Литературка Литературная Газета - Литературная Газета 6365 ( № 13 2012) Страница 13

обнимает холмы,

и прощальной свирели мотив

возникает и тает.

Как пустые поля небеса обнимают.

Как последний цветок

обнимает последний цветок.

Как покинутый лог

обнимается с рощей

и ропщет

одинокий на ветке листок,

и дожди моросят

на застывшие воды озёр,

и вороны галдят

над погостами старых церквей[?]

Обними меня так,

как мрак нелюбви твоей

обнимает меня.

* * *

Последний августовский день,

ещё печалиться мне рано -

ещё московским тротуаром

летит божественная тень!

И ты, птенец, свищи и пой,

пока пруда не стынут воды,

пока возвышенной свободы

даруют нам глоток живой.

А завтра? За какою далью -

не знаю. Заслонив лицо,

сойду на тёмное крыльцо,

чтоб глаз не увидали.

И сыростью или сиротством

пахнёт из глубины колодца.

На дне его звезда забьётся

и на небе замрёт.

* * *

Те же проводы и те же провода.

Ах, россейская дорога в никуда.

Что там мелет мельничное колесо?

Спит Емеля, мухи липнут на лицо.

Был народ, и нет народа - извели,

а пройдёшь за огороды - пустыри.

Пустельга кричит,

что будет недород.

Был народ - и был тогда дород.

А дорога вдаль ведёт, ведёт, ведёт.

Закуси-ка полушалком тихий рот.

Закричать бы, только крик

в груди угас.

И куда, кривая, выведешь ты нас?

А надежды, как химеры Нотр-Дама.

Хочешь, дёшево отдам я их, задаром?

Ах, дешёвая продажа - не сезон!

Льётся, льётся колокольный перезвон.

Не сезон, чего уж говорить,

но сезон с тобою горькую запить.

И плывёт пасхальный перезвон:

- Дон-н, дон-н.

СВИДАНИЕ С САРОВОМ

Разлучение наше мнимо:

Я с тобою не разлучима,

Тень моя на стенах твоих.

  А. Ахматова

Снова вижу тебя, мой город,

припадаю к тебе без сил,

потому что свой вечный волок

столько лет без тебя тащил.

Неожиданно возвращенье.

Вижу мутной реки теченье,

слышу труб духовое пенье

над безмолвным духом могил.

Возвращенье невыносимо!

Ты налей мне, мой друг, вина.

Вновь покажется, что видна

даль, которая плещет синим!

[?]На крутом повороте шею

я сверну и под чей-то вой

прошепчу, если успею:

"Отвезите меня домой.

В город мой".

Пародии от Евгения Минина

Пародии от Евгения Минина

ОФТАЛЬМОЛОГИЧЕСКОЕ                                                                                                          

Но я гляжу на Запад и Восток

Не очерёдно, а - одновременно.

   Станислав Куняев

Смотрю я вдаль, взобравшись на Парнас,

Объятый поэтической задачей,

И не помеха, что я косоглаз -

Гомер великий вовсе был незрячий.

Со мною все великие умы,

И не о нас ли Блок писал ночами,

Что скифы - мы!

Что азиаты - мы!

Естественно, с раскосыми очами!

ЖЕСТОКОЕ

Швея курила и пила кагор[?]

[?][?][?][?][?][?][?][?][?][?][?][?]..

Потом швея стояла у двери,

Потом швея стояла у окна...

Но что творилось у швеи внутри

Никто не знал. Особенно она.

   Александр Вавилов

Напитка нет опасней, чем кагор,

Лишь полбутылки выпил - быть беде.

А с куревом - известно до сих пор,

Что места не найдёшь потом нигде.

Как бегала по комнатам швея,

Трагичен был её кордебалет,

Но, наблюдая, не сказал ей я,

Где у меня в квартире туалет.

ПОКАЯННОЕ

Когда по родине метель неслась, как сивка-бурка,

Я снял с Башмачкина шинель в потёмках Петербурга.

[?][?][?][?][?][?][?][?][?][?][?][?][?][?][?][?][?][?][?][?][?][?][?][?]

Шинель вела меня во тьму, в капканы, в паутину.

Я в ней ходил топить Муму и - мучить Катерину.

    Михаил Анищенко

И я ещё предположил, что получилось спьяну,

Когда на рельсы положил рыдающую Анну.

О, как  страдаю, видит Бог, покаяться охота -

Болконский князь и Колобок - везде моя работа.

Бессмысленным был тот грабёж в потёмках Петербурга -

Шинель - она не макинтош, не на меху тужурка.

Из книг в живых героев нет, не взять ли в Штаты визу? -

Так думал про себя поэт, в пруд сталкивая Лизу!

Пятикнижие

Пятикнижие

ПРОЗА

Олег Ермаков. Арифметика войны . - М.: Астрель, 2012. - 350 с. - 4000 экз.

Олег Ермаков в 1981-1983 гг. служил в Афганистане. Этим о его прозе уже сказано многое. Новый сборник рассказов: простая арифметика войны - "минус чужой даёт плюс". Ты выжил - значит, ты в плюсе. Даже перенасыщенные событиями, эти рассказы почти бессюжетны, и кажется, что любое действие подавляется, замедляется, растекается под горячим афганским солнцем. Видение солнца сохраняется на сетчатке, мерцает в памяти и потом, после всего, всегда. Хотя Ермаков пишет о самом непоправимом, что может причинить и испытать человек - о смерти, - создаётся впечатление, что это лишь один, поверхностный, пласт повествования. Рассказ - верхушка подводной горы, придушенная несформулированная жалоба, и можно пробиться ниже, глубже, чтобы уловить - о чём она, но и тогда понимаешь обрывочно, на мгновение вправду улавливаешь горячий отблеск на сетчатке и страшишься, почуяв справедливую обиду: непонимание, зачем их посылали умирать так бессмысленно далеко от дома.

ПОЭЗИЯ

Елена Тахо-Годи. Неподвижное солнце. - М.: Водолей, 2012. - 192 с. - 500 экз.

Говорят, что литература нынче иронична. Что это примета времени: ирония, поиск неожиданных сочетаний, стремление автора поразить читателя, показать свою оригинальность и способность идти в ногу с XXI веком. А вот Елена Тахо-Годи не идёт в ногу с веком - она стоит на месте об руку с вечностью. В её стихах живут Пенелопа и Афродита. Мифическим героям, древним, как европейская цивилизация, комфортно в стихах Тахо-Годи: она не пытается обрядить их в новые причудливые маски, и кажется, что такие же Дафнис и Хлоя обретаются в стихах поэтов Возрождения[?] или Серебряного века. Это поэзия вневременная, поэзия женская, исповедально-неоригинальная, потому что она о том, что есть всегда: о любви, одиночестве, смирении перед необратимостью. В ней нет иронии, нет поиска новых форм, но есть то, от чего публика успела отвыкнуть: духовное напряжение, пафос. И поскольку людям до сих пор так и не удалось поймать бога за бороду, никто не доказал, что пафос устарел и не нужен.

ЯЗЫКОЗНАНИЕ

Евгений Водолазкин. Ин[?]струмент языка. О лю[?]дях и словах . - М.: Астрель, 2012. - 349 с. - 3000 экз.

Неоднородная книга учёного-филолога начинается с анекдотов о буднях Пушкинского Дома и продолжается воспоминаниями о коллегах и родственниках автора. Наиболее интересны воспоминания о Дмитрии Сергеевиче Лихачёве. "Он создавал атмосферу храма, и сами собой обозначались вещи, которые в храме делать неприлично. Их и не делали". Дойдя до третьей части книги, читатель поймёт, какая в этих словах звучит тоска по высокому авторитету Лихачёва - защитника русского языка. Вопреки мнению некоторых либеральных (активно продвигаемых) лингвистов, Водолазкин, вслед за Лихачёвым, уверен: русский язык нуждается в защите. Учёный убедительно объясняет, почему ныне уже нельзя считать язык саморегулирующейся системой, напоминает, как в результате повторения речевой ошибки перед миллионами телезрителей происходит заражение этой ошибкой, а также рассказывает, какие возможности обогащения современной русской речи таят слова, которые мы по недоразумению считаем "мёртвыми".