Марк Курлански - 1968. Год, который встряхнул мир. Страница 12

Но Дубчек и многие его коллеги по новому руководству принадлежали к уникальному поколению. Оно росло при нацистской оккупации и видело тот мир добра и зла, в котором Советский Союз символизировал силы добра и надежд на лучшее будущее. Один из членов дубчековского руководства, Зде-нек Млынарж, писал: «В этом смысле Советский Союз был страной надежды для тех, кто желал после войны решительно порвать с прошлым и кто, конечно, не знал, что на самом деле происходило в Советском Союзе».

Главным вопросом того момента было не то, почему Советы согласились с приходом к власти Дубчека, а то, почему в Чехословакии на это пошли. После двадцати лет сталинизма нация жаждала перемен, и его соотечественники решили, что он способен осуществить их. Как отмечает Млынарж, до 1968 года народ Чехословакии ничего толком не знал о характере своих лидеров и население уже к этому привыкло. По случайности Дубчек очень подошел молодежи 1968 года. Он не был авторитарен, и этот факт будто бы подтверждался его скованностью на публике и скучной манерой речи. Чехословацкой молодежи нравилась его неловкость. В конце концов это перерастет в склонность к слишком медленному принятию решений, что окажется слабой стороной антиавторитаризма. Однако в узком кругу он мог быть в высшей степени убедителен. И что вызывало особенную симпатию, он был руководителем, умевшим слушать других. По-видимому, то, что верно в отношении Людовита Стура, этого поносимого властями словацкого националиста, в доме которого родился Дубчек, справедливо и в отношении его самого. Как он говорил в одной из своих речей неортодоксального характера тремя годами ранее, защищая Стура, «он понимал все главные социальные и экономические проблемы и тенденции своего времени и понимал, что все надо изменить».

Предававшаяся рыданиям семья Дубчека не могла не видеть, что он попал в трудное положение. Ему нужно было убедить возбужденный народ в том, что он, Дубчек, является реформатором, а также показать приверженцам старой линии в партии и правительстве, то есть людям Новотного, что ему можно доверять, и, наконец, продемонстрировать Москве, что он контролирует эту неконтролируемую ситуацию.

Дубчек не стал господином положения. Он просто плыл по течению, балансируя между враждующими силами и используя ту ловкость, с помощью которой он делал свою партийную карьеру. Он не пытался провести чистку сторонников Новотного. Спустя годы Дубчек выскажет предположение, что это, возможно, было его величайшей ошибкой. Произошел раскол в Политбюро, которое избиралось голосованием Центрального Комитета партии, пять его членов занимали одну позицию, остальные пять — другую. И в этих влиятельных органах, Политбюро и ЦК, обычно состоявших из креатур руководителя страны, находилось множество старых коммунистов, лояльных Новотному и весьма не любивших Дубчека. Даже шофер и секретари являлись людьми Новотного.

То, что Дубчек был словаком, еще больше запутывало обстановку, поскольку словаки ожидали, что он даст зеленый свет словацкому национализму, тогда как чехи поговаривали о «словацкой диктатуре».

Страну тем временем охватил дух раздора, подогревавшегося требованиями и ожиданиями. Журналисты хотели знать, чего ожидать от цензоров при новом режиме. Дубчек не давал ответа на эти и другие волнующие вопросы. Позднее историки будут говорить о «январском молчании». Казалось, Дубчек пришел к власти совершенно неподготовленным, держа в голове лишь несколько установок самого общего характера: он хотел помочь словакам, поднять экономику, удовлетворить требования о расширении свобод. Но у него не было программы, и за каждым его шагом следили сторонники Новотного и Кремль.

Дубчек чувствовал себя в Праге неуютно — она была слишком велика и роскошна для человека, привыкшего к Братиславе с ее немногочисленными улицами вдоль Дуная, с нарядными, но ветшающими строениями времен старой империи, с блочными домами с низкими потолками и одиноким замком на заросшем холме. Как немногие памятники старины, так и новые дома понемногу разрушались. Но теперь, в возрасте сорока шести лет, Дубчеку неожиданно для него самого предстояло работать во дворцах, и человек Новотного вез его по городу, блистающему европейской пышностью.

Молчание Дубчека породило вакуум, который стал заполняться самыми различными вещами. 27 января в историческом центре города появился магазинчик, в котором продавались газеты как из социалистических, так и капиталистических стран. При нем находилось помещение для чтения, где подавали кофе. По вечерам люди набивались в маленькую комнату и читали советские, западногерманские, французские и английские газеты. Без цензуры национальная пресса процветала, тиражи газет заметно выросли и распродавались еще рано утром. Ни в одной из стран советского блока пресса не являлась столь раскованной. Газеты были полны материалами о коррупции в высших кругах. Кроме того, они нападали на советский режим, разоблачая и высмеивая его. Они выступали за то, чтобы дальше и дальше разоблачать советские чистки и продажность чешских властей. Объектом разоблачений стал Новотный. Он и его сын, как стало известно, использовали правительственные лицензии на импорт для приобретения автомобилей «мерседес», «альфа-ромео», «ягуар» и других машин западного производства, чтобы завоевывать сердца дам. Когда им надоедали те или иные автомобили, они всегда могли продать их своим друзьям с огромной прибылью для себя. Скандал имел тяжелые последствия для Новотного — 22 марта ему пришлось отказаться от президентского поста, хотя Дубчек этого вовсе и не добивался.

На следующий день Дубчека и других руководителей вызвали на встречу представителей стран Варшавского Договора в восточногерманский город Дрезден, центр которого носил следы пожаров и бомбежки. Примечательно, что румыны приглашены не были. Зимой 1968 года Москва больше волновалась из-за Румынии, чем из-за Чехословакии. В то время как Дубчек старался быть хорошим, дисциплинированным коммунистом, румынский лидер Николае Чаушеску демонстрировал свою растущую независимость после Шестидневной войны, когда Румыния оказалась единственной из стран советского блока, которая не прекратила дипломатических отношений с Израилем. Чехословакия же первой последовала указанию Советов и разорвала с ним отношения, из-за чего Новотный стал выглядеть в глазах многих чехов слишком уж раболепным. В конце февраля румыны покинули зал во время международной конференции коммунистических партий в Будапеште. Хуже того, двумя месяцами позже, на встрече стран Варшавского Договора, Румыния отказалась подписать коммюнике, одобрявшее сокращение советских и американских ядерных вооружений. Как заявила румынская сторона, тем самым она выражает протест против того, что две сверхдержавы ведут диалог, не учитывая позиции менее сильных стран.

Так что если Советы и имели неприятности с кем-то из членов социалистического блока, Дубчек не ожидал, что речь может идти о нем. Всего за несколько недель до этого он поместил статью в московской «Правде», где писал, что «дружба с СССР — основа нашей внешней политики».

Дубчек думал, что встреча в Дрездене будет конференцией по экономическим вопросам. На ней он подвергся неожиданному испытанию. Один за другим лидеры других стран — Польши, Восточной Германии — стали обвинять его в том, что он утратил контроль над ситуацией в Чехословакии. Дубчек ждал реакции единственного союзника, венгерского руководителя Яноша Кадара. Националисты в Братиславе могли с усмешкой следить за тем, как словак обращается за помощью к старому угнетателю своей родины. Но даже Кадар обрушился с нападками на него. Наиболее же тревожной всем, и особенно Брежневу, казалась необузданность прессы, которая пишет, о чем пожелает, полностью выйдя из-под правительственного контроля. От лидеров союзных стран Советский Союз требовал прежде всего контроля над ситуацией. Пресса сыграла заметную роль в смещении Новотного с президентского поста, а теперь добивалась его исключения из Центрального Комитета КПЧ и даже из партии.

Это было правдой. Даже после Дрездена, когда Дубчек впервые понял, до какой степени пример его страны оказывает пагубное влияние на советский блок, ему не удалось обуздать прессу. Свобода собственной прессы, равно как и доступ к западным средствам массовой информации, являлась для народа Чехословакии делом первостепенной важности. Это был вопрос, в котором не оставалось места для компромисса.

Но пути назад не было. Чехословакия не могла дольше жить в изоляции. Неожиданно Прагу увидели и стали обсуждать по телевидению в других странах, и то, что чехи и словаки делали в начале 1968 года, стало своего рода ударной волной, пронесшейся по всему коммунистическому миру, и привлекло внимание молодежи на Западе. Пражский студент, который прежде никогда не видел окружающего мира, бородатый и в джинсах-«техасах», слишком грубых и слишком синих, неожиданно почувствовал себя частью мирового молодежного освободительного движения.