Литературка Литературная Газета - Литературная Газета 6469 ( № 26 2014) Страница 13

Но девочку Полю невозможно винить. Она росла в страшных условиях. Ей совершенно не за что любить Россию, не захотевшую и не сумевшую защитить русских беженцев и тех, кто остался в Чечне; Россию, действовавшую грубо, топорно, несправедливо. Чего стоит история про то, как в мае 1998 года из Грозного в Сочи поехали отдыхать те дети, у кого были родственники-боевики. А русские дети – не поехали… Или про то, как, с установлением якобы российского порядка в Грозном, все должности вновь заняли чеченцы… Нет, винить Полю бесполезно. Она росла ежеминутной заложницей, и за десяток лет в сотрясающемся от обоюдного террора Грозном стокгольмский синдром стал её второй натурой. Но дело в том, что она уже выросла. И тут мы выходим на новый виток этой истории, который разворачивается в настоящее время.

25 декабря 2013 года эмигрировавшая в Финляндию Полина Жеребцова пишет письмо Михаилу Ходорковскому. В письме она порицает его за желание удержать Кавказ в составе России и, многократно ссылаясь на свои дневники, объясняет глубину российского негодяйства, из-за которого она стесняется российского гражданства «как позорного рабского клейма». Не вдаваясь в эмоции новоиспечённой «политбеженки», мы вынуждены констатировать: Полина Жеребцова обманывает собственный дневник. Даже не оригинал, а ту отредактированную и сокращённую версию, которую она сочла возможным опубликовать. К примеру, рассказывая о том, как в январе 2000 года русские солдаты пугали жителей расстрелом, она не упоминает, что эти самые солдаты их спасали, выводя из зоны зачистки. Автоматная очередь над головами была грубым солдатским юмором, и хотя нет в нём ничего хорошего, это явно не самый выдающийся пример «зверства».

Расчёт в отношениях со своим дневником появился у Полины тогда, когда она лишилась детского простодушия и осознала, что это – документ, ресурс, и он со временем может быть ей полезен. Идея российского гражданства как «позорного клейма» возникла у неё не в 2013 году, а намного раньше. Беженцы-чеченцы уезжали в европейские страны, и там, судя по письмам, их ждал рай: полное обеспечение и дома с двумя бассейнами. А вот русских беженцев из Чечни Европа принимать не хотела! Дневник был призван исправить эту ситуацию для самой Полины. С какого-то времени чувствуется, что он пишется уже на публику, в расчёте на определённое восприятие. Впрочем, надо отдать Полине должное: она не была неискренней. Она лишь насытила дневник своими умозаключениями, оставшимися на уровне «Россия в Чечне воюет за нефть» и «на «Норд-Осте» не было взрывчатки, потому что милиция её бы не пропустила», а также характеристиками типа «Руслан Гелаев – отважный боевой командир»; стала избирательнее в записях. Она познакомилась с приехавшими в Грозный правозащитниками и очень хорошо поняла цену своему дневнику. Поняла, что это её главный шанс – выбраться. И вовсе не в результате каких-то загадочных преследований российских спецслужб (о чём она теперь заявляет), а ещё в Грозном, в начале 2000-х, Полина приняла решение уехать из чужой, жестокой страны России.

Можно было бы просто констатировать с удовлетворением, что ей это удалось. В конце концов, когда люди, страдавшие от жизненных несправедливостей, получают то, что хотят, за них стоит порадоваться. Дневник в любом случае является интересным и немаловажным свидетельством. Но, к сожалению, получив желаемое «полит­убежище», Полина Жеребцова уже не может остановиться. Она вынуждена демонстрировать свою политическую активность. И когда на её письмо Ходорковскому последовала отповедь бывшего сочинского прокурора Юрия Штамова (увы, не слишком внятная), Полина бросилась в бой. Ей мало теперь утвердить правдивость собственных воспоминаний о жизни в Чечне. Настало время далеко идущих выводов. Таких: «Ставропольский край славится националистическими движениями и ненавистью к уроженцам Чечни, так как издавна именно со Ставрополья призывали служить и воевать на кавказских войнах». Эта умильная логика на фоне тезиса «раньше в Чечне все народы жили дружно» и одновременно рассказов о похищениях русских девушек (в том числе со Ставрополья) имеет одну цель: перевести стрелки. Там, где сейчас проживает Полина Жеребцова, может быть только одна виновная сторона. И она найдена.

В мае нынешнего года Юрий Штамов подал в суд на радиостанцию «Эхо Москвы», где и развернулась вся словесная баталия, по статье 282 – «Возбуждение ненависти либо вражды». История продолжается.

Теги: Полина Жеребцова , Муравей в стеклянной банке , Чеченские дневники

Сказ о пришествии Антихриста в Рясну

Владимир Бутромеев. Земля и люди. Краткая топография места и времени. - М.: Нонпарелъ, 2014. – 532 с. – Тираж не указан.

Над этой книгой писатель работал четверть века. Примерно столько же, сколько в позапрошлом столетии наш великий художник Александр Иванов над полотном "Явление Христа народу". Только у писателя – нашего современника – речь идёт о явлении народу Антихриста. И не обо всём человечестве повествуется в книге, а исключительно о русском народе. «Что произошло с Россией и с русскими в ХХ веке? Что они, русские, сотворили с собой, что сотворили с ними? Что это было, что произошло и что происходит сейчас, теперь? И уж тем более после всего этого и происходящего теперь сейчас бессмысленно писать о чём-либо, кроме как о смерти русского народа». Эти слова из книги наиболее точно и кратко выражают суть капитального труда Владимира Бутромеева и приоритеты его мышления.

Если подходить фабульно, «Земля и люди» – это повествование о Погромной ночи, как автор назвал раскулачивание, выселение в Сибирь и убийства крепких хозяев Ряснянской округи. Владимир Бутромеев – белорусский писатель, речь идёт о Белоруссии, но это слово автор не употребляет. К западу от Рясны – Могилёв, за ним – Варшава, а ещё дальше – немцы, пишет он, к востоку – Смоленск, за ним Москва, а далеко за Москвой – Китай. Иногда его персонажи говорят по-белорусски, но сами себя и он их называет русскими. В этом он следует дореволюционному пониманию русских как единой нации, состоящей из великороссов, белорусов, малороссов-украинцев и карпаторуссов-лемков. Надо ли доказывать, что этот взгляд точнее отражает действительность, чем провокационные построения офицеров австрийского генштаба, пестовавших украинский сепаратизм, и «наших» революционеров, одержимых идеей разрушения Русской державы (Российской империи).

Вот как формулируют причины для расправы представители советской власти в Рясне, готовя список жертв предстоящей Погромной ночи: «Нефёд Строев – убить, не подходя к нему близко, потому что он родной брат Петра Строева и ещё большей силы, чем Пётр, и, увидев, что убивают брата, или узнав об этом позже, он бросится к нему на помощь». (В политической реальности использовалась формулировка «репрессировать как возможного мстителя за отца» (сына, жену и т.д.)

А завершают список Погромной ночи 24 фамилии с припиской: «Убить и их потому, что когда они увидят на своих заборах белые погромные кресты, то онемеют и оцепенеют от страха, и у них можно будет забрать всё: и коней, и коров, и землю, а самих или убить сразу или выселить с обжитой земли вон, отдать на поток и разграбление». Ради чего убивать, ради чего устраивать Погромную ночь? На местном уровне, в Рясне, ради удержания власти кучкой наихудших людей во главе с проходимцем Сырковым, который к тому же отобрал у Петра Строева его женщину и боится, что тот попытается её вернуть. Но план Сыркова одобрен центральной властью, так что он чувствует себя безнаказанным.

Как представляется, роман «Земля и люди» (назову эту книгу романом, хотя сам автор назвал её иначе) занял достойное место на нашем русском Парнасе. Там теперь Владимир Бутромеев соседствует с Андреем Платоновым, Михаилом Шолоховым и, что кому-то может показаться странным, с Михаилом Булгаковым. Но разве не близки «Земля и люди» таким шедеврам, как «Собачье сердце» и особенно «Роковые яйца»? И там и там проблемы последних, ставших первыми, и чудовищ, порождённых невежеством и самонадеян­ностью.

«Земля и люди» восполняет долг нашей словесности перед памятью о народной беде. А что такой долг существует – несомненно. Ведь сколько бы критики (в массе своей происходящие от «комиссаров-в-пыльных-шлемах») ни вопили о том, что 1937 год – самая страшная трагедия Погромного века в России, это не так. И это понимали не только такие выходцы из народа, как Платонов и Клюев, но и наиболее честные и чуткие писатели отнюдь не рабоче-крестьянского происхождения, как, в частности, Борис Пастернак, сказавший в финале «Доктора Живаго» о гибельности коллективизации и о том, что ежовщина – лишь одно из её последствий. Владимир Бутромеев назвал коллективизацию Погромной ночью и от этого термина произвёл имя всего минувшего столетия – Погромный век.