Газета День Литературы - Газета День Литературы # 84 (2004 8) Страница 12

Что собственно я и втолковывал вам, незабвенный учитель, неоднократно. Да ведь вы — Фома неверующий. Руководствуетесь только собственными измышлениями. Вам лишь бы "плюнуть и растереть". А поразмыслить, посопрягать, наконец, согласиться с другим мнением… Никак не получается.

И ведь забыто, что газетка ваша года три назад испрашивала у меня стихи и публиковала их полной страницей (кстати, до работы в "ЛГ"), лично вы у меня также почему-то просили прозы и публиковали мою повесть о прошлом годе (то бишь именно полгода назад). Как-то концы с концами не сходятся. "Провалы", и не только в памяти. Настоятельно рекомендую ноотропил. Действенное средство.

Впрочем, искренне вам благодарен еще раз. Наконец-то разглядеть под маской доброжелательного собеседника истинную личину чрезвычайно полезно. Что-то при всей своей мифической "ловкости" (ни бесплатной квартиры "от союза", ни поездок за границу, ни премий) стал я излишне доверчив. То-то надписав вам, метр, уважительно свежую книжку, не подумал, к сожалению, еще и о посвящении, скажем, таких строк:

Это небо, эти выси,

солнце, что висит, слепя…

Отвратительно зависеть

от других, не от себя.

Ты — в летах, а всё неловок,

жучат все тебя, как встарь…

Что ж, взгляни, как энтомолог:

вошь ведь тоже Божья тварь.

Клещ ли, клоп, блоха — смирись-ка,

каплей крови поделись…

Отвлекись. Как Божья сиська,

ткнется в губы неба высь.

Трубочкой сложивши губы,

пей невидимый озон,

а обиды, словно клубы,

скроются во мгле времен.

Да, несравненный Владимир Иванович, не один вы в претензиях, много вас таких, лакомых до "процесса", до свежатинки, до "крови"; иные ваши заединщики, правда, скончались, не добившись желанного результата. Но что-то вы сами первым начали с мертвецами брататься и равнение на них держать. Следует, наверное, задуматься о вампирах и об укушенных ими. О подлинных "оборотнях" напишу попозже. Или же кто-либо побасистее. Напоследок еще раз благодарствую на "тихом незлом" слове.

23 июля 2003 года

Виктор ШИРОКОВ

Иван ЕВСЕЕНКО ВСПОМИНАЯ “Ал.Миха”

Мне везло в жизни на дружбу с фронтовиками, ровесниками моего отца, или с теми, кто пережил войну в подростковом, юношеском возрасте: Евгением Носовым, Дмитрием Гусаровым, Александром Михайловым, Александром Галановым, Юрием Гончаровым, Глебом Горышиным, Георгием Семеновым и многими другими. Нас объединяла с ними война: их — по участию в ней на фронте или тяжелому выживанию в блокадном Ленинграде, в осадной Москве, в эвакуации, а меня — по рождению на оккупированной территории в самый разгар Курско-Орловской битвы. В каждом из фронтовиков, уцелевших на той войне, я видел не уцелевших на ней моего отца и деда. Никто из фронтовиков ни разу меня не подвел, не предал — наоборот, они всегда подставляли свое плечо, выручали в самые тяжелые моменты жизни, чего, увы, не скажешь о моих ровесниках. Те и подводили, и предавали, и предают до сих пор. Тут уж слова из песни не выбросишь.

Для работы в журнале "Литературная учеба" Александр Алексеевич Михайлов привлек многих выпускников Литературного института: моих товарищей по залыгинскому семинару Святослава Рыбаса, Ярослава Шилова и закончившего годом раньше нас институт Виктора Суглобова, который учился в семинаре Бориса Бедного. Приглашал Александр Алексеевич на работу в "Литучебу" и меня, ходил по разным инстанциям в Союзе писателей, в ЦК ВЛКСМ и ЦК партии, но, к сожалению, вызволить меня из Воронежа не смог. Я к тому времени уже был женат, обременен семьей, из комсомольского, молодежного возраста давно вышел, и никто в высоких этих кабинетах не горел особым желанием переводить меня в Москву, давать прописку, квартиру. Может, оно и к лучшему.

Не сумев вытащить меня в Москву, Александр Алексеевич однажды сам появился в Воронеже. В благословенные советские годы в Союзе писателей РСФСР часто практиковались выездные заседания Секретариата. В 1981 году такой Секретариат, посвященный работе с молодыми литераторами, проводился в Воронеже. К нам понаехало множество именитых писателей во главе с Сергеем Михалковым: Михаил Дудин, Давид Кугультинов, Евгений Носов. Из разных уголков страны были приглашены молодые литераторы, которые впоследствии тоже стали известными писателями: Сергей Алексеев, Борис Шереметьев, Анатолий Курчаткин, Юрий Стефанович (к сожалению, слишком рано умерший). Александр Алексеевич представлял "Литератур- ную учебу". Мне посчастливилось выступать с ним в одной группе в Воронежском лесотехническом институте, вдоволь там наговориться и даже поспорить.

Мне тогда не очень нравилось, как Александр Алексеевич ведет журнал. Там было много ученического, школьного, журнал как бы рассчитывался в первую очередь на молодых, начинающих литераторов, на обучение их, а то и натаскивание литературному мастерству. Мне же представлялось, что журнал должен быть рассчитан на широкую читательскую аудиторию. То есть читатель, беря в руки журнал "Литературная учеба", мог познакомиться в нем с произведениями молодых писателей, запомнить их имена. Главное — поддержать молодого писателя публикацией, а литературному мастерству, таланту (он либо есть, либо — нет) через журнал не научишь. Я это знал по собственному опыту. Еще в деревенской своей жизни, в конце пятидесятых годов, я выписывал журнал "Вопросы литературы" и, увы, он мало чем помог мне стать писателем.

Я высказал Александру Алексеевичу все свои суровые соображения. Он выслушал меня внимательно (к тому времени я уже отработал в журнале "Подъем", заведуя отделом прозы, без малого десять лет и кое-какой опыт в издательских делах имел), вначале попробовал спорить, отстаивать свои взгляды и свою позицию, а потом вдруг согласился со мной:

— Может, ты и прав.

Как бы он в дальнейшем повел журнал, неизвестно, но вскоре Александр Алексеевич редакторскую, издательскую деятельность оставил. Его избрали Председателем правления Московской писательской организации. Ноша куда как тяжела. Начиналась пресловутая перестройка, трудные, последние годы советской власти. Творческая интеллигенция, писатели (и особенно московские) бунтовали; делились на лагеря и кланы, расшатывали эту не очень любимую ими советскую власть, которая, впрочем, неплохо их кормила. Александр Алексеевич, как мог, старался помирить враждующие стороны, но не помирил, о чем честно признался на одном из пленумов (а может, даже и на съезде) Союза писателей РСФСР, где я тоже присутствовал.

В годы председательства Александра Алексеевича мы часто встречалиоь с ним в ЦДЛе, правда, всегда накоротке — ему постоянно было некогда, не до разговоров: он все время спешил то на какие-то заседания и конференции, то на трудные писательские разборки, которые без него никак не могли обойтись. Я не сетовал, понимал Александра Алексеевича: сам, хоть и недолгое время, но был ответственным секретарем Воронежской писательской организации.

Одна из тех встреч, уже на излете службы Александра Алексеевича, мне запомнилась особо. В очередной свой приезд в Москву я попал в ЦДЛе на печальное событие — хоронили Анатолия Передреева.

Александр Алексеевич, с красно-черной повязкой на рукаве, руководил всей траурной церемонией: предоставлял прощальное слово выступающим, утешал родственников покойного. Но вот все речи были произнесены, все слезы выплаканы, гроб стали выносить из Малого зала ЦДЛа. Мы с Александром Алексеевичем отошли в сторонку, скорбно помолчали, а потом он вдруг сказал:

— Вот так живут у нас в России и вот так умирают поэты.

Тогда, у гроба Анатолия Передреева, не все еще, кажется, понимали, какая нас постигла утрата. С его смертью мы, быть может, потеряли последнего русского национального поэта такой величины и такой силы. Александр Алексеевич это понимал. Поэтому и произнес столь суровые и столь горькие слова.

В последний раз мы с Александром Алексеевичем виделись осенью 2000 года. Я забежал перед отъездом в ЦДЛ, где у меня была назначена встреча с кем-то из московских друзей. В фойе увидел объявление, извещавшее, что в этот день проводится вечер, посвященный памяти Федора Абрамова. Среди участников вечера значилось и имя Александра Алексеевича. С Федором Абрамовым они были земляки, архангелогородцы, почти ровесники, прошедшие войну, раненые на ней и изувеченные. Александр Алексеевич много и пронзительно писал о Федоре Абрамове и при его жизни, и после смерти.