Газета Завтра Газета - Газета Завтра 437 (15 2002) Страница 12

— Да, — деловито кивает свирепого вида бабка, — сволота, тунеядец. Ну что, спрашивается, люди добрые, он бы себе пятьсот-шестьсот рублей не заработал бы?!

А вот Тамара Петровна, та самая, что собирает деньги на "билет в Тюмень", любила работать. Она всю жизнь обслуживала адсорбер на щелковской фабрике технических тканей, пропитывая обложки на паспорта всей страны! Но настало лихолетье, и она осталась без места. Довольно скоро нашла работу — торговлю несвежей курятиной у частного предпринимателя. Два месяца проторговала на морозе, "хозяин" сказал, что "недостача" и ни копейки не заплатил. На работу принял, как ни странно, по трудовой книжке, а не по трудовому договору, как у них, "ичэпэшников", принято. А книжку не вернул. В наказание за "недостачу", наверное. И сам исчез... Восстановление документа невозможно. Пенсия невозможна. И Тамара Петровна пошла в электричку "шоколадницей", благо, опыт "незаконного предпринимательства" имелся.

Торговать в пригородных поездах без особого разрешения нельзя. Сунешься сам по себе со своим коробом — горько пожалеешь. Существуют поездные дистрибьютеры-распределители, разрешающие быть "шоколадником", "мороженщиком", "газетчиком", "платочником" на строго определенном железнодорожном участке, например, от вокзала до Маленковской.

Но Тамара Петровна раз и навсегда расхотела быть "шоколадницей" после того, как ее "начальник" изо всех сил пнул пакет насмерть перепуганной старушки, впечатав его в гофрированное заграждение на территории вокзала.

— У тебя же там гнилье, кто это купит?!

И Тамара Петровна решила, что уж лучше ей побираться.

Ольга ШОРИНА

ЭКСПРЕССОМ С РЕЙНА

Анна Серафимова

8 апреля 2002 0

15(438)

Date: 9-04-2002

ЭКСПРЕССОМ С РЕЙНА

На перроне вокзала "Лихтенберг" в Берлине сутолока: поезд на Москву подали за 10 минут до отправления, и пассажиры в панике закидывают многочисленные сумки и чемоданы в тамбуры. Новые вагоны на международном направлении сконструированы под цивилизованных путешествующих с кейсом или ридикюлем: в узких проходах не разминуться двоим, тем более с вещами. В жуткой суматохе, затащив чемодан в купе, вернулась в тамбур за сумкой и увидела ее погребенной под горой клетчатых баулов — непременного атрибута "челноков". Багаж мой — хрупкий, и я в шоке.

— Чьи это вещи? — вопрошаю с безнадежной строгостью.

— Мои, — приземистая коренастая женщина лет сорока, в очках, с сожженными перекисью волосами извиняющимся тоном добавляет: — я сейчас уберу, извините.

Она помогает мне извлечь сумку и вызывается помочь донести ее до купе. Я отказываюсь, совестясь за свой строгий тон перед вежливой попутчицей.

Разместившись, решаем с соседкой, что третьего пассажира у нас не будет, поскольку поезд уже тронулся. Но тут входит моя знакомая.

— Слава Богу, вещи пристроила, можно и о себе подумать. Меня зовут Анной.

Начинаем обычный в дороге разговор. Анна оказывается не челночницей, за которую я ее приняла, а гражданкой Германии, каковой стала, выйдя в свое время замуж за немца, с которым познакомилась, работая учителем в советском гарнизоне.

— Отработала, уехала домой. Юрген очень уговаривал остаться. Но я и думать не хотела. А вернулась в свой поселок — ни работы, ни денег. Промаялась без зарплаты полгода за счет немецких накоплений, а у меня сын, родители-старики. Написала немцу своему, он приехал, забрал, поженились, в отпуск вот еду.

— Где работаете? — интересуюсь.

— Честно сказать, хотя уже семь лет там вкалываю, а говорить все еще стыжусь: на мусороперерабатывающем заводе. В отхожем месте, одним словом.

— Но в Восточной Германии работа мусорщиков была престижной,— стараясь вывести ее из смущения, говорю, зная об этом не понаслышке: меня всегда поражало, что сбором мусора в ГДР занимались молодые мужчины спортивно-интеллигентного вида, как на подбор.

— Да уж куда престижнее — в дерьме копаться. Но деваться некуда, слава Богу, что хоть такая работа есть. Да я и всех родных-знакомых со свалки своей одеваю-обуваю. Эти тюки у меня все барахлом забиты, которое я с завода притащила. Немцы часто почти все новые вещи выбрасывают. Вот я их и подбираю. Сама на сортировке бумаги стою, только книжки могу найти, но на немецком они кому нужны? Но мне бабы с кожи и тряпок годное откладывают. Я домой крадучись тащу (запрещено выносить с завода), стираю, глажу, пакую в сумки. Как 10 баулов наберу — еду домой раз в полгода (в Германии отпуск можно дробить и брать дважды в год), везу немецкий мусор своим модникам. За все это время ни разу в нормальном отпуске не была, устала. Хотела с мужем в Грецию съездить. Позвонила, сказала подруге, что не приеду, а она говорит: "Тогда повешусь. У меня дочери ничего на зиму нет, на тебя рассчитывала". Я всю ее семью одеваю. Вот и ждет. Да все ждут. Как-то с мужем даже на машине специально поехали: 500 пар спортивных костюмов гэдээровской армии везли, почти новые. Так ко мне весь поселок, как на склад, ходили получать. И смех и грех. Пришла одна с дальнего конца из новоселов, я и не знаю ее, принесла справку, что сын в армии, чтобы я на него выдала, говорит: "Ему тоже полагается". А одна ненормальная пенсионерка-склочница, обменявшая с доплатой городскую квартиру на дом у нас, жалобу в поселковый совет на меня написала, что я несправедливо распределяю "гуманитарную помощь" (это мы барахло так величаем). Мол, пользуясь служебным положением (конечно, пользуюсь своим положением на мусорке) родным и друзьям и то, и то, а ей, имеющей большой рабочий стаж, только пальто и плащ без пуговицы. Ей в совете объяснили, что я как частное лицо привожу и раздаю вещи по собственному усмотрению. Так она в район написала, добавив, что поселковые власти меня покрывают, находясь в сговоре. Из района ей то же самое ответили, она в область написала. Ей объясняют, что все делаю за свой счет в свое время, а она в толк взять не может, жалобы строчит.

— Потому что сама на такое не способна, вот и представить не может.

— Наверное. Моя мама говорит: "Что за неблагодарность! Никому больше ничего не вози". А я ей отвечаю, что из-за одной негодяйки хорошие люди не должны страдать. Я за эти годы тыщу людей одела, и только одна такая оказалась. Доля плохих людей у нас ничтожна, всего 0,1%, потерпим. Даже пишу заказы, чтобы я из мусора подходящее выбирала: сапоги зимние 37 размера, куртку осеннюю 52 размера. Как-то привезла куртку соседке под такой заказ, а она говорит: "Я же синюю просила, а не зеленую, поменяй". Все деньги, что за год откладываю, уходят на билет, подкупы проводников и таможенников, чтобы пропустили с таким перевесом, сыну деньжат подкидываю. Он не захотел в Германии жить, женился, в Кострому уехал. Из отпуска приезжаю жутко уставшая, месяц не могу на барахло смотреть. Но потом опять начинаю собирать.

— Зачем вам это надо? — недоумевает наша третья попутчица, едущая со свадьбы дочери их Франции, куда она выдала дочку с двумя высшими образованиями за слесаря-сантехника (есть и среди французов такие), найденного через бюро знакомств.

— Я просто думаю, что Бог мне вон как помог, с моей-то внешностью (Анна некрасива на первый взгляд), я так шикарно обустроилась: и в тепле, и в сыте, а мои родные, подруги-красавицы маются без денег и работы. Так неужто я за труд посчитаю даровое привезти? Пока здоровье позволяет, буду ездить. А не смогу когда-то, и так не поеду. Вы не курите, девчонки? Правильно делаете. Я на мусорке своей пристрастилась. Приятного там мало, так хоть подымишь. Хотите, я вам косметику подарю?

Она увлеченно стала копаться в единственной притащенной в купе сумке, остальные за вознаграждение разместили где-то у проводницы. Достает одинаковые коробки с тенями.

— Вот, совсем новые. Магазины часто нераспроданный товар выбрасывают.

Нам неловко обидеть отказом: чтобы не подумала, что брезгуем, берем. Она достает еще по ручке с полуисписанными стержнями, початый шампунь. Наше согласие взять воодушевляет ее. Ей, видимо, приятно делать добро.

— Я пойду из тех сумок по кофте вам принесу, у меня всех размеров есть. — Мы еле отговариваем, убеждая, что в ее поселке во всем этом большая нужда. Глядя на ее хлопоты перед проводниками, таможенниками, разыгрывавшими спектакль с демонстрацией намерения ссадить ее с излишним багажом (особенно изощрялись поляки, выжавшие из нее по максимуму), я вспомнила стихи в прозе Тургенева. Да куда там Рокфеллерам и Гейтсам с их миллионами благотворительности до этой милой Анны, проводящей отпуска в изнурительных поездках, чтобы помочь бедствующим землякам. Тратящей деньги и силы, и время, унижающейся перед вымогателями, чтобы кто-то был одет и обут.