Литературка Литературная Газета - Литературная Газета 6444 ( № 51-52 2013) Страница 12

может, снова ему аплодировать будет толпа.

Вся история – это отель неразборчивый

с вывеской «pourquoi pas?»,

и к тиранам история гостеприимно слепа.

Но с травой и лианами договорятся

всех жертв черепа,

мать-природа пойдёт в наступленье –

она далеко не глупа,

и наказана будет роскошествующая

шантрапа,

и вопрос превратится в ответ:

«Почему бы и нет?» –

«pourquoi pas?»

9 ноября

ДЕВЯНОСТО ДЕВЯТЬ ХУЛА-ХУПОВ

                      Памяти Чабуа Амирэджеби

Это ж надо – выпало мне в небе

ухватить счастливую звезду,

будто с Чабуа Амирэджеби –

с лагерной легендою – иду.

Мало ль было, что ли, чудных ночек,

я их не забуду никогда,

только тянет вновь на огонёчек –

может, он и есть моя звезда.

Запахи магнолий так магнитны –

что-то листья шепчут в полумгле, –

может быть, самой земли молитвы,

чтобы счастье было на земле.

Дразнят ресторанчиками Гагры,

где нас ждёт любое что-нибудь –

то ли, может, нас возьмут за жабры,

то ли мы – красавицу за грудь.

И плакат с артисткой голопупой,

но не голой в целом, нас привлёк.

«Девяносто девять хула-хупов!» –

Это же ведь райский уголок!

Мы уселись, будто бы в Париже,

и от сцены всласть недалеко

к экс-именье княжеском, «в Гагрипше» –

видите: рифмуется легко!

И когда Она вальяжно вышла

только с хула-хупами двумя,

стало до дыхания всё слышно

в зале, усмирённо не шумя.

И была она чуть-чуть большая,

с выгибом дразнящим позади,

нехотя как будто обольщая

родинкой, где вырез на груди.

Было наливное тело спело,

и живот вибрировал, и грудь.

Бабочка, присев, едва успела

из-под хула-хупа ускользнуть.

Ну а хула-хупы прибавлялись,

змеями плясали на ногах,

с бёдрами и шеей забавлялись,

не могли насытиться никак.

А глаза страдальческими были

от такого тяжкого труда,

но казалось мне – меня любили

и, быть может, даже навсегда.

И соединились наши души 

её взглядом: ты смотри, смотри...

«Девяносто шесть! – сказал ведущий. –

Добавляю ей последних три!»

И сказались нервы и усталость,

и в глазах был горестный укор.

Еле устояла.

Зашаталась.

Рёв раздался: «Мировой рекорд!»

Подошла ко мне, как бы по краю

собственной судьбы,

спросив: «Как быть?

Я всегда глазами выбираю

в тот момент,

кого могу любить.

И не нахожу.

А ты мне, мальчик,

кажешься таким…»

Но в этот миг

кожи крокодильей чемоданчик

лёг на стол,

и кто-то напрямик,

за моей спиной, как невидимка,

так сказал:

«А ну-ка, поглядим-ка.

Женщина, я вам хочу помочь.

Мне от вас нужна одна лишь ночь».

Щёлкнул чемоданчика замок.

Я смотреть, что было в нём, не мог.

Женские слова были просты:

«Я – мать-одиночка. Ты прости».

Чабуа похлопал по плечу:

«Утешать тебя я не хочу.

Но запомнил я ещё с тюрьмы:

«Не были мы, кореш, матерьми».

Вздрогнули на всей земле халупы

и дворцы.

Всё как рукой сняло.

Девяносто девять хула-хупов

осыпались медленно с Неё.

11 декабря

* * *

Кто-то умер. Кто-то умер.

Или что-то умерло.

Ты не слышала? Подумай.

Ты бы надоумила.

Кто-то умер. Кто-то умер.

Или что-то умерло.

Помоги, отец игумен.

День, а слишком сумерно.

Кто-то умер. Кто-то умер.

Или что-то умерло.

Это правда, а не юмор.

А смешки неумные.

Что-то умерло, и разом

всё на свете вымерло.

Совесть вымело, и разум,

жизнь как будто вымело.

Но пока чуть в ком-то бьётся

малая любиночка,

жизнь бессмертной остаётся,

хоть в ней есть скорбиночка.

* * *

Хочу я тебя разлюбить – не могу,

чтоб только совсем отпустить бы на волю,

когда я от боли уже чуть не вою,

а после впадаю почти в немоту.

Пусть лучше один я всё перенесу,

пусть лучше один я отплачусь, отмучусь –

за что же тебе эта женская участь

остаться Алёнушкой в тёмном лесу.

Лишь редкая женщина, кто устоит

при лязге зубов, окружающих в чаще,

но счастье великой жены состоит

из мужниных, с ним разделённых несчастий.

16 ноября

ДВАЖДЫ ВПЕРВЫЕ

Как бы мне – опять впервые,

но не где-нибудь – в России

снова встретиться с тобой,

чтоб рука в предчустве вспышки

робко вздрогнула на книжке

тонкой жилкой голубой.

То невидимое пламя

не погасло ль между нами –

и не греет, и не жжёт.

В нём теперь немного толку,

ибо, тлея втихомолку,

лишь теплинку бережёт.

Милая, ты так устала.

Ты женой прекрасной стала –

просто я боюсь, что мы

ну не то что разлюбили –

перестали быть, кем были.

Ты пойми и обними.

Есть всегда несчастье в счастье,

и оно не в нашей власти,

нашей молодости страсти

невозможно повторить.

Но пока что мы живые,

можно дважды жить впервые

и друг другу и России

вновь друг друга подарить.

9 декабря

ПОКЛЁПНИКАМ

Что такое интернетовский поклёпник?

Он всегда хотя бы чей-нибудь «похлёбник».

а порою рвётся стать им, но не может,

потому его в печёнках зависть гложет.

Вы меня на языках раскатали,

ну а кто такой я есть –

не разгадали.

Наслажденье ваше –

высказаться гадко.

Вот всей мнимой вашей честности разгадка.

От России вы меня не оторвёте,

потому что весь я – плоть от её плоти.

потому что быть другим я не умею,

и останусь навсегда не кем-то – ею,

ну хоть песней, что летает и не тает:

«Ах, – кавалеров мне вполне хватает...»

10 ноября

ЛЕДОКОЛ ПО ИМЕНИ «РОССИЯ»

Человеческое объединенье

далеко ли ещё, далеко ли?

Но пусть каждый и в обледененье

себя чувствует на ледоколе.

Деньги – это подделка счастья,

а жестокость – подделка силы.

Ото льда отдирайте снасти,

избежав ледяной могилы.

Милосердие – это не слабость.

Сила – в чувстве всемирной боли.

Даже лёд превращается в слякоть,

в том числе на самом ледоколе.

У матросов так много вопросов.

Не жалеют они капитанов.

А откажутся сами ли просто

и от почестей, и капиталов?

Пропадать во льду – хуже, чем в луже.

Мы устали от слова «доколе?».

Но сначала отдышим души –

всем в России – в родном ледоколе.

Потеплеть бы среди торосов

ко другу другу, как в сдвоенной боли.

Изо льда нет хороших матросов

на несдавшемся ледоколе.

26 мая

КОГДА ОПУСКАЮТСЯ РУКИ

Когда опускаются руки

надеждам былым вопреки,

мы сами вползаем в старухи,

плетёмся, кряхтя, в старики.

Когда опускаются руки,

то выронить можно жену,

все лучшие книги, науки,

себя самого и страну.

ЗАТОЧКИ

Зачем ускользаю и я в проволочки,

побаиваясь написать про заточки –

оружие уличных фашистят,

которым они в переулках свистят?

Им смугленький Пушкин с его кудерёчками

попался бы –

снова убили.

Заточками.

История –

книга с кровавыми точками.

Чтоб их вытирать, запасайтесь платочками.

15 ноября

НИЧТО САМО СОБОЙ НЕ СКАЖЕТСЯ

Трава сама собой не скашивается.

Не подслащается полынь.

Ничто само собой не скажется,

и ты к любой беде подсаживайся

и людям песенку подкинь.

Когда Россия образумится,

то улыбнутся образа,

и совесть – умница-разумница –

протрёт нам начисто глаза.

2012–2013

ЖЕЛЕЗНЫЕ СЕМЕЧКИ

И на завалинке, и на скамеечке

мне попадались железные семечки,

дёсны кровавили, зубы калечили,

но не просил я, чтоб стало полегче мне.

Русь, а когда было лёгкое времечко?

В темечко деда свинцовое семечко

вбили на память в лубянском подвале –

так нам историю преподавали.

Кто мы, и что для потомков мы сеющие?

Русь, ты сама, как железное семечко.

Кажется издали милой Америчка,

а и она – неразгрызное семечко.

Столькие тёмные тайны России

мы не разгрызли, не раскусили.

Лишь бы в нас не было злобы и зависти –