Дэвид Макфадьен - Русские понты: бесхитростные и бессовестные Страница 13

Ничего революционного тут нет. Любое по-настоящему «революционное» бунтарство обречено, поскольку революция сама по себе — бунт, разрушающий логику данной ситуации. Революция — воплощение потенциала: мы не знаем, что случится. Лишь начавшись, она получает цель или название, вроде бы определяющее ее «направление»: фашизм, коммунизм, демократия…[64] Правда любой революции состоит в открытии действительности до определения принадлежности к какой-либо категории. Она реализуется лишь через движение между категориями, между назначенными целями и через повторяющиеся неудачные попытки. Каждая попытка, обреченная на провал, раскрывает революционный потенциал.

Политическая радикальность в любом виде, будь то понт, хвастовство или экстремизм, ищет истину, но абсолютная истина категорий не знает. Она не устанавливается в сопоставлении с чем-то «другим», с соперником или врагом. Она не нуждается в категоризации, она просто есть. Истина открывается методом исключения, поскольку она не терпит ярлыков. Что бы мы ни называли правдой, всегда будет «маловато». Любое название подразумевает бинарность: «это» и «не-это». Никакого абсолюта, а просто две безрадостные половинки.

Истина (что фашистам трудно понять) не «устанавливается». Нельзя даже про нее сказать, что она правильная или неправильная. Истина выше этики, как писал датский философ Кьеркегор. Путь к истине, по его мнению, проходит три этапа. Сначала «эстетический»: то, что я хочу или меня привлекает. Он полностью продиктован прихотями. Потом человек взрослеет и понимает, что есть и уровень «моральный»: то, что необходимо. Это уже отрицает уникальность индивидуума на первом этапе, так как мораль нуждается хотя бы в двух сторонах. Невозможно «плохо» вести себя там, где никого нет — в пустыне, например! Твои действия считаются плохими или хорошими, только если они ведут к каким-то последствиям для второго человека. Лишь потом, выше этического уровня, возможен переход к вере посредством знаменитого «прыжка веры», который Кьеркегор иллюстрирует примером из Библии: принесение Авраамом в жертву собственного сына по велению Бога. Тут истина ни смысла, ни видимого источника не имеет. Чтобы понять ее, Авраам должен доверять интуиции и верить в «силу абсурда».

В Библии читаем: «Бог сказал: возьми сына твоего, единственного твоего, которого ты любишь, Исаака; и пойди в землю Мориа, и там принеси его во всесожжение на одной из гор, о которой Я скажу тебе». Какой реакции логично ожидать? «ЧЕГО?! Бог, ты чё? Тронулся, что ли? Не смеши меня!». Авраам же просто верит, как «рыцарь веры», в свой внутренний компас. Поэтому он и «рыцарь самоотречения»: он отказывается от всего (что он знает), чтобы получить всё, чего знать не может. Эта логика и духовна и материальна: так же она действует в виртуальных сферах. Чтобы ангажировать вечную виртуальность, нужно решительное самоотречение — и это исключает желание рассказывать всем, какой ты крутой.

Про Авраама и его связи с вечной правдой Кьеркегор добавляет: «Каким парадоксом является вера, парадоксом, который способен превратить убийство в священное и богоугодное деяние, парадоксом, который вновь возвращает Исаака Аврааму, парадоксом, который неподвластен никакому мышлению, ибо вера начинается как раз там, где прекращается мышление». Поэтому философ заключает: «…хотя Авраам и вызывает мое восхищение, он также ужасает меня». Вот величины, перед которыми стоят наши понтярщики и хвастуны. К сожалению, они путают физический эквивалент универсальности с потенциальным духовным.

Что остается, если исключить эту путаницу? Без какого-либо противника или врага (если, скажем, избавить фашистов от иммигрантов, негров, голубых и прочих козлов отпущения 1990-х годов)? Абсолютность, исключающая существование даже самых экстремалов! Ведь любая группа (политическая, спортивная и т. п.) существует лишь в силу противостояния или бинарности.

Закачивание экстремальными группами своих клипов в социальные сети обнаруживает неминуемый парадокс. Их насилие направлено на тех, кто, бесспорно, никакой угрозы не представляют: они даже не выступают в роли основного адресата. В Сети из-за проблем с унижающей анонимностью посреди полной виртуальности и ощущения собственной ничтожности в современном мире экстремалы теряются и наносят удар, а затем быстро ретируются. Им нужно как можно скорее придумать какое-либо новое противостояние.

Как и в случае граффити, «сообщение» оставляется заочно и место преступления срочно покидается. Это всего лишь вялая угроза подсознательных неудачников в адрес сферы, к которой невозможно обратиться лицом к лицу из-за ее вездесущности. (В какую сторону смотрит, например, Авраам, когда он разговаривает с Богом?) И граффити, и онлайновые нападки можно назвать позерством. Как сказал недавно один русский блоггер: «Вот ведь, блин… всем так хочется перемен, а как только они приходят — с ними в комплекте панический страх». То же самое с фашистами. Хотите перемен в полном, истинном смысле? Чтобы мир никогда больше не был прежним? Будет в натуре страшно, господа!

В постсоветском, капиталистическом, тем более виртуальном мире устоявшиеся общественные ценности меняются с головокружительной скоростью. Утратив в 1990-х непоколебимость привычных убеждений (типа «иммигрантов у нас нет», «нет педиков в нашей стране» и т. д.), человек начинает кичиться. «Нередко потребность [в позерстве] возникает в результате отсутствия достижений в иных областях, недостатка успешных эмоциональных связей, а иногда и страха перед увлечением, но это, может быть, и одна лишь маска нонконформизма, благодаря которой человек обретает ощущение элитарности и превосходства над “середняками” и “мещанами”».[65] Хвастуны орут от страха и потери контроля.

Патологическая неспособность отдаться, как Авраам, океаническому чувству тесно связана с взглядом на жизнь как на цель, а не на событие, процесс. Нам надо от него избавиться. Появляются взволнованность и напряжение, связанные с выполнением акта перед несуществующим старшим. Самая правдоподобная ситуация, в которой человек делает сходный выбор между целью и событием, — это секс. Настоящие влюбленные якобы не волнуются о том, что надо «выполнять»: их любовь просто есть и не нуждается в оправдании. Однако многим в постели оказывается трудно найти баланс между событием (которому вроде бы надо отдаться!) и необходимостью выполнять все, как следует.

Одинаково настоятельно два императива требуют: «Выполняй!» и «Расслабься!» Первое распоряжение можно считать моральным; второе — гораздо ближе к океаническому чувству, которое — стоит заметить — Фрейд считал основой религиозного восприятия мира. Оно — неописуемое переживание, содержащее в себе ощущение выхода за заурядные пространственные и временные рубежи. Первая его стадия описывается как «слияние», вторая — как «безвременность». Целостность тела и гордость теряются либо в момент оргазма, либо в момент богоявления. И то и другое — опыты бесконечной действительности, и находятся они вне пределов телесного или языкового сознания.

Такие проблемы, как «затруднения в половой жизни, холодность, импотенция и т. п.», скрывают, может быть, самую простую формулировку данной дилеммы: присутствие и отсутствие.[66] В момент оргазма или богоявления человек вообще «растворяется». Он не здесь. Занятно поэтому читать в русских публикациях, как люди по-особому относятся к этому вопросу смиряющего «слияния» с бесконечностью (т. е. исчезновения в ней) либо в сексе, либо в смерти. Всего 1 % попыток самоубийства кончаются трагедией, и в России достаточно строгое отношение к тем, кто планирует «слияние» с вечностью путем самоубийства… а потом передумывает. «Я считаю, что если человеку нужно уйти из жизни, то никто ему не поможет. А варианты “еле-еле спасли” — это уже позерство с разной вероятностью самоуничтожения и калечения».[67]

Что касается нежелания «неудачливых» позеров обсуждать свой опыт, то, по мнению многих в России, это не из-за ужаса от столкновения с бесконечностью и даже не из-за продолжающейся депрессии, а потому, что струсили — и зрелище вышло некрасивым. «Позеров не любят те, кто с ними конкурируют, т. е. сами позеры».[68] Слияние с вечностью (уход в нее) становится балансированием на грани… и это нас всех раздражает. Мы сами подражаем подобной нерешительности, когда понтуемся.

Хвастовство поэтому сказывается очень сильно на подсознании, так как оно является последствием подавленных комплексов, связанных с реализацией потенциала, или незамеченным уходом ни во что. Психоаналитики считают, что если чужое бахвальство как бы доносится до слуха человека во сне, то он склонен «искренне сожалеть о каком-то импульсивном поступке, который причинит беспокойство друзьям». А если спящему снится сам акт хвастанья, то это предвещает, что он будет «несправедлив и способен применить бесчестные средства, чтобы победить в соперничестве». Если так, то это лишний повод считать хвастунов закомплексованными трусами. Они боятся безмерности, нескончаемого потенциала, который считают хаосом.