина лицом к лицу с незнакомым ей человеком, секретарем партбюро товарищем Столетовым.

Выслушав Марину Васильевну, жену уважаемого в их тресте сотрудника, Столетов был крайне удивлен. Яков Николаевич считался в тресте образцовым семьянином. Столетов почувствовал себя в роли человека, которому предстоит выдержать серьезный экзамен. Эта молодая женщина поставила перед ним сложные принципиальные вопросы.

Она права, она хочет, чтоб муж ее был безупречным человеком не только на службе, но и дома. Она не против того, чтобы готовить вкусные обеды и исполнять в доме любую, нередко нудную, утомительную работу. Она против затхлого мелкого духа, пронизывающего в их доме всё. Скучно, противно. Можно ли так жить дальше?

Столетов задумался. Действительно, как быть с такими людьми, как Яков Николаевич? На работе к нему нет претензий. Больше того, во многих отношениях он пример для других. Да и в его быту…

— Если кем-нибудь нарушаются лучшие идеалы нашего общества, разве это не заслуживает самого решительного осуждения? — спросила Марина.

— Да, вы правы. В поведении вашего мужа, на первый взгляд, нет ничего плохого. Как работник, он у нас на отличном счету… Сложно всё, очень сложно. Так просто к вашему мужу не подойдешь…

— Я понимаю вас… Но при разговоре с ним имейте в виду: он во всем с вами согласится. Между прочим, эта его подкупающая сговорчивость и меня не раз сбивала с толку…

— Меня он еще никогда не подводил: скажет — сделает. Завтра же поговорю с ним.

— Только не обижайте его, пожалуйста!

— Вот что значит сердце любящей жены!..

Марина, вернувшись домой, рассказала мужу о своем посещении Столетова в самых общих чертах…

— Ничего нового я ему не сказала, Яша… всё то, что тебе известно.

Как же реагировал на это Столетов? Яков Николаевич сгорал от любопытства, но не расспрашивал жену, — не хотел ронять своего достоинства. «Хорошо, — решил он, — если хочешь всё держать в секрете, обойдусь без тебя».

На следующий день Яков Николаевич зашел к Столетову.

— Жена была у вас, теперь моя очередь, — сказал он, грустно улыбаясь.

— Прошу, прошу, Яков Николаевич. Я был рад познакомиться с вашей женой… Так, оказывается, на вашем семейном горизонте есть тучки?

— Представьте себе, есть, но искренне рад, что именно вы будете нашим арбитром.

Долго и взволнованно рассказывал Синяков о своей семейной жизни, о своей любви к Марине, о своем благородном стремлении сделать любимую женщину предельно счастливой. К великому огорчению, то ли она его не понимает, то ли он ее…

— Вся надежда на вас, товарищ Столетов… Случайным мелочам, чудовищным пустякам моя Марина придает потрясающее значение.

— Надеюсь, мы с вами разберемся во всем, — сказал Столетов. — У меня есть к вам вопрос, если разрешите…

— Сделайте одолжение! — поспешно отозвался Синяков.

— Я хотел бы, прежде всего, спросить: себя вы считаете в чем-нибудь виновным, или нет? Какие у вас лично претензии к жене? Что вы намерены предпринять для того, чтобы согнать тучки, как я сказал, с вашего семейного небосклона?

— С удовольствием отвечу на все ваши вопросы. Позвольте лишь несколько нарушить их последовательность. Я хотел бы ответить раньше на второй вопрос.