Петр Подгородецкий - Русские идут! Заметки путешественника Страница 13

Перед выездом из Москвы Олег Ильин провел собрание команды, на котором поделился личным торговым опытом. Он сообщил, что в ГДР спросом пользуются русская водка, икра, как черная, так и красная, фотоаппараты, начиная с уровня «Зенита», юбилейные рубли… Были также названы «явки», то есть места, где это все можно было реализовать, и способы приобретения немецких товаров (об этом разговор будет отдельный). Все это напоминало классический советский анекдот о собрании участников оркестра перед выездом в длительное заграничное турне. Главный дирижер: «Так, значит, сначала мы летим в Англию. Там покупаем шерстяные ткани. Скидываем их в Японии, набираем технику. По возвращении сдаем в „комок» – имеем бабки. Вопросы есть?» Тут робко тянет вверх руку молодой скрипач, только что принятый в оркестр: «Скажите, а инструменты брать?» В отличие от скрипача, «инструментов» брать пришлось довольно много: все-таки хоккейная форма весила килограммов двадцать, а еще клюшки, какие-то личные вещи… В общем, было нелегко, но народ в коллективе подобрался к трудностям привычный. И уж лучше тащить баул в Берлин, чем в Пензу или, скажем, Челябинск.

Вопреки ожиданиям, вся дорога, равно как и таможенные проверки, прошла без каких-либо проблем. Какому таможеннику захочется копаться в грязноватой, мягко говоря, воздуха не озонирующей хоккейной форме? Так что вся водка, икра и прочие товары для обмена с туземцами в лучшем виде доехали до вокзала «Лихтенберг». После двадцатипятиградусного московского холода совершенное отсутствие снега и пятнадцать градусов тепла воспринимались нашими хоккеистами с некоторой завистью: «Европа, блин», – сказал кто-то и смачно плюнул мимо урны. Секунд через тридцать подошел какой-то гражданин в спецовке и аккуратно вытер плевок тряпочкой, которую потом не менее аккуратно сложил и сунул в пластмассовое ведерко. Хоккеисты пристыженно замолчали. В ожидании автобуса для поездки в аэропорт Шонефельд, где можно было по паспорту поменять сто советских рублей на марки из расчета 1 марка – 45 копеек, команда разбрелась по ближайшим окрестностям. Пара защитников остановилась у витрины закрытого винного магазина (в 18 часов в ГДР прекращали работу почти все предприятия торговли) и завороженно смотрела на десятки разнокалиберных бутылок с пестрыми этикетками. Водка «Доппелькорн», вермут «Вайт Леди», ликеры «Хальб унд Хальб», «Тропикана» и прочая продукция немецкой химической промышленности ввели их буквально в ступор. «Алексеич, что же они за сволочи такие, немцы эти?» – «Почему сволочи?» – «Бастуют, гады, а тут в магазинах такое изобилие…» Пришлось нашему большому другу объяснять товарищам, что немецкий шнапс – это вонючий суррогат, который без привычки пить трудно, а ликеры и вермуты – раскрашенные синтетическими красками и подслащенные продукты, изготовленные из синтетического же спирта. Года через два вся эта байда из «ликеров» и «вермутов» была запрещена к продаже в объединенной Германии и перекочевала в нашу страну, продержавшись на прилавках до середины девяностых. Возглавлял это «алкогольное вторжение», если кто помнит, спирт «Рояль», правда, он был не немецкий. В ГДР спирт тоже продавался, но имел черную этикетку с белыми буквами ОН. Это было обозначением химической формулы вещества – «О-Аш». На нем, правда, мелкими буковками было написано «Нихт тринкен», то есть «не для питья», но наших людей это не останавливало, тем более что за пол-литровую бутылку обычной «Русской» стоимостью в пять рублей можно было получить литр «ОН», из которого при разбавлении водой получалось 5–7 поллитровок. Странные люди, эти немцы…

Как тут не вспомнить рассказ одного из игроков ХК МГУ Валеры Сорокина, который после окончания химфака работал в закрытом «почтовом ящике» с химическим уклоном. Вдруг из секретных лабораторий неожиданно стал пропадать спирт. Кто-то аккуратно отливал из бутылочек по сто граммов, а затем доливал их водой. Поскольку спирт использовался в экспериментах, заметили «бодяженье» довольно быстро, но найти вора никак не могли. Наконец, месяца через два с поличным был пойман сантехник, который спирт и отливал. Его тут же решили уволить, поскольку заведение было полувоенным, но перед этим вызвали к директору. Тот обратился к сантехнику со следующей речью: «Дорогой товарищ сантехник! Я разрешу переквалифицировать статью увольнения в „собственное желание», если ты расскажешь мне, каким образом ты, не зная даже школьного курса химии, смог отличить среди полутысячи бутылочек, из которых четыреста девяносто девять содержат вещества, убивающие человека в пять секунд, единственную, содержащую спирт?» На что получил по-пролетарски прямой и лаконичный ответ: «А все просто. Ищешь сосуд с надписью „ОН» – вот это, собственно, он и есть». С тех пор в институте спирт стали называть уважительно – «он».

За командой приехал большой автобус, очень похожий на «мерседес», но без всяких опознавательных знаков, в котором сидели встречавшие наших переводчик и первая пятерка игроков команды ADW, с которой ХК МГУ должен был играть на следующий день. Путь в Вайсвассер предстоял неблизкий, поэтому хозяева загрузили в автобус пару ящиков какого-то ненатурального сладковатого напитка, который почему-то звали соком, а также две литровых бутылки водки «Доппелькорн». Предполагалось, что этим «коллеги по спорту» и ограничатся, но не тут-то было! На первой же остановке для похода в лесок из багажников были извлечены запасы, предназначенные для торговли. Не все, конечно, но по бутылке на брата, включая немцев. В результате непривычные к нашим нормам лидеры команды соперников нахлестались так, что на следующий день не смогли оказать какого бы то ни было влияния на ход игры. А тогда, ночью, все стояли у дороги, разливали водку по пластиковым стаканчикам (их предусмотрительные немцы тоже захватили с собой) и оживленно беседовали, несмотря на то, что ни один из игроков МГУ, кроме Алексеича, немецким не владел. В свете луны дорожное покрытие выглядело как блестящие драгоценные камни. Выяснилось, что дорога действительно сделана из гранитной брусчатки, но не такой, как у нас на Красной площади, а сечением примерно восемь на восемь сантиметров. «Наверное, трудно такую дорогу ремонтировать», – предположил кто-то из наших для поддержания разговора. Тут вмешался переводчик и сообщил, что эту дорогу вообще никогда и никто не ремонтировал и в ближайшее время не собирается. Она сохранилась в таком виде с 1936 года, вот только один участок в 1945 году был поврежден авиабомбой, и пришлось положить асфальт. Лишь его ремонтируют раз в два года…

Разместили нашу команду в пионерском лагере. Самом натуральном лагере, с двухъярусными кроватями в спальнях и детскими унитазами в туалетах. Правда, изображенные на плакатах немецкие дети были в синих галстуках, а не в красных, как наши. «Гитлерюгенд?» – вежливо осведомился кто-то из игроков, указывая на картинку, где был изображен немецко-пионерский строй. Поперхнувшийся бутербродом переводчик замахал руками: «У нас пионеров зовут „эфдэётлеры». Не говорите такого, тут же дети!» И действительно, мимо неслышно прошмыгнули несколько местных детишек, со страхом и любопытством взиравших на русских «чудо-богатырей». Алексеич, собиравшийся отойти ко сну, обнаружил на постельном белье печать внешкольного учреждения, из которой следовало, что «данный предмет принадлежит пионерскому лагерю имени Мюллера». Тут же возник спор, какой Мюллер имеется в виду. Соратник Максима Максимовича Исаева по IV отделению РСХА или западногерманский футболист Герд Мюллер? Пришлось прибегнуть к помощи переводчика, который долго не мог понять, что за человек Мюллер, работавший вместе со Штирлицем. А когда ему объяснили, что это был шеф гестапо, он снова замахал руками и закричал: «Warum Gestapo? Nicht Gestapo! [3] Мюллер, в честь которого назван лагерь, был вождем крестьянского восстания в XV веке!» Это несколько успокоило наших ребят, решивших было, что фашизм в Германии возрождается небывалыми темпами.

Максим Капитановский в своей книге о «Машине времени» под названием «Все очень непросто» писал о том, что я, как большинство полных и жизнерадостных людей, люблю услаждать слух своих сожителей или сожительниц мощным храпом. Так вот, по сравнению с храпом Алексеича, мой – кошачье мурлыканье. Это говорю вам я, человек, который неоднократно проживал с ним в одном гостиничном номере. У нас даже была такая игра – «кто первый заснет». Победителем в ней становился тот, кто сумел быстрее впасть в объятия Морфея. Другой же мучался потом всю ночь. Но если победителю первого тура вздумалось вдруг проснуться и пойти покурить или просто пописать, то он автоматически становился лузером. Его оппонент мгновенно засыпал, оглашая окрестности трубными звуками. Но, повторяю, пальму первенства всегда держал Алексеич.

В упомянутом пионерском лагере имени Мюллера, как я уже отмечал, кровати были двухэтажные, а в комнате их было по четыре штуки. Вообще-то хоккеисты – народ, привычный к коллективному проживанию, и такие мелочи, как храп, даже в исполнении Алексеича, не могут сбить их с пути истинного. Но новенький член коллектива – Андрей, воспитанник рижского «Динамо», оказавшийся волею судеб прямо над ложем нашего большого друга, пребывал в состоянии, близком к эмоциональному шоку. Наутро, уже за завтраком он по-прибалтийски тактично посетовал: «Алексей Алексеевич, вы ночью так храпели, что я, к сожалению, ни на минуту не мог сомкнуть глаз, все слушал и слушал». На что Алексеич, невозмутимо жуя немецкую котлету, ответил: «А что ты слушал-то? Спал бы себе, игра ведь скоро…»