Литературка Литературная Газета - Литературная Газета 6322 ( № 18 2011) Страница 13

– А Хорват?

– Хорват испытал возрождение сравнительно недавно. В нём много этой австрийской неопределённости, пластичности, мягкости. Я всё же – как и конструктивист Брехт – погрубее.

– А опыт русской литературы имел для вас значение?

– Разумеется, и огромное. Куда большее, чем опыт любой другой зарубежной литературы, – итальянской, к примеру, или французской. Хотя должен вам признаться – я плохой читатель. Видимо, упустил самое нужное для чтения время, пока изучал архитектуру. Поэтому знания мои самые поверхностные. На уровне общепризнанной классики, которую нельзя миновать: Толстой, Достоевский. Из более старых – Гоголь, в какой-то степени Пушкин. Из драматургов – Горький и, конечно, Чехов, наш всеобщий отец.

– А из классики советского времени? Платонов, Булгаков, Шолохов?

– Булгаков прежде всего. Особенно эта пьеса о машине времени, переносящей наших современников в эпоху Ивана Грозного. Недавно я посмотрел и фильм, по этой пьесе поставленный. Это чудо! Да, чтобы не забыть, – самое большое впечатление на меня произвела пьеса Николая Эрдмана «Самоубийца». Вот уж поистине шедевр века! Я даже не знаю, написал ли он ещё что-нибудь или это одинокая вершина.

– А из писателей современных, ныне пишущих, вам кто-нибудь известен?

– Мало кто, к сожалению. Хотя я читал Аксёнова, Трифонова. Шапочно знаком с Айтматовым. Как-то в Соединённых Штатах встретил ваших поэтов – Вознесенского и второго, как же его, – такого сердитого.

– Евтушенко?

– Вот, вот.

– А снова приехать к нам не хотели бы?

– Ещё как хотел бы. Вряд ли есть в мире страна, которая меня так же интересует. Но теперь мне это уже не по силам. Боюсь, что теперь я могу покупать себе билет только в одну сторону. В ту сторону, куда подписывают смертные приговоры.

Через два года, в 1991-м, Макс Фриш действительно умер.

Прокомментировать>>>

Общая оценка: Оценить: 5,0 Проголосовало: 2 чел. 12345

Комментарии:

Город, незнакомый до слёз

Литература

Город, незнакомый до слёз

ПЕРСОНА

Афанасий Мамедов родился в Баку. Учился в Бакинском институте искусств, техникуме советской торговли, Литературном институте, перепробовал множество профессий. Автор книг «Хазарский ветер», «Слон», романа «Фрау Шрам», повестей, рассказов, критических эссе. Финалист премий имени И. Бунина, «Ясная Поляна», «Книга года», «Русский Букер». Лауреат премии имени Юрия Казакова (лучший рассказ года), премии журнала «Дружба народов» (дважды). В минувшем году удостоен премии имени И.П. Белкина.

В биографии Афанасия Мамедова есть любопытный эпизод. В 1985 году, будучи молодым и неизвестным литератором, он переехал из Баку в Москву с одним чемоданом, доверху забитым рукописями. Все они были связаны с его прежней, бакинской, жизнью. Через некоторое время писатель соберёт эти рукописи и сожжёт их. Но сюжеты из прошлого будут возвращаться и воплощаться во всех его последующих произведениях.

Пространство прозы Мамедова – город-миф. Этот город – Баку, но он давно не связан у автора с реальным географическим местом. Скорее, он напоминает Россию детства Набокова – она существует лишь в памяти писателя. Подобные взаимоотношения между автором и Городом формируют и особый тип сюжета в прозе Мамедова: о чём бы ни была история, в конечном счёте она сводится к одному – человеку в городе и городу в душе человека: «Баку – доставшаяся мне от предков битая логарифмическая линейка, с её помощью я не только проверяю всё на свете, – приближаю прошлое к будущему, насколько возможно и позволено свыше. Максимальное это приближение, этот крепкий сплав становится моим миром, а значит – мифом» («Шебеке»).

Мнимая автобиографичность прозы способствует уменьшению дистанции между автором и рассказчиком, а также увеличивает интимность повествования, усиливает доверительность между главным героем и читателем. С одной стороны, по словам Мамедова, писать следует лишь о том, что знаешь лучше всего. И благодаря этому автор дарит герою-повествователю эпизоды и детали из собственной жизни и наделяет его своим опытом. Чего стоят две национальные противоположности, альтер эго писателя, главные герои большинства его произведений – Афик Агамалиев и Илья Новогрудский, две его стороны – азербайджанская и еврейская, разделённые, как две половины, и объединённые в его крови. С другой – Мамедов говорит о том, что эта автобиографичность зачастую мнимая и нет смысла искать соответствий между ним и его героями и переносить отношение к герою на автора, как бы читатель того ни желал при такой, практически минимальной, дистанции между рассказчиком и сочинителем. Используя небольшое количество персонажей, так или иначе связанных между собой в разных произведениях, автор стремится не только воссоздать погибший, утраченный навсегда мир родного города, сколько дать возможность читателю услышать разные истории героев с разных точек зрения, подчеркнуть значимые детали и особенности миропонимания, мышления, традиций, привычек, психологии, присущей жителям советского Баку. По этой «человеческой плотности» прозы, к которой стремится Мамедов, он сближается с латиноамериканскими авторами, к которым так неравнодушен: Кортасару, Маркесу, Борхесу.

Ориентированность писателя назад, в прошлое, в идеальное время своего детства и юности, по-разному расценивалась в критике – во многом в силу уникальности опыта, который пережил сам Мамедов. Не испытав его, довольно трудно судить о том, что сформировало автора, стало основой его жизни: «Потому что два города во мне, и я такой, каким они меня сделали». Рациональная, зачастую однозначная современная Москва и сложный в своих нюансах древний Баку со всеми своими башенками от минаретов, как будто переселившийся в прозу Мамедова с середины девятого века до «Чёрного января».

Обитатели Баку никогда не ощущали себя жителями союзной провинции, как это казалось некоторым извне. Возможно, потому, что в то время Баку, как и многие столицы республик, был гораздо ближе к Западу, чем российская его часть. Привычки главных рассказчиков курить «Житан», «Голуаз» и носить оригинальные Lewis кажутся странными их знакомым в Москве. Но дело совсем не в вещах: их притягательность для героев важна не на предметном уровне, а на фонетическом. Это характерная черта союзных республик того времени: в них не проявлялась так ярко цензура, как в центральном регионе, к тому же можно было гораздо проще достать практически всё, что было официально запрещено. Возможно, такое смешение культур и сформировало особый тип людей, которые до сих пор, случайно узнав друг о друге в Москве или любом другом городе мира, общаются потому лишь, что когда-то вместе жили в одном городе. Ведь не зря автор в одном из интервью говорит об особом типе «русского бакинского» языка, присущего жителям этого города. Мамедов передаёт этот особый тип человеческих взаимоотношений в деталях, на уровне бытовых мелочей, обрывков фраз. Например, когда мать героя в «Фрау Шрам» встречает его в Баку, она одной лишь фразой разделяет прошлое и настоящее города: «Илья, будешь уходить, не забывай закрывать за собой все двери. Сейчас другие времена… Сейчас у нас Народный фронт…»

Герой романа возвращается в родной город, но уже в качестве гостя. Да и Баку оказывается совсем иным – не таким, каким тот запомнил его прежде. Ключевой эпизод для понимания происходящего герой фиксирует в одном из неотправленных писем из Баку в Москву: он идёт по улице и случайно видит два грузовика и сидящих в них парней, которые отправятся на линию фронта, воевать с армянами. И он отчётливо понимает, что обратно вернутся от силы два-три человека, а если бы он не уехал в Москву, то легко мог оказаться в этом грузовике. Последующей за этим замечанием фразой: «Из всех разновидностей безучастных людей мы с тобой, Нина, самые страшные, потому что отворачиваем глаза» – он определяет себе место в этом городе: теперь он окончательно стал ему чужим.

Его Баку иной – это Россия Набокова, сознательно реконструируемая в художественном творчестве. Но Набоков отказался от возможности разрушить собственный миф – вернуться в город, изменившийся до неузнаваемости, и понять, что ему нет в нём места. Мамедов же даёт возможность своему герою пережить и эту боль утраты ориентира, когда герой оказывается чужим везде – и в неуютной Москве, и в новом Баку со следами пуль на жилых домах и перестрелками по ночам. Его герой – дважды чужак. Московские сюжеты рассказов и романов связаны именно с этим освоением пространства, перениманием привычек, попыткой героев закрепиться в городе через романы с местными женщинами, неудачные браки, разные работы, новые знакомства. И здесь понятно, что нет смысла выискивать автобиографические аналогии между героем и автором: для него имеет значение один роман – героя с городом.