Газета Литературка - Литературная Газета 6240 (36 2009) Страница 13

этот стих, как чайник,

поставь закипать на уголь,

чтобы он свистел от любви до боли,

и тьмы щепоть

мельхиоровой ложечкой размешал Господь.

И тогда я признаюсь тебе на скифском,

без словаря:

высшей пробы твои засосы, любовь моя.

***

Полусонной, сгоревшею спичкой

пахнет дырочка в нотном листе.

Я открою скрипичной отмычкой

инкерманское алиготе.

Вы услышите клёкот грифона,

и с похмелья привидится вам:

запятую латунь саксофона

афроангел подносит к губам.

Это будет приморский посёлок -

на солдатский обмылок похож.

Это будет поэту под сорок,

это будет прокрустова ложь.

Разминая мучное колено

пэтэушницы из Фермопил

помню виолончельное сено,

на котором её полюбил.

Это будет забытое имя

и сольфеджио грубый помол.

Вот - её виноградное вымя

комсомольский значок уколол.

Вот - читаю молчанье о полку,

разрешаю подстричься стрижу,

и в субботу молю кофемолку,

и на сельскую церковь гляжу.

Чья секундная стрелка спешила

приговор принести на хвосте?

Это - я, это - пятка Ахилла,

это - дырочка в нотном листе.

***

Укоряй меня, милая корюшка,

убаюкивай рыбной игрой,

я шатаюсь, набитый до горюшка

золотой стихотворной икрой.

Это стерео, это монахиня,

тишину подсекает сверчок,

золотой поплавок Исаакия,

Сатаны саблезубый крючок.

Дай мне, корюшка, мысли высокие,

говори и молчи надо мной,

заплутал в петербургской осоке я,

перепутал матрас надувной.

Вот насмертка моя путеводная,

вот наживка моя - уголёк,

кушай, корюшка, девочка родная,

улыбнулся и к сердцу привлёк.

***

Будто скороходы исполина,

раздвоилась ночь передо мной

и лоснилась вся от гуталина

в ожиданье щётки обувной.

Что ещё придумать на дорожку:

выкрутить звезду на 200 ватт?

Не играют сапоги в гармошку,

просто в стельку пьяные стоят.

В них живут почётные херсонцы,

в них шумят нечётные дожди,

утром на веранду вносят солнце

с самоварным краником в груди.

***

Крыша этого дома -

пуленепробиваемая солома,

а над ней - голубая глина и розовая земля,

ты вбегаешь на кухню, услышав раскаты грома,

и тебя встречают люди из горного хрусталя.

Дребезжат, касаясь друг друга,

прозрачные лица,

каждой гранью сияют отполированные тела,

старшую женщину зовут Бедная Линза,

потому что всё преувеличивает

и сжигает дотла.

Достаёшь из своих запасов бутылку "Токая",

и когда они широко открывают рты, -

водишь пальцем по их губам, извлекая

звуки нечеловеческой чистоты.

***

Я тебе из Парижа привёз

деревянную сволочь:

кубик-любик для плотских утех,

там, внутри, - золотые занозы,

и в полночь -

можжевеловый смех.

А снаружи - постельные позы

демонстрируют нам

два смешных человечка,

у которых отсутствует срам

и, похоже, аптечка.

Вот и любят друг друга они,

от восторга к удушью,

постоянно одни и одни,

прорисованы тушью.

Я глазею на них как дурак

и верчу головою,

потому что вот так, и вот так

не расстанусь с тобою.

***

Переводить бумагу на деревья

и прикусить листву:

синхронной тишины языческая школа -

и чем больней, тем ближе к мастерству,

мироточит туннель от дырокола.

Но обездвижен скрепкою щегол,

и к сердцу моему ещё ползёт упорно -

похожий на шмеля обугленный глагол

из вавилонского сбежавший горна.

В какой словарь отправился халдей,

умеющий тысячекратно

переводить могилы на людей

и выводить на солнце пятна?

Всевышний курс у неразменных фраз:

он успевал по букве, по слезинке

выхватывать из погребальных ваз

младенцев в крематорском поединке.

И я твой пепел сохранил в горсти

и убаюкал, будто в колыбели,

и сохнут вёсла, чтоб перевести

на коктебельский и о Коктебеле.

***

А что мы всё о птичках да о птичках? -

фотограф щёлкнет - птички улетят,

давай сушить на бельевых кавычках

утопленных в бессмертии котят.

Темно от самодельного крахмала,

мяуканье, прыжок, ещё прыжок

А девять жизней - много или мало?

А просто не с чем сравнивать, дружок.

***

Поначалу апрель извлечён из прорех,

из пробоин в небесной котельной,

размножения знак, вычитания грех

и сложения крестик нательный.

Зацветёт Мать и Матика этой земли:

раз-два-три-без-конца-и-без-края,

и над ней загудят молодые шмели,

оцифрованный вальс опыляя.

Калькулятор весны, расставания клей,

канцелярская синяя птица,

потому что любовь - совокупность нолей,

и в твоём животе - единица.

КИЕВ

Невидимый след

***

Помнишь, плыли вечерние тени

Сквозь деревья в свеченье зари,

Сад безмолвствовал в юном цветенье,

Пересвистывались соловьи.

Будто время, уставши, заснуло,

Совершенно забыв про меня.

И забывши, назад повернуло

Своего боевого коня.

Это было, казалось, недавно,

А выходит, довольно давно…

Расстоянье и время, как ставни,

Закрывают на волю окно.

Не случаются частые встречи,

Не проходят ночные звонки…

Вот и снова на улице вечер.

Только дни так уже коротки.

И не радуя небом высоким,

Всё свинцовей вдали окоём.

Всё проворней, стремительней сроки,

Когда мы остаёмся вдвоём.

Всё быстрей неуёмное пламя

Поджигает холодный рассвет,

Что означит опять между нами

Расстояние в тысячи лет.

ДВОЕ

Морозный ельник затаился.

Я это чувствовал спиной,

Когда совсем с дороги сбился

И ночь надвинулась стеной.

Кричал в бездонные провалы -

Ни звука, ни огня в ответ.

Пока, промёрзший и усталый,

Не ткнулся в свежий волчий след.

Волк шёл в село тропой разбоя,

Звериным голодом гоним.

Нас в этом мире стало двое.

К жилью я вышел вслед за ним.

Мы на задворках разминулись -

Я не посмел спустить курки.

И разошлись…

И оглянулись -

Друг друга спасшие враги.

"ДВОРЯНСКОЕ ГНЕЗДО"

В ОРЛЕ

Валерию Романенко

Висит в тиши "Дворянское гнездо"

Погожим днём в зерцале отраженья.

И солнечной энергией движенья

Наполнен каждый взгляд и каждый вздох.

И охрой листьев трепетных берёз,

И благостью осеннего покоя…

Летящей глыбой светится откос,

Что высится над стынущей рекою.

Иссиня-золотистая вода

Возносится к высотам листопада…

А может, больше ничего не надо

И ничего не будет никогда.

***

С аэродрома начиналась степь

И багрянела маками весной,

А я душой был безнадёжно слеп,

И второпях прощалась ты со мной.

Я поздно понял, что не зря полынь

Мне губы соком горько обожгла,

Когда поспешно поглотила синь

Размашистую линию крыла.

Дни пролетают в сомкнутом строю.

И ты летишь уже который год…

Не приземлится ни в каком краю

Ушедший в поднебесье самолёт.

ВЕСНА НА ОРЛИКЕ

Николаю Силаеву

Как хорошо на верхнем этаже…

Бродяжий кот метёт хвостом пушистым.

Двадцатый век в прощальном вираже

Одаривает бликом золотистым.

Вся в самоцветах светлая река:

Под солнцем рябь сверкает, словно камни.

Казённый дом открыл на тайнах ставни,

Лучам подставив красные бока.

Прозрачный город вдоволь напоён

Цветущею весеннею прохладой…

Под колокол вдруг вспомнится с усладой:

"Блажен, кто верует…"

И счастлив, кто влюблён!

Звенит в душе неслышная струна,

Застыло время в дружеской беседе…

Здесь не мешают чуткие соседи.

Отсюда - судеб линия видна.

НА ОЗЕРЕ ВАЛДАЙ

На день октябрьский не похож,

он полнится небесным светом.

Твои слова острей, чем нож,

занесены над бабьим летом.

А день исходит добротой

Устав, полуденное солнце

с осеннею подслепотой

глядит в немытое оконце…

Внизу - озёрная вода

с отливом стали - за стогами.

Она застынет в холода,

укрывшись от людей снегами.

Пока неброской красотой

Валдай цветёт в истоках Волги, -

Пей, как живительный настой,

Прозрачный воздух - жадно, долго.

Природа перед зимним сном

Врачует синяки и раны

Осенним пламенным листом