Живой Журнал. Публикации 2007 - Владимир Сергеевич Березин Страница 12

И всё это "…пытались постичь мы, не знавшие войн, за воинственный клич принимавшие вой, тайну слова "приказ", назначенье границ, смысл атаки и лязг боевых колесниц" — исчезает. Некому крикнуть "Значит, нужные книги ты в детстве читал! " — потому что общих книг уже нет. Суверенитет исчез как ценность, смерть за веру кажется смешной или отвратительной, вещи стали одноразовыми — кто бы в это поверил двести лет назад?

Или кто бы поверил в то, что туризм станет такой общечеловеческой ценностью?

Извините, если кого обидел.

22 января 2007

История про разговоры DCCCIX

— А ты, поди, цену заломил! Хотел быть с владычецей морскою… И проч.

— Ну, что ты. Я субординацию знаю. Попросил менее, чем Лукьяненко. Правда, более, чем Перумов.

— Кстати, в этой книге, что я не читаю, на последних нескольких последних страницах неведомая живность пытается вступить в ментальный контакт с героем, но поздно — на неё уже свалился боезапас системы залпового огня. (Это такой мотив «Соляриса», живой океан которого, по недомыслию мучили жёстким излучением).

— Ни хрена. Это мотив сербов с мусульманами, которые на переговоры пошли только под конец. Но машинку не остановить. А нехрен лезть было на наш мирный юг, нехрен.

— Да, да! Это мотив газового конфликта Украины с Россией, когда хохлы уже согласились на 160, а Газпром им — нету! по 160 были вчера, но очень маленькие, а сегодня очень большие, ну звери просто, но по 230!

Извините, если кого обидел.

22 января 2007

История про разговоры DCCCX

— Это что. Я вот любителей «Мастера и Маргариты» как-то больше не люблю, чем саму книгу.

— Не так страшен Толкиен, как тот, у кого он под подушкой. Ты не представляешь, до чего дошла сейчас молодёжь… В нашу голодную молодость мы так не извращались.

— В голодной молодости я пончики с горчицей ел. Она бесплатная была.

— Везука тебе… А у нас и горчицу в глаза никто не видел…

— Горчицу в глаза… Отдаёт китайской кухней. Или китайскими пытками.

— Я надалеко от твоего дома нашел пончичную. Обожрался до икоты.

— Это где это?

— У Второго Часового

— Ничего себе неподалёку! Двадцать минут идти! И всё равно непонятно — в помещении магазина "Путь к себе через пончик"? Под мостом? В булочной? Было бы, впрочем, эстетично, если бы пончиковая была утешительным призом на пути разорившихся, бредущих из казино "Голден Палас".

— Прямо у выхода, слева на улице, аккурат на тропе разоренных.

— У выхода откуда?

— Опять за свое? Выходишь из Второго Часового. Слева пончичная! Тебе привезти?

— Привези тепленьких. В таких случаях монголы клали под седло.

— Там вон по Тверской девушки лошадкам на пропитание собирают… Вот им под седло и подсунуть надо…

Извините, если кого обидел.

23 января 2007

История про разговоры DCCCXI

— Можно это делать одновременно.

— Гениально! Спать на столе. А есть в постели.

— Зачем разделять? Соединить стол с постелью — это запросто. Я вам как писатель-теоретик это говорю.

— Это уж какое-то столовое извращение, извините.

— Вот вам, как писателю-теоретику, явно не приходилось спать на крошках.

— Мне? Не приходилось?!! Да за кого вы меня держите?!!!

— Я?! Я вас не держу. Это, извините, поклёп! Я вилку в данный момент держу. Вернее, почти роняю.

Извините, если кого обидел.

24 января 2007

История про Татьянин день

Каждый год я пишу одно и то же — с праздником, да-да, с праздником.

Это всегда был, после новогоднего оливье, конечно, самый частный праздник, не казённый юбилей, не обременительное послушание дня рождения, не страшные и странные поздравления любимых с годовщиной мук пресвитера Валентина, которому не то отрезали голову, не то задавили в жуткой и кромешной давке бунта. Это был и есть праздник равных, тех поколений, что рядами валятся в былое, в лыжных курточках щенята — смерти ни одной. То, что ты уже летишь, роднит с тем, что только на гребне, за партой, у доски. И вот ты как пёс облезлый, смотришь в окно — неизвестно кто, на манер светлейшего князя, останется среди нас последним лицеистом, мы толсты и лысы, могилы друзей по всему миру, включая антиподов, Миша, Володя, Серёжа, метель и ветер, время заносит нас песком, рты наши набиты ватой ненужных слов, глаза залиты, увы, не водкой, а солёной водой, мы как римляне после Одоакра, что видели два мира — до и после и ни один из них не лучше. Голос классика шепчет, что в Москве один Университет, и мы готовы согласиться с неприятным персонажем — один ведь, один, другому не быть, всё самое главное записано в огромной книге мёртвой девушки у входа, что страдала дальнозоркостью, там, в каменной зачётке на девичьем колене всё — наши отметки и судьбы, но быть или не быть, решает не она, и её приятель, стоящий поодаль, потому что на всякое центростремительное находится центробежное. Чётвёртый Рим уже приютил весь выпуск а век железный вколотил свои сваи в нашу жизнь, проколол время стальными скрепками, а мы пытаемся нарастить на них своё слабое мясо, а они в ответ лишь ржавеют. Только навсегда над нами гудит в промозглом ветру жестяная звезда Ленинских гор, спрятана она в лавровых кустах, кусты — среди облаков, а облака так высоко, что звезду не снять, листву не сорвать, прошлого не забыть, холодит наше прошлое мрамор цокольных этажей, стоит в ушах грохот дубовых парт, рябит в глазах от ярусов аудиторий, и в прошлое не вернуться.

С праздником.

Извините, если кого обидел.

25 января 2007

История про жену Нестерова

Нет, всё же жена Нестерова — героическая женщина. Дай Бог ей здоровья.

Извините, если кого обидел.

25 января 2007

История про драматурга Рощина

В связи с давнишними разговорами о ностальгии как товаре, начал размышлять о драматурге Рощине.

Есть такой тип писателя, что как бы известен, а пройдёт несколько лет — чорт знает что такое. Ты помнишь имя, а более ничего не помнишь. О чём пьеса "Валентин и Валентина", о чем "Старый Новый год" — непонятно.

Это при том, что я, в общем хорошо представляю себе, что Михаил Рощин родился в Казани, что отец его был