Владимир Бушин - Гении и прохиндеи Страница 12

Насчёт окружающих Левицкая ошибалась. Еще до её приезда Шолохов писал ей 29 октября 1929 года об этих "окружающих", в том числе о работниках райкома партии и райисполкома: "Моя жизнь для них как на ладони". Но Левицкая была совершенно права в каждом слове, когда, стараясь "понять этого своеобразного, необычного человека, сумевшего в свои 21-22 года дать такие глубокие, тонкие по психологическому анализу страницы", писала: "Он живет какой-то своей особой жизнью." Да, Шолохов был не таинственный и непонятый, а в высшей степени своеобразный, необычный, особенный, с житейской точки зрения даже странный человек и писатель. Та же Левицкая писал о впечатлениях первой встречи с ним: "Он, усмехаясь, смотрел своими странными -желтыми какими-то, как у степной птицы, глазами"..."Он улыбался. Странная у него улыбка, какая-то необычная" И опять: "Глаза -странные -"круглые, с наглинкой", как у Митьки Коршунова, "желтые." И рассказала о такой, в частности, странности, свидетельницей которой была. Первое книжное издание "Тихого Дона" вышло в издательстве "Московский рабочий", где Шолохову платили 200 рублей за лист. Гослитиздат предложил 400. И Левицкая пишет: "С нескрываемой презрительной усмешкой он отказался от столь лестного предложения. Писатели возмущались таким отсутствием корыстолюбия у молодого "удачливого" автора...Откуда это презрение к деньгам?.. Ни у одного писателя я не видела такого отношения . Он презрительно говорит об Алексееве, Панферове и других коммунистах, которые гонятся за деньгами (предлагал Панферову отказаться от авторского гонорара). А ведь у него нет никакой профессии, кроме писательской." И вот такого-то человека, объявив его неразгаданной до них тайной, взялись объяснить нам расхрабрившиеся неошолоховеды.

Но если бы только они!... Ф.Кузнецов называет целую свору "антишолоховедов", обвиняющих Шолохова в плагиате. Какой-то Кацис, какой-то Радзишевский, какой-то даже израилец Зеев Бар-Селла... Да что мне за дело до них ! Правда, есть тут еще Солженицын и Рой Медведев. Так с ними и спорить-то непристало. А вот действительно об очень талантливом писателе, о Владимире Солоухине, который тоже оказался в этой компании, исследователь умолчал. Почему? Да как можно-с, патриотизьм не позволяет. Вон ведь что пишет о Солоухине наш главный спец по патриотизьму Владимир Бондаренко: "Хранитель России"! Да, русские иконы хранил, а великого сына России мордовал вместе с радзишевскими. Я был свидетелем и того, как в Колонном зале при появлении Солоухина все вставали, и того, как там же его не стали слушать и прогнали с трибуны. Увы... Так вот, Солоухин вроде бы милостиво шел на компромисс: "Я ничего не говорю, это большой писатель, даже если две трети 'Тихого Дона" написаны им, и тогда..." А дальше повторял вслед за Солженицыным и роем Медведевых: "Шолохов не мог написать первую книгу, ибо она написана с психологией и жизненным опытом по крайней мере пятидесятилетнего человека, много видевшего, знающего, пережившего, а Шолохову ведь - двадцать лет. Мальчишка." Если так, то и компромисса никакого нет: получается, что и остальные три книги написал не он, поскольку весь роман закончил в 1940 году, когда ему до пятидесяти было еще пятнадцать лет!

Но Солоухин стоял на своем , и утвердиться в этом ему помог весьма любопытный эксперимент, проделанный им. У него были душевные друзья Миша, Ваня, Володя, Толя, Петя, Андрюша и Егор. Он им сказал: "Все вы известные писатели, то есть одаренные, талантливые люди. Все вы издали много книг романов, повестей, стихов. Все вы - кто лауреат, а кто и Герой социалистического труда." Друзья, побрякивая медалями, послушно кивали головами, подтверждали: да, мы талантливые люди. "А теперь..." Обращаясь к каждому персонально, экспериментатор спросил, мог ли кто из них в двадцать лет написать "Тихий Дон" или хотя бы только начать роман, в котором более двухсот персонажей". (Мракобес с калькулятором Семанов подсчитал, что их 827). Герой труда Миша прямо ответил: "Я не мог бы. Я тогда стихи писал в стенгазету." "А я в этом возрасте, кажется, и считать не умел до двухсот", -признался лауреат и мультиорденоносец Ваня. "В восемнадцать лет я уже напечатал в газете "Ленинец" заметку, - сказал Герой Володя. -Как сейчас помню она кончалась словами "Пусть живет и здравствует наш великий советский народ! Отрицательно ответили и остальные подопытные таланты. Да, ни у кого из них в двадцать три года, как у Шолохова, не вышла первая книга своего "Тихого Дона". Не вышла и в тридцать пять, когда Шолохов закончил эпопею. Не вышла и в шестьдесят пять. Вот видите, сказал беспощадный экспериментатор, а ведь у вас столько высоких наград! И вывод его таков: не мог тот вешенский Миша, Герой социалистического труда, превзойти московского Мишу, ведь, тоже Героя. Никак не мог. Не положено!.. С тех пор Толя, Ваня, и Петя умерли, не оставив нам ничего похожего на "Тихий Дон". Остальным сейчас 70-80 пет. Печально. Но я бы такой эксперимент провел несколько иначе. Задал бы другого рода вопросы. Шолохов стал самостоятельным человеком в пятнадцать лет. В ранней юности участвовал в Гражданской войне, был прокомиссаром, побывал в плену у махновцев, отпустили по молодости, потом в погоне за куском хлеба работал в Москве грузчиком, каменщиком, делопроизводителем. Кто из вас, Миша, Ваня, Володя, Толя, Петя, Андрюша, Егор, уж если не таскал кули на Ярославском, то хотя бы поработал делопроизводителем? Начав в Москве довольно активно печататься, издав две книги, горячо поддержанные классиком того времени Серафимовичем и благожелательно встреченные критикой, девятнадцатилетний Шолохов вдруг возвращается в родную станицу, где его вовсе не ждали блага Ясной Поляны или хотя бы Малеевки, и всю жизнь живет там. Его посылали на Международный конгресс в Париж, ему предлагали пост главного редактора "Нового мира", руководителя Союза писателей СССР, а он отвечал: "Да я бы с удовольствием, только вот билет на поезд до Ростова уже взял. Как нибудь в другой раз..."И так пятьдесят лет. Вы все, кроме Андрюши, тоже родились не в Москве и не здесь начинали свой литературный путь, но как только стали писателями, тотчас рванули в столицу к редакторским креслам, секретарским постам, казенным квартирам и будете жить здесь до конца дней, имея под Москвой свои Ясненькие Лужайки. Так не кажется ли вам, Миша, Ваня, Володя, Толя, Петя, Андрюша и Егор Александрович, что уже одно это показывает, до чего ж необычным человеком был Шолохов, что он особой, не той, что вы, породы и всегда шел по жизни своим, только ему предназначенным путём, с самого начала глубоко понимая характер и огромность своего дара?

По воспоминаниям современников, как мы знаем, совсем молодой Шолохов отказался от двукратного повышения гонорара за "Тихий Дон". А позже ни одну премию он не оставил себе : в 1941 году Сталинскую премию первой степени за "Тихий Дон" перечислил в Фонд обороны, в 1960 году Ленинскую премию за "Поднятую целину" отдал на строительство новой школы в станице Каргинской, где родился и жил до женитьбы, в 1965 году Нобелевскую премию пожертвовал на строительство больницы в Вешенской. А еще в 30-м году, как пишет Левицкая, Шолохов дал одному колхозу денег на трактор. Притом ведь он далеко не всегда купался в золоте . Так, вскоре после того, как подарил трактор, уже будучи прославленным автором двух книг "Тихого Дона", писал Левицкой 19 ноября 1931 года: "Влез я в долги, заимодавцы мои меня люто терзают. А я настолько беден, что не имею денег даже на поездку в Москву..."Вы, Миша, Ваня, Андрей Андреевич и остальные друзья Солоухина, отказывались ли от повышения вам гонорара как Героям и лауреатом? А как употребили свои Ленинские да Государственные? Где построенные вами школы и больницы? Кому вы подарили трактор, бульдозер или трехколесный велосипед? Был слух, что Виктор Астафьев, в своё время в очередном приступе злобности объявивший друзьям, что день смерти Шолохова будут счастливейшим днем его жизни, из Госпремии подарил яслям в Овсянке три французских фигурных соски для младенцев. Не удивлюсь, если подтвердится.

По воспоминаниям той же Левицкой, когда она приехала в Вешенскую, хозяин поселил её в своем кабинете. А однажды он приехал в Москву в совершенно разбитых сапогах и пошел по магазинам купить новые, но везде требовали промтоварную карточку, а у него нет её. Наконец, в одном месте нашел, могут продать так, но на всякий случай, видимо, из опасения как бы не осчастливить классового врага, спросили, чем он занимается. А Шолохов возьми да брякни: "Я человек свободной профессии." - "Ах, свободной? встрепенулся бдительный продавец. - Ну и ходи свободно без сапог!" Левицкая удивилась; "Да чего ж вы не сказали, что писатель?" У нас, мол, писателей любят. Шолохов с досадой ответил: "Ну вот, что ж я буду говорить: вот я писатель, дайте писателю сапоги!?" А кто из вас, друзья, никогда не шумел в Литфонде : "Я писатель-лауреат! Дайте мне лучшую комнату в Коктебеле! И чтобы на одного!"... "Я Герой труда! Дайте мне дачу в Переделкино! И чтобы никаких соседей!" Как вспоминал Андрей Плоткин, друг Шолохова, работавший на Дону председателем колхоза, тот ему однажды сказал : "Смотри, ручку у двери ходоки оторвали!" - столько у него было посетителей, просителей, жалобщиков. А целы ли дверные ручки в ваших квартирах и дачах, Миша, Ваня, Владимир Васильевич и остальные? Нет ли на пути к ним колючей проволоки, секретных кодов, сигнализации да телекамер, как у вечно живого классика Солженицына?