Самуил Лурье - Письма полумертвого человека Страница 12

Самое замечательное, что девять из десяти сторонников/противников того или иного памятника решительно никаким художественным вкусом не обладают, и все их эстетические суждения либо просто невежественны, либо представляют собой пересказ чьих-то "авторитетных" мнений. На самом деле с эстетической точки зрения работы Михаила Шемякина, любимого скульптора Анатолия Собчака, - точно такое же уродство, как и работы Альберта Чаркина, любимого скульптора Владимира Яковлева (с той лишь разницей, что одно уродство напыщенно-агрессивное, а второе - тихо-мещанское). Но объективные художественные критерии ровным счетом никого не интересуют - всех интересует, при ком. Памятник (безразлично кому - Петру, Гоголю, Тургеневу, жертвам, строителям, городовым, котам etc.) есть памятник, во-первых, его автору (отсюда, думаю, а не только из гонорара так хлопочут творцы), а во-вторых - метафизический памятник поставившему его. Потому если поставивший - наш человек, то и памятник хорош, а коли нет - пеняйте на себя.

Вот пример имеется выразительный. Знаю я пламенного публициста, который лет пять по зову своей бескорыстной гражданской совести воспевал одну коммерческую фирму. Фирма эта обещала выстроить через пруд каменный мост, на котором бы были по обеим сторонам лавки, и чтобы в них сидели купцы и продавали разные мелкие товары, нужные для крестьян, и дом с таким высоким бельведером, что можно оттуда видеть даже Москву... а государь, узнавши о такой их дружбе, пожаловал их генералами - и т. д. Панама эта, разумеется, лопнула - оставив по себе долги и преогромную яму прямо в центре города (Вы живете неподалеку и наверняка частенько ту яму видите). Теперь же пламенный публицист по зову все той же гражданской совести борется за то, чтобы ни один поребрик из исторической застройки не смели сдвинуть злые корыстолюбцы, потому что в нем - душа Петербурга. При этом пепел целого квартала исторической застройки, снесенного под известную Вам яму, ничуть не стучит в сердце нашего публициста. Так говорю же - при ком, важно ведь не действие, а кто его совершает.

Тут вынужден объясниться насчет этой самой души СПб. Как-то неловко говорить про такое публично, но я жизни своей не понимаю без этого города, и если, скажем, решат-таки (как грозились) вырыть под Дворцовой площадью еще одну яму - торгово-развлекательный комплекс - первый прикую себя к Александровской колонне в знак протеста. (Впрочем, пусть прежде докажут, что без такого комплекса хоть кому-нибудь на Невском негде покупать и развлекаться.) Но - в свое время петербургские душелюбы не дали построить подземный выход станции "Адмиралтейская", потому что он-де угрожал исторической застройке, в которой душа и угнездилась. И теперь метро захлебывается от людей, и разрешения этой муки не видать, и, главное, скапливающаяся в замкнутом подземном пространстве энергия раздражения, ненависти, злобы миллионов людей никуда ведь не девается - она уходит в информационное поле, формируя (коверкая, уродуя) именно душу Петербурга. Люди для города или город для людей - кажется, в ответе на этот вопрос количество pro и contra равно.

Куда проще решается вопрос с памятниками. У нас есть несколько шедевров мирового класса - и этого совершенно достаточно. (Кстати, хорошо бы один из них - Александра III Паоло Трубецкого - вернуть на место на Знаменской площади, взамен торчащей там сейчас гадости.) Мысль (на самом деле отмазка, маскировка совершенно других интенций) о том, что город надо украшать, должна быть признана порочной и преступной. Не надо! Он и без вас красивый. Гордыню и так есть куда избыть. Например, знакомый реставратор рассказывал, как его наняли позолотить надгробный памятник павшему авторитету: из постамента торчал огромный кулак, на нем сидел сокол, а вокруг - колючая проволока. Теперь все это еще и золотое - чем плохо? Место, с одной стороны, интимное, а с другой - густонаселенное, и monumentum особенно эффектно выглядит на фоне соседних.

А можно и не трудиться смирять гордыню - она у каждого из нас периодически смиряется сама собой. Смести с человека паутину человеческого ничего не стоит - к примеру, достаточно всего-то лишить его возможности отправлять естественные надобности. Будь ты хоть академик, герой, мореплаватель и плотник, но лишь за час, пока "терпишь", вся пленка культуры, вся способность к тонким рефлексивным интеллектуальным и духовным движениям начисто растворится - и ты превратишься в один страждущий сфинктер. Хорошо знаю это не только благодаря отсутствию в городе туалетов, но и по армии, где не дать человеку отлить и оправиться есть важное средство воспитания в рамках Курса молодого бойца.

Можно, конечно, поставить памятник сфинктеру как человеческому протоестеству (предполагаю, что как раз М. М. Шемякину такая тема и близка, и по плечу), однако не дальновиднее ли решить проблему общественных сортиров? Кто это сделает - войдет в историю не только наравне с чистильщиком Авгиевых конюшен, но и как гуманист, который помог людям оставаться людьми.

Впрочем, надеяться на это не приходится - возвращаясь к предыдущему письму к Вам, могу лишь повторить:

Важным людям важны вздоры.

Письмо XVI. С. Л. - Д. Ц.

3 октября 2001

Без нас веселей

Все-то мы с Вами брюзжим, нет чтобы воспарить. А с птичьего полета или хоть с Монферранова столпа, - городской пейзаж, допускаю, очень обнадеживает. Вот я пишу к Вам, а в это время по радио заграничный петербургский прозаик хвалит наше руководство: вижу, - говорит, - что город сильно приводят в порядок. Буквально так и говорит, потому что наблюдательный человек и мастер взвешенного слова.

Я тоже, преодолевая что ни день полосу препятствий, постоянно обновляемую гениями здешних мест, пытаюсь одновременно как бы и прочитать ее, найти утешительный смысл. И нахожу иногда. Но какой-то странный.

Вот, скажем, по Невскому от Фонтанки до Мойки на месте тротуаров проложены овраги. Среди груд развороченного грунта виднеется там и сям практично обутый человек с лопатой или без, обычно - в позе покоящегося трудолюбца.

Много недель изучаю диспозицию в подробностях - троллейбусы теперь неторопливы, - и наконец до меня доходит: это - живая картина, театральная постановка; редкие мужчины в заляпанных сапогах старательнейшим образом исполняют порученную им работу: они годят. (Годить - напоминаю по словарю Даля - медлить, мешкать, ждать, выжидать). Даже не исключаю, что многие окончили актерский факультет, - до того талантливо каждый жест замедлен.

Важно, чтобы никто из посторонних ни на мгновение не усомнился: здесь будет город-сад, рано или поздно. А что ни в коем случае не рано - это посторонних не касается, исключительно касается нас, а мы потерпим.

Конечно, шведские военнопленные за лето пробили бы, глядишь, новый проспект (а по бокам-то все косточки шведские), - но сейчас не восемнадцатый век, и к тому же лопат на войсковую часть не напасешься. Главное же - не к спеху.

Вы-то, я думаю, давно проникли в стратегию этих симпатичных манекенов: чего им велено дожидаться лето напролет? Конечно же, осени. А в сентябре? Разумеется, октября. А в октябре? Само собой, дождей. Проливных, естественно.

Осадки, надо думать, способствуют усвоению переваренных денег.

А когда наконец - в один прекрасный после дождичка четверг - овраги станут непролазны, все будет сделано по-быстрому - чтобы переделать, как только подсохнет. Зато когда-нибудь впоследствии мы с Вами будем фланировать по настоящему граниту. Или, в крайнем случае, не мы.

Такие вот я сам себе преподаю уроки оптимизма. "Все будет обалденно, напеваю из Тимура Шаова (модный нынче столичный шансонье), - и не о чем скорбеть". Деньги все равно не наши - наши с Вами до копейки, насколько я понимаю, перечисляются на точечное мирное строительство в предгорьях Кавказа. Долларов же нечего жалеть: так или иначе просочатся обратно, на историческую родину. "Поскольку все отменно, все будет офигенно, все ништяк!"

Как видите, стоит вооружиться благодушием - и тотчас в глубинах маразма открывается здравый смысл и даже юмор, отчасти черный. Нельзя, наверное, без улыбки представить себе Средний проспект предстоящей зимой. Там пошли другим путем: тротуары оставили, асфальт содрали с так называемой проезжей части. Километр потрясенной мостовой стоит, с позволения сказать, под паром. Тут и лицедеев с лопатами не видно: некому пыль пускать в глаза. То есть пыль и так столбом, но местные грязи не боятся, а вот что будет, когда после дождей затрещат - как предупреждал поэт - морозы! Видели в Эрмитаже на старинных картинах зимний Амстердам: толчея на льду канала, стар и млад на коньках? Вообразите такую же толпу - но без коньков, а зато с продуктовыми сумками в нашем декабре, во мраке часа пик. Ведь невозможно поверить, что благоустроитель придумал это просто из озорства, совершенно бескорыстно. Так что, дорогой Д. В., я, пожалуй, даже предпочел бы, чтобы этот артистизм весь ушел в сооружение монументов и даже пирамид, - живых пока еще людей все-таки жальче.