Литературка Литературная Газета - Литературная Газета 6469 ( № 26 2014) Страница 11

Максим ЗАМШЕВ

Елена ЛУКАНКИНА

Чужое в зеркале

* * *

Эта ночь незаметно закатится между строк,

перепутает буквы, порвёт за листком листок.

И тепличная Герда найдёт под сугробом Кая,

будет греть глинтвейном и вязаными руками.

А когда от свечи заклубится зловещий лик,

они бросятся прочь по обложкам тяжёлых книг.

Плечи выпрямит строгая Снежная Королева

и[?] заплачет от страха остаться одной, но первой,

разольётся ручьями к весенним его ногам.

Кай растает, а Герду вернёт голубым снегам.

На Земле и на Небе она не найдёт ответа –

почему всё мертво и не видно во тьме просвета?

Белокурая девочка встанет на тонкий край.

– Что ты сделал, беспечный мальчишка Кай?

Ночь проглотит слова, расставание и улики.

Сколько боли у переведённой книги

на доподлинно личный и злой язык!

Не читайте в отчаянье детских волшебных книг,

чтобы не было едких на кончиках пальцев страхов,

чтобы сказочник старый не строил тюрьму и плаху,

затуманенный разум коварных не звал гостей,

чтобы в сводках добрых сказочных новостей

сердце Кая и Герды не остановилось в детях,

что похожи на взрослых – накормлены и одеты,

собираются жить и на вырост вперёд взрослеть.

Возвращаясь с работы в свою ледяную клеть,

заливают в себя недопитую с горя радость,

и спасаясь от боли, придумывают реальность,

где приятно забыть, какое на вкус добро,

где на чистую верность наложен лихой оброк,

и теплее не станет, поэтому все герои

выразительно давятся в непостижимой роли –

стать сильнее, чем враг, который всегда дурак.

Эта злость разъедает, как чёрный голодный рак.

…Ночь за ворот закатится, схватит тоска за веки.

Мы не спим и читаем по собственным сказкам реквием.

Хамелеон

У этой ночи – мятые бока,

и я прижалась к этой жалкой плоти,

как старая лисица на болоте,

почуявшая – тень её близка.

Чужая шерсть, потухшие глаза

и чувство края – с детства неродное,

сочится изнутри, горит и ноет,

но некому всё это рассказать.

Уставший зверь, который ослеплён

открывшимся однажды чистым мраком,

в своей норе не ждёт сигнальных знаков.

Он переменчив, как хамелеон.

Я в этом спектре – невозможный цвет:

меня и нет, и вроде я повсюду.

Но выбор вариантов крайне скуден,

и смысл вопроса – не найти ответ.

За перегнившим слоем красоты

нет образов и места для молитвы,

и только одиночество, как бритва,

врезается в несчастные листы,

в которых не осталось слёз и слов.

И дней сюжеты – под одну копирку.

Зачата нежность – точечно, в пробирке,

но тот диагноз безнадёжно плох.

И нет спасенья в этой тишине,

съедает пустота стихи и годы.

Лежу одна, мечтая о свободе,

как черепаха с домом на спине.

Черновое итоговое

Славно сверчки за окном вдалеке потрескивают,

Самому Главному есть что поведать вроде бы.

Меряю время на жадного – наноотрезками.

Думаю чаще о дочке, реже всего о родине.

Таю, как масло на солнце, на совесть сваренном

в синей просторной кастрюле неба нового.

Не уходила в поля, не служила в российской армии,

но износилась, как пара портянок в сапожном логове.

Мальчикам свежим и девочкам нежно кукольным

вслед улыбаюсь уже без колючей зависти.

Как хорошо, что им тридцать ещё не стукнуло,

жизнь не наскучила, кофе без вкуса затхлости.

Всё впереди – за айпадами, суперБАДами

будем глушиться – от пятницы к новой пятнице.

Тонус, врачи говорят, в организме падает,

и угораздило в эти проблемы вляпаться!

В зеркале что-то чужое в меня таращится,

третий этаж – на четвёртый не хватит воздуха.

Муза – стареющая душеприказчица,

просит вписать в завещание больше отдыха.

Щёлкать меня не надо (начнётся паника)

и улучшать новомодным каким редактором.

В тёмную бабку из крохи лучисто маленькой

каждая Ева будет обращена диктатором –

варварским временем. Даже в глубокой осени

памятью вёсен осушит остатки сущего.

Славно сверчки стрекочут…

– К чему? – дочь спросит нас.

– Бог рассыпает камни на свет идущему.

* * *

Расскажи мне про старость, про то, как мы

отогреем местечко среди зимы,

разочтёмся со всеми, кому должны,

и ремонт одолеем, под натяжным

нашим небом ляжем и будем спать,

вороша всё былое, пускаясь вспять,

а под утро кошмарно приспичит жить,

напевая сакральное In this shirt.

Только сон летаргический на двоих

не приходит. Проснувшись, среди живых

нас не так уж и много – ни да, ни нет:

я – дотошная бабка, ты – тихий дед.

Всё как призрачный поезд промчалось без

остановок, и набранный жизни вес

в этих ломких морщинах ушёл на дно…

Я старею, любимый. Тридцать одно –

это месяц, когда подошёл к концу,

это к папе всегда, а теперь – к отцу,

это платья длина в сантиметрах лет,

это – просто, спокойно, внутри, в тепле.

…Расскажи мне про старость, про то, как мы

отогреем местечко среди зимы,

не лишимся рассудка – пообещай!

И не к людям привяжемся, а к вещам...

Сергей ЧУПАЛЕНКОВ

Вечерняя судьба

ПОЭЗИЯ

…и сквозь все заморочки,

выволочки, торчки

пробиваются строчки,

как в апреле строчки…

ВОСПОМИНАНИЕ О БУДУЩЕМ

Метро "Университет".

Апрель или даже май.

Сомненья сведя на нет,

я сяду в ночной трамвай.

И вздрогнет, взглянув окрест,

душа на исходе дня:

как много свободных мест,

но только не для меня…

* * *

Дождь июньский, зелёный, мирный

отшумел, погрозил, проплакал.

Как сапёры на поле минном,

на асфальте – слепой с собакой.

Всем салютам и фейерверкам

тьмы кромешной не превозмочь:

в сорок проклятом сорок первом

начинается эта ночь.

И молчит он, и пьёт жестоко.

В магазин с утра – как в атаку!

И собаку он бьёт, поскольку

бессловесная тварь собака…

* * *

Мы соблюдали правила игры,

едва касаясь

июньской незапятнанной жары,

и нам казалось,

что было всё, и дань отдать не грех

презренной прозе,

и полусонно падал полусмех

сквозь полуслёзы.

И всё привычнее по вечерам

жила столица.

Рассеянно подыгрывали нам

её статисты:

Текстильщики, прохожие, вокзал,

ломбарды, рынки.

О как безумно соловей рыдал

на все Кузьминки!

Мы соблюдали правила игры

уже на грани,

на лезвии, на острие иглы

ещё играли.

Рождались дети. Рушились миры.

Стирались грани.

Мы соблюдали правила игры.

Мы проиграли.

ВЕЧЕРНЯЯ ЗВЕЗДА

Блаженствуют когда

уснувшие вполне,

вечерняя звезда

нашёптывает мне.

Что я живу не так,

что заколдован круг,

и лучший друг – мой враг,

и худший враг – мой друг.

Что не могу никак

дожить до главных строк.

Увы, не Пастернак

и далеко не Блок.

И что любимая,

сошедшая с икон,

моя и не моя,

влюблён и не влюблён.

И этот дом не мой,

и этот дождь не мой,

а кто-то за спиной

смеётся надо мной.

Вечерняя звезда.

Вечернее окно.

Вечерняя судьба.

Вечерняя давно.

А, впрочем, ерунда!

Мне только не забыть

дожить бы до утра

да сигарет купить.

ВМЕСТО ЭПИТАФИИ

Друзья и недруги, до встречи!

Я к вам приду.

Иных уж нет, а те далече…

Но и в аду.

Назло лирическим кастратам.

За все грехи.

Я буду парить по томатам

Свои стихи!

Вадим ГУТНИК

«Любая строчка кажется последней»

Постельное

А ночью властвует зима

И минусом срывает скрепы,

Запреты пошлы и нелепы,

Ты их придумала сама...

На старте новая капель

И воробьи играют в прятки,

А у зимы сверкают пятки,

Она спешит в мою постель.

Скуёт дыханьем простыню,

Что белый цвет уже не сбросит,