Александр Горянин - Мифы о России и дух нации Страница 12

Кажется, не существует труда, специально посвященного значению России для Европы, эту тему задевают лишь по касательной. Даже странно, почему отечественные историки не потрудились написать подобный трактат — неужели русское самосознание совсем не трогает данная проблема? (У поляков воздействие Польши на мир обсуждают даже герои художественной литературы.) Иногда кто-нибудь напомнит, что наши предки заслонили Европу от Дикого Поля и Золотой Орды, сломали шею Наполеону и Гитлеру. «Знаем, знаем», — говорим мы и переключаемся на что-то другое.

Почти никто не отдает себе отчет в том, каким важным был русский фактор в судьбах Европы уже тысячелетие назад. Когда князь Владимир, сидя в Киеве, размышлял около 986 года, какую веру избрать для своего народа, судьба континента была на распутье. Предпочти Владимир мусульманство, Европа очень скоро оказалась бы в мусульманских клещах, ибо это динамичное вероисповедание господствовало в то время на ее западном конце — на Пиренейском полуострове, а также на Сицилии. Не исключено, что эти клещи однажды сомкнулись бы.

Избери Владимир иудаизм, это почти наверняка привело бы к восстановлению на юго-востоке Европы иудейского Хазарского каганата. Чем был этот каганат? По существу, Новым Иудейским царством, еврейским Новым Светом, созданным на просторах Причерноморья, Крыма, Северного Кавказа и низовьев Волги 700 лет спустя после разрушения Иерусалима римским императором Титом. Просуществовав чуть менее двухсот лет, Хазария (Артур Кёстлер в работе «Тринадцатое колено»[36] доказательно описывает ее как одну из великих держав IX–X веков) была разгромлена родным отцом Владимира, князем Святославом. При «хазарском» выборе Владимира иудаизм воцарился бы от Каспия и Дуная до Балтики и Белого моря. Излишне говорить, что и в этом случае мировое развитие пошло бы иным путем.

В случае же принятия Владимиром латинского толка христианства, в Восточной Европе со временем возможно утвердилась бы мощная коалиция славян-католиков или, не исключено, даже единое русско-польское государство, и это тоже означало бы совершенно иной сценарий хода европейских событий.

Помимо нынешних великих держав, Европа помнит по крайней мере еще десять, целиком, частью или каким-то краем размещавшихся на ее просторах в разные исторические периоды после крушения Рима. Семь из них очевидны: Византия, Священная Римская империя, Золотая Орда, Испания, Высокая Порта (Турция), Австро-Венгрия и Германия. Еще о трех догадываются далеко не все, ибо их «великодержавность» была недолгой. Это Швеция (между Вестфальским миром 1648 и Ништадтским миром 1721), Польша (между Люблинской унией 1569 и концом правления Яна Собеского в 1696), а также, повторюсь, согласно Кёстлеру (и не только), Хазария IX–X веков. Так вот, семь из десяти среди них были низведены в разряд обычных стран либо распались на составляющие главным образом благодаря военным усилиям Руси-России.

А еще, как говорится, отдельной строкой — не пустяк ведь! — снова напомним, кто положил конец бодрому маршу Наполеона и Гитлера к мировому господству. Это все к вопросу о значении России для европейской истории.

Разрушение империй подталкивало Европу к эпохе национальных государств. Идея национального государства должна была рано или поздно победить — и победила — именно на этом материке. Сегодня народы на западе Европы завершают политический круг, первыми в мире встав на путь, ведущий (без насилия, с добровольного согласия народов), к наднациональному государству. И как же характерно, что второе наднациональное государство в Европе (и мире) имеет шанс возникнуть благодаря России! Она с переменным успехом трудится над его созданием, а что до скептиков и насмешников, дискуссию с ними имеет смысл отложить лет на двадцать.

СЛОЖНЫЕ ПОСЛЕДСТВИЯ ПРОСТЫХ ПРИЧИН

Более или менее установлено, что все разнообразие моделей развития в Европе сводимо к двум. Этносы, предел территориальному расширению которых, особенно после Великого Переселения народов, был положен сильными соседями и природными рубежами, поневоле обращались к интенсивному способу ведения хозяйства. Они претерпели на этом пути тьму лишений, зато приучились к систематическому, без рывков, труду, изобрели тьму полезных навыков и технологий, и, по истечении всего-то какой-нибудь тысячи лет, были ощутимо вознаграждены. Яркий пример — история голландцев от франкского завоевания до завершения нидерландской революции, т. е. до начала XVII века.

Вторая модель наглядно воплотилась у восточных славян, поселившихся в краю почти без четко обозначенных природных рубежей. Лишь на юго-западе вставала стена Карпат и обитали сильные соседи, да на юге таило угрозу Дикое Поле. На прочих путях раскинулись почти нетронутые леса. Можно было углубляться все дальше и дальше на восток и север, селиться вдоль бесчисленных рек, где, как справедливо заметил Г.П.Федотов, проще было выжечь и распахать кусок ничьего соседнего леса, чем удобрять истощившееся поле. На всяком новом месте за неделю ставилось деревянное жилище. При таком обилии леса кто бы стал тратить силы и время на каменное, чтобы оно потом держало его на месте, как якорь?

Вот где истоки нашей экстенсивной психологии, нашей легкости на подъем, позволившей русскому этносу заселить огромные пространства. Видимо, точно так же вел бы себя любой народ, независимо от языка и расы, оказавшись в этом углу мира, у края бесконечного леса — сказочно богатого, но не враждебного, как в тропиках. Экстенсивная модель поведения, будучи усвоена большинством отдельных личностей, стала моделью поведения их государства. Вся история нашей страны — это, с одной стороны, блаженное следование данной модели, а с другой — попытки ее преодолеть. Попытки эти были то успешными, то нет, и предпринимались то под влиянием иноземного примера, то по внутреннему императиву.

Другим судьбоносным для нас обстоятельством стало то, что в момент своего обращения к христианству русские, в отличие от большинства других наций-прозелитов, получили Священное Писание не на чуждом ему языке (латыни, греческом или древнееврейском), а в понятном переводе славянских апостолов Кирилла и Мефодия. Это не могло не сделать русское православие более домашней, демистифицированной, народной религией, чем латиноязычный католицизм. Случайно ли, что народная масса присвоила себе у нас имя христиан (крестьян)?

Однако, по меткому наблюдению того же Г.П.Федотова, именно из-за этого на Руси не возникло присущего Западу типа монастырской учености, в основе которого лежало непременное знание монахами латыни и приобщение — через латынь — к сокровищам римской философии, истории, литературы. В Западной Европе на почве этой монастырской учености выросли университеты, возродились «семь вольных искусств». Из-за того, что главные проводники просвещения на Руси не были обязаны изучать древние языки, подобного не произошло в землях наших предков, и наоборот, проистекло накапливавшееся отставание в науках и технологиях. Данное обстоятельство — досадный изъян нашего исторического наследия, по крайней мере, на материалистический, картезианский, позитивистский взгляд.

Европа приняла эстафету христианства из рук падающей Западной Римской империи и за десять веков саморазвития пришла к идее гуманизма. Русское же православие, а стало быть и русское общество, пять веков оставалось под духовным патронатом живой и все еще могущественной Восточной Римской империи (условно называемой теперь Византией), где, как считается, постепенно побеждало нечто иное — исихазм. Гуманизм породил европейское Возрождение, исихазм на русской почве — «Святую Русь», этический и общественный идеал всеобщей святости.

Русский народ, говорит известный эмигрантский богослов А.В.Карташев, «устами своих певцов, былинных сказителей и поэтов» назвал свою страну Святой Русью. «По всем признакам, это многозначительное самоопределение… — низового, массового, стихийного происхождения». Ни одна из христианских наций не вняла самому существенному призыву церкви именно к святости, свойству Божественному» , лишь Россия дерзнула  «на сверхгордый эпитет»  и отдала этому неземному идеалу свое сердце (Русское Возрождение, № 42, 1988).

Поразительно, если вдуматься. Не «добрая старая»  (как Англия), не «прекрасная»  (как Франция), не  «сладостная»  (как Италия), не «превыше всего»  (как Германия), а «святая» . Есть авторы, например Виктор Тростников, вполне убедительно (по крайней мере, пока их читаешь) обосновывающие утверждение, что в XVI веке этот идеал был достигнут, что Святая Русь была реальностью.

Каждый народ исключителен. Исключительнее ли мы всех?

Будучи частью Европы и христианского мира, Россия, бесспорно, отличается от своих христианских сестер. Особость русского пути исторического развития породила научные труды, уверяющие, что к России вообще неприложимы мировые мерки и правила. Утверждение о русской исключительности — и это крайне характерно — совпадающий тезис русофилов и русофобов. Те и другие как-то забыли, что исключителен каждый народ, что у каждой страны совершенно особый исторический путь. Можно говорить лишь о параллелях и совпадениях. Конечно, таковых обнаружится больше, когда мы сопоставляем Болгарию с Сербией или Данию со Швецией. Однако и российское прошлое изобилует параллелями к историческим событиям западноевропейских стран. Их так много, что вышеупомянутый тезис надо признать принадлежащим вчерашнему дню.