Светлана Шипунова - Дураки и умники Страница 13

Иван Демьянович представил, как она спала рядом с мертвым и не знала, и мурашки побежали у него по спине. Но позже он не раз думал, что о такой смерти можно только мечтать — уснул и не проснулся, и никаких мучений ни тебе, ни родным.

Надо было встать, позвать кого-то, чтобы доложили, что сделано, подготовлено ли соболезнование от обкома, что в городе, что в районах, официального сообщения все еще нет, но люди наверняка уже знают, не дай Бог, какое-нибудь ЧП в такой день… Он поморщился, вспомнив, что одно ЧП уже есть, с этим самолетом, будь он неладен. Ему доложили, когда он стоял на трибуне и принимал демонстрацию, тут же отправил второго секретаря заниматься, а сам продолжал стоять, улыбаться идущим внизу людям, помахивая им рукой, но настроение уже, конечно, было испорчено. «Вот тебе и подарочек ко дню рождения», — злился, сам не зная на кого. Самолет был рейсом из Благополученска в Севастополь, угонщики — здешние жители, два брата по фамилии Шульц решили таким образом эмигрировать в ФРГ. Личности установили быстро, доложили, а что толку — самолет уже садился где-то в Стамбуле. Оказалось, это была еще не самая плохая новость этих ноябрьских, сразу после праздников ждало кое-что похуже. «Зачем они его потащили на Мавзолей 7-го? — думал он, — там же холод собачий, а ну-ка больному человеку простоять на ногах да на холоде столько времени, вот и результат!»

Он поднялся нехотя, поправил галстук, брюки. Сердце не отпускало, достал лекарство, глотнул. Надо было идти и что-то делать, но впервые все дела казались пустыми, ненужными, ясно подступила мысль, что это конец, что больше уже ничего не будет. И в то же время что-то внутри сопротивлялось: да неужели конец, нет, не должно, не должно, столько лет отдано… Но кто теперь на это посмотрит? Возраст пенсионный — 65, скажут: хватит, уступи место молодым. А где они, эти молодые, никого же нет поблизости, равного ему по опыту, никого, пришлют чужака и начнет тут все с ног на голову переворачивать. Он подумал об этом как-то вскользь, не как о главном. А главное было вот что: хотя бы дали уйти спокойно на пенсию, хотя бы не опозорили на весь белый свет, не начали копать и под него тоже, как под многих уже копают. И снова выплыл проклятый Гришка Ветер, как он стоит уже почти у дверей злой и растерянный и повторяет одну и ту же фразу: «Так что же мне делать, скажи, что мне делать?» «Исчезнуть», — отвечает ему Иван Демьянович.

…Искали Ветра целых полтора месяца — милиция, водолазы, вертолетчики — метр за метром прочесывали окрестные горы, лес, дно морское и — ничего, никаких следов. Был человек — и нету. Инопланетяне унесли. Начальник УВД несколько раз заходил, спрашивал:

— Может быть, прекращать уже поиски, а, Иван Демьянович? Люди устали, да и бесполезно это…

— Ищите, — отвечал Масленов.

…Он вошел, наконец, в кабинет, сел к столу, взгляд упал на лежащий с краю макет книги с его, Масленова, именем на обложке. «А с этим что теперь делать?» — мелькнуло в мозгу, но он прогнал эту мысль: ерунда, мелочь, разве об этом сейчас надо думать? Нажал подряд три кнопки, в селекторе с готовностью отозвалось несколько голосов:

— Да, Иван Демьянович!

— Слушаю вас, Иван Демьянович!

— Заходите… — без всякой энергии сказал Масленов и нажал еще одну кнопку — приемной.

— Таисия Филипповна, чайку, погорячее, что-то знобит меня…

— Так похолодало же, Иван Демьянович, — по-домашнему просто отозвалась секретарша, включая в розетку чайник.

Глава 4

ПРИГЛАШЕНИЕ В РАБСТВО

В это же самое время в одном из кабинетов обкома стояла у раскрытого окна женщина лет тридцати, с короткой темной стрижкой, в тонком сером свитере и цветной косынке на шее. Окно выходило в парк, где сыпались с деревьев последние листья. Она смотрела на эти деревья, на редких прохожих, то открывавших зонтики, то прятавших их в сумки, и лицо ее выражало смертельную скуку. Это была Соня Нечаева, в недавнем прошлом заместитель редактора «Южного комсомольца», а теперь инструктор сектора печати обкома партии. Внешность Сони была какая-то переменчивая — то она казалась красавицей, то — так себе, ничего особенного, причем зависело это не от косметики или прически, которым она не придавала особого значения — могла накраситься, а могла и так ходить, волосы же у нее были густые и пышные, как ни причешись — хорошо. Все зависело исключительно от внутреннего ее состояния. В дни, когда Соней владело творческое воодушевление или она была влюблена, лицо ее и особенно глаза становились очень выразительными, она резко худела, делалась молодой и привлекательной. В моменты уныния и скуки быстро полнела, никла и даже проступало в лице что-то такое, бабье, чего сама она терпеть в себе не могла. Сейчас у Сони был именно такой период — она скучала по газете и томилась в новой, непривычной обстановке обкома, казавшейся ей после редакции почти стерильной, — здесь разговаривали вполголоса, обращались друг к другу только по имени-отчеству, не курили в кабинетах и редко задерживались после шести. Вид парка за окном был единственным, на чем отдыхал здесь ее глаз, все остальное — опрятный, новенький кабинет, стеклянный шкаф с книгами и брошюрами, к которым она не прикасалась, и отдельно стоящий у стены длинный стол с аккуратно разложенными подшивками районных газет, которые ей приходилось теперь читать и даже что-то там анализировать, — все было уныло, безжизненно, нагоняло тоску.

Соня думала о главной новости, из-за которой в обкоме царил с утра тихий переполох, и о Масленове: как, интересно, он воспринял и что сейчас делает? Вслед за этим сама собой явилась мысль о книжке: с ней-то что теперь будет? Мысль эта показалась ей неожиданно интересной, она захотела продумать ее поосновательней, для чего необходимо было закурить. Она заперла дверь изнутри и раскрыла окно. Шел мелкий, почти не видный дождик, в парке мокли скамейки и детская карусель, она с удовольствием побродила бы сейчас там, под этим дождиком, да разве отсюда уйдешь просто так?

…История с книжкой началась весной, сразу после майских праздников. В тот день Соня вела номер вместо Борзыкина, умотавшего на какое-то заседание. Полосы шли одна за другой и были, как назло, грязные — ошибка на ошибке, а тут этот звонок. Совершенно незнакомый голос очень вежливо спрашивает:

— Софья Владимировна?

Ответила резко, нетерпеливо:

— Да! Слушаю вас, кто это?

— О! — сказали в трубке. — Узнаю редакционную обстановку. Наверное, номер сдаете? Ну я вас долго не задержу.

Выяснилось, что это помощник первого секретаря обкома Масленова и он хотел бы, чтобы она подошла к нему для конфиденциального разговора в удобное для нее время, но лучше прямо завтра с утра. Соня ответила: «Хорошо». И остаток дня, вычитывая полосы, параллельно все думала, что бы это значило, и решила, что ее, видимо, хотят сосватать в обком на работу. Всю ночь она ворочалась, сочиняла, как бы получше, поумнее отказаться. Не говорить же: «Вы знаете, я жить не могу без газеты!» Сослаться на болезнь Юры — а что это даст? Скажут: ну вот и хорошо, у нас тут зарплата выше и времени свободного больше, не надо будет по ночам в типографии сидеть. Кстати, в интересах Юры действительно было лучше, чтобы она ушла из газеты, хотя бы на год-два, пока он поправится. Только ведь он не поправится, и они оба это знают, но молчат и делают вид друг перед другом, будто после операции в Бурденко наступило какое-то улучшение.

Нет никакого улучшения, все те же головные боли, все те же приступы, которые он, бедный, пытается скрывать от нее, но она-то видит. Когда-то, в первый год их семейной жизни Соня сказала ему: «Имей в виду: тебя я могу бросить, а газету — никогда!» Они тогда еще не знали ничего про его болезнь, потом-то она жалела об этих словах, не надо было так. Юре действительно не хватает ее внимания, заботы — приходит поздно, уходит рано, в праздники на работе, а если дома, то или что-то пишет, закрывшись на кухне, или макеты рисует, планы какие-то дурацкие составляет, а если даже ничего не пишет и не рисует, то все равно мыслями вся там, в редакции — разве такая жена ему нужна!

Оказалось, в обком ее пригласили совсем по другому поводу. Помощник первого, пожилой дядечка, уже лет 20 справляющий свою должность, в далеком прошлом тоже газетчик, зовут Василий Григорьевич, усадил Соню в кресло, предложил чаю и сообщил, что хотел бы подключить ее к работе над книгой Ивана Демьяновича об области, ее истории и сегодняшнем дне. Ну, слава тебе, Господи, обрадовалась Соня, главное, что не насовсем, и поинтересовалась, в каком смысле «подключить»? Если им надо отредактировать уже готовый текст, то это вообще мелочи. Но — слово за слово — выяснилось, что текста никакого нет, более того, нет даже никакого плана, а есть только договор с Политиздатом и сроки, в которые надо уложиться.

— Так вы что, хотите, чтобы я сама написала эту книгу? — Соня удивилась и даже испугалась. — Одна? Но я же не умею, я никогда ничего, кроме статей в газету, не писала, и вообще… А как же газета? (Она хотела сказать «без меня», но не сказала.)