Газета День Литературы - Газета День Литературы # 129 (2007 5) Страница 11

Вечером едем в Городище – сельцо, в котором на крутом берегу Волги старинная церковь. Ледяные, сырые сумерки всё гуще. По краю обрыва, по старому кладбищу, утопая в снегу, пытаемся обойти храм. И вдруг из мрака появляется священник. Он узнал Солоухина и пошёл за нами. Батюшка благодарит за "Письма из Русского музея", вспоминает какие-то стихи и рассказы, говорит с воодушевлением, и видно, что этот образованный добрый усталый человек любит Владимира Алексеевича и рад несказанно этой встрече! И мы втроём уже родные люди, ожидающие одного и того же. Батюшка приглашает нас обогреться. В простом бедном доме много детей, с которыми мы наполняем винегретом большой таз. А в церквушке деревянные, выскобленные, свежевымытые полы, печка истоплена, на скамейке шубёнки, пальтишки. Женщины с узлами разноцветных яиц, и пахнет куличами. И все иконы, как фотографии в деревенских домах, на которых всё свои, кровные, заступники ненаглядные. И матушка всех, как гостей, встречает.

И колокола над обрывом волжским, и свечи, свечи, и храм в тучах над рекою парит. А когда мы вернулись и начали разговляться, то те яйца, которые были разбиты в ночь разговления, были о двух желтках. Кроме них, все остальные оказались с одним. Кем нагадано? Что загадано? Но Духов День и день рождения Владимира Алексеевича в этом году в один календарный день праздновали.

Перекрестив друг друга, почили по своим покоям, и вдруг, не знаю почему, так стало жутко мне от этих маленьких окон, к чьим белым занавесочкам вплотную подступала дремучая тьма, и скованная льдом река, по берегам которой сплетались могучие старинные, седые от снега и странного снежного света, ивы. И пустой тёмный громадный старый дом, родовое гнездо старинное. Тишина. Господи, да неужели же нет рядом силы, что отгонит жуть ночи и времени? И так как-то сразу после этого вскрика моего стало мне спокойно, весело, и я впервые за много лет уснула так, как засыпала в детстве. С бессознательной надеждой на счастье.

А утром Владимир Алексеевич был расстроен тем, что обронил где-то кольцо, подаренное в Париже княгиней в часовенке домашней во имя Серафима Саровского. Кольцо-то с надписью-оберегом: "Преподобный отче Серафим, моли Бога о нас". И как обронил, если в то время с болью и трудом снять не мог? Как? Но вот что странно: впервые за много лет уснул, как в детстве с бессознательной надеждой на счастье. Я вздрогнула: слово в слово, чувство в чувство. И тут упал солнечный луч, и на серебристом паласе вспыхнула синяя капля. Обронённое кольцо? Кольцо-то носила женщина, которая умерла, а болезнь начиналась с боли в плече. И у Владимира Алексеевича плечо болеть незадолго до этого начало. Не знали мы тогда, что кольцо очистить надо было проточной водицей, да и вообще без специалистов в этом деле обойтись нельзя было. И вот какою силой было сдернуто оно с пальца? Как знак – не носи. И в то же время имя Святого испускало энергию защиты. Защита имени его и присутствия его и дало сон спокойный.

Вещь – одно, а имя – это другое. Имя его спасало от вещи, и от жути ночной.

Летом я писала свою книгу "Китежанка", жила уединенно в г. Чехове, недалеко от усадьбы Ланских. Владимир Алексеевич приезжал часто и всегда ранним утром. Солнце, река, щебет птичий, ранний завтрак, показ стихотворений мною и его рассказы и приветы. В один из приездов он отправился проведать знакомых, старых людей – мужа и жену. Часа через три вернулся и протянул мне подарок пожилой пары – жестяночку с написанным на ней Серафимом Саровским. Примитивно написанная иконка: старец в лапотках выписанных, с сумочкой холщовой, с посошком. Деревцо меньше его. Детский рисунок. Прямо Руссо из музея Пушкина. "Вот тебе прислали, очень им хотелось именно её подарить тебе. Как осенило вдруг. Достали и велели передать".

А потом была Александрова Слобода. В древнем храме шелушилась и осыпалась со стен старинная роспись. И вдруг в тяжелом, как спрессованное время, воздухе блеснуло озерцо с кувшинками, затерявшееся в лесной глуши. Мы подошли поближе.

У светлой водицы на камне коленопреклонённый Серафим Саровский протягивал руки. К небу? Нам? В вечное обещание помощи. Молодой священник, монах в щеголеватой, изящно сшитой рясе строго попенял нам, что мы громко начали разговаривать. А мы говорили, что на наших иконах святые и лошади, и березки, и кувшинки, и озёрца лесные. Мы вышли за ворота крепости Ивана, мы шли по траве детства, по спорышу, целебной траве. И Владимир Алексеевич вдруг сказал: "Когда уже я не смогу тебя защитить, тебя защитит от хворей и дурных людей простая русская травка. Не зря же она у ног Серафима на той жестяночке намалёвана".

Ямиль Мустафин РОДОСЛОВНАЯ

Лето 1968 года выдалось жарким. В двадцати трех километрах от Москвы, в деревне Усово, я снял "дачу".

"Дача" – избёнка, ушедшая двумя прогнившими венцами в землю, стояла на самом краю деревни, возле колхозного кукурузного поля. Хозяйка "дачи", Лидия Васильевна, худая женщина с елейным голосом, добродушно, но удивительно упорно талдычила:

– Ну скажите, где вы за пятьсот рублей снимете такую дачу?

Я старался увидеть "дачу" – подходил то к завалившемуся углу избы, то к маленькому оконцу, осторожно ступал полшага от крыльца, боясь наступить на ранний гривастый укроп, кружевные побеги петрушки.

– Да что вы разглядываете, будто купить хотите! – с доброй улыбкой продолжала хозяйка, заметив на моем лице растерянность. – Лес рядом! Москва-река – рукой подать. Тишина! Воздух!

– От скотного двора силосом...

Я не успел высказать мнение, хозяйка сочувственно, как добрый давний знакомый, перебила меня:

– О каком запахе говорите, дорогой? Запах, правда, бывает, когда ветер оттуда, но это так редко, да и то чаще всего ночами... Почему, думаете, я вам сдаю за такую малую сумму?

– …Люди за такие деньги снимают дом с участком! – слабо возразил я.

– Может, и снимают, – упёрлась она короткими руками в костлявые бока. Сощурила чистые, небесной голубизны глаза, искривились в усмешке тонкие губы, лоснящиеся от густой помады. – Дорогой, вы не дали мне высказаться до конца, перебили. Так вот, я сдаю вам за такие деньги лишь потому, что вы о собакой, – хозяйка кивнула на Раджа, спокойно сидевшего возле моих ног. – Да ещё дети. У нас в Усове никто вам дачу не сдаст! Да-да, тут у нас особая зона… – многозначительно заметила женщина. – Сами видите, какие дачи вокруг нас! Там живут цэковские работники... Им покой нужен! Небось видели, в какой чистоте и порядке содержатся тут дороги, леса... Тишина какая, чуете? Так что смотрите, неволить не стану. Дачники найдутся... Москва-река – рукой подать!

После таких слов мой доберман поднялся на задние лапы, передние положил мне на плечи и лизнул в лицо, точно понял смысл нашего разговора. Кто знает, а может и понял...

– Ишь какой ласковый песик-то, – улыбнулась хозяйка избушки. – Кому он понравится? Телёнок и только. В деревне народ строгий, собак не особенно-то любят, своих держат на улице. А чтоб в избу? Упаси Бог! Пуская к себе с таким псом, я рискую врагов нажить... А мне жить с соседями, сами понимаете. Вижу, вы человек интеллигентный, грамотный, знаете, что к чему... – шумно вздохнула женщина, точно вынырнула из воды. Радж снял тяжёлые лапы с моих плеч и уставился рыжими глазами на хозяйку "дачи". Коричневые брови собаки двинулись вверх. Он словно разглядывал и оценивал женщину, а верно ли она толкует?

– Ишь какой! – делая улыбчивую мину, заметила Лидия Васильевна. – Вот что у него в башке? Про что я и говорю, – и хозяйка "дачи" отступила на шаг.

– Он у нас умный, спокойный, – сказал я и обнял Раджа. – Правда же, сынок?

– Как же вы такого телёнка сыном называете? Не грешно? – изумилась женщина. – Говорите, у вас есть сын и дочь...

– К нему мы все так привыкли, что он стал самым настоящим членом семьи, – смущённо ответил я. – Радж наш любимец.

И тут Радж снова лизнул меня в щёку, и короткий хвост задрожал с быстротой секундной стрелки.

– Хорошо, уговорили, – согласился я. – Дня через три мы приедем. Не знаю, правда, как всё это понравится ребятам, жене...

– У нас всем нравится, – твёрдо заявила женщина. – Не зря же вокруг нас зелёные заборы. Давайте задаток и можете в любое время приезжать. – И Лидия Васильевна сняла одну руку с бедра и, как бы между прочим, небрежно протянула мне. Жест был настолько красноречив, что возразить я не мог. Вот, пожалуй, тогда я понял, что передо мной не избёнка, не избушка и не какой-то домик, а настоящая дача, вошедшая в сюжет классических произведений, и хозяйка не официантка из шашлычной "Цапля", а истинная дворянка, привыкшая повелевать...