Литературка Литературная Газета - Литературная Газета 6472 ( № 29 2014) Страница 13

Кира Сапгир в этой книге, как мне представляется, решает несколько художественных задач. Во-первых, корпус текстов книги обладает большой культурно-просветительской ценностью. В ней бездна любопытнейшей информации об эстетической жизни Парижа, о парадигмах этой жизни, о её значимых, но волею судьбы оставшихся на теневой стороне истории персонажах. Я думаю, далеко не все знали, что растерзанный толпой комендант Бастилии маркиз Делонэ – предок известного своим дерзким демаршем против ввода советских войск в Чехословакию поэта Вадима Делонэ, окончившего свои дни в Париже в вынужденной эмиграции. Не меньший интерес представляют материалы о французских писателях русского происхождения – Габриэле Манцеве и Владимире Волкове, о поэтессе Аиде Хмелёвой. В этих текстах нет творческих портретов с налётом официальных монографий, здесь живые люди со своими слабостями, капризами, страданиями, но при этом такие цельные, что после прочтения очерков о них хочется узнавать и узнавать ещё.

Во-вторых, Кира Сапгир помимо смыслового создаёт в книге ещё один полюс напряжения. Я бы назвал его этнографическим. Конечно, о Париже писали немало. И каждый из тех, кто пробовал себя на этом поприще, не обходился без подробного проникновения в парижскую топографию. Сапгир удаётся показать Париж с особой, только ей одной известной стороны. Её Париж населён знаменитостями, людьми, двигавшими вперёд историю, но в нём есть место и публике, ведь великим актёрам в театре временных лет не подобает играть в пустых залах. Её личная парижская география состоит из кафе, в которых любили бывать художники, поэты, из городских кулуаров, месторасположение коих знают лишь те, кто с Парижем на короткой ноге, из музеев, чьи истории порой не менее увлекательны, чем судьбы их экспонатов. Слог автора книги «Париж – мир чудесный и особый» совсем не похож на стиль умелого практикующего журналиста-ремесленника. В нём виден кропотливый поиск слов, ритма, тональности. Ведь без этой пристальности о Париже написать невозможно, он тогда не откроется, замкнётся и даже ощерится серым известняком своих строений. В музыкальном арго есть такой оборот – «парфюмерные гармонии». Его обычно употребляют по отношению к французскому шансону и к произведениям, использующим его гармоническую структуру. Нечто подобное можно сказать и о стиле Киры Сапгир. Даже самые её неприхотливые абзацы о Париже полны этой самой «парфюмерной составляющей», пикантной и соблазнительной. Вот пример. «Между туристической улицей Сен-Андре – дез Ар и не менее туристическим гремящим бульваром Сен-Жермен помещается укромный и живописный проулок, куда туристы заглядывают лишь случайно. Проулок этот до половины накрыт стеклянной крышей, украшенной по торцу силуэтом менестреля с лютней. Большая часть проулка загромождена мощной башней, сохранившейся со времён Филиппа-Августа. У тех, кто случайно проникнет туда, внезапно защемит сердце – не то от радости, не то от печали». Убеждён, что и те, кто бывал в Париже и знает его хорошо, и те, кому поездка ещё предстоит, запомнят это описание и обязательно при первой же возможности попробуют сверить свои ощущения с ощущениями Киры Сапгир.

В-третьих, автор применяет не очень распространённый для жанра журналистского очерка приём. Она умышленно сходит с точки объективной наблюдательности и двигается в сторону позитивного авторского субъективизма. Она сознательно не скрывает своего отношения к персонажам своих очерков. Так, например, от Александра Гинсбурга она испытывает щемящий восторг (это видно в каждом описании его внешности и его поступков), перед Алексеем Хвостенко она буквально преклоняется, а вот на долю Марины Влади приходится холодноватое спокойное уважение. И уж, конечно, она не собирается скрывать своего презрения к прислуживавшему Гитлеру правительству маршала Петена, которое, кстати, в определённый период времени признавали и Москва, и Вашингтон, и, если бы не решительность де Голля, неизвестно, как бы ещё развивалась история Франции после Второй мировой войны.

Через всю книгу проходит фигура известного французского слависта Ренэ Герра. Это и неудивительно. Ведь там, где есть линия дружбы и культурного сотрудничества между Россией и Францией, без помощи этого уникального учёного не обходится никто. Его уникальность, это не устаёт подчёркивать Кира Сапгир, не только в том, что он энциклопедический знаток России и её культуры, не только в том, что он искренно и беззаветно влюблён в нашу страну, но и в том, что он напрочь лишён пресловутого евроцентризма, который многим, даже очень авторитетным славистам, мешает взглянуть на картину современной российской жизни объективно. Кира Сапгир характеризует Ренэ Герра так: «Один в поле воин». И с этим трудно не согласиться[?]

Давним читателям «Литературной газеты» наверняка понравятся воспоминания Киры Сапгир о многолетнем корреспонденте нашей газеты в Париже, ныне покойном Аркадии Ваксберге. Любители истории обратят внимание на очерк о преемнике де Голля Жорже Помпиду и о задуманном им музее современного искусства в Париже, внешний вид которого до сих пор вызывает у некоторых ужас, у других – восхищение. Собственно, то же самое парижане испытывали сперва и по отношению к Эйфелевой башне.

В книге много внутренних сюжетов, параллелей, сенсационных фактов и подробностей. Но самое значимое в ней всё же не это. Ценнее всего, что она написана добрым человеком. Мы столько за эти годы видели «творений», напитанных злобой и желчью по отношению к Отечеству, от тех, кто по разным причинам его покинул, что уже начали сомневаться в существовании русского культурного зарубежья. Кира Сапгир в этой книге выступает как своего рода адвокат эмиграции. Ведь где бы ни жил человек, важнее всего, чтоб его деяния, его слова вели к миру, к счастью, к преодолению низости и зла. У Киры Сапгир это получается.

Теги: Кира Сапгир , Париж – мир чудесный и особый

Примерить время на себя

Александр Файн. Так это было. - М.: Вест-Консалтинг, 2013. – 232 с. – 1000 экз.

В последнее время об Александре Файне с интересом заговорили критики. Премиальная "отметка" также имеется – лонг-лист «Большой книги» (в который попало и предыдущее издание писателя – «Среди людей»). Новая книга продолжает разработку обозначенных ранее тем – человеческие судьбы в не самые благополучные для страны периоды (а когда они бывают благополучны?), но и показывает такие качества Файна, как скрупулёзность, стереоскопическое внимание к деталям, уподобление рассказов маленьким энциклопедиям.

Рассказов в книге восемь. Окантованы они двумя вступлениями (В. Ерофеев и В. Мединский) и послесловиями. Судьбы, как мы уже сказали, представляющие основной интерес для писателя, переплетаются с историей страны. Но это не стереотипы-клише о советской жизни. Человек, как и жизнь, может предстать совершенно с разных сторон. И, казалось бы, отрицательный герой – начальник лагеря (хотя Довлатов тоже внёс свою «копеечку» в разговор о лагерной жизни с другой стороны решётки) – имеет право на человеческие и даже условно нежные чувства, отпуская Дарью, любовницу-заключённую («Не оступись, доченька!»). При этом автор не лишён иронии. Зять Николай Иванович (из одноимённого рассказа) – ходячая «энциклопедия», знающий, как жить, «на словах» (а прочитывается: «в лозунгах»), при необходимости отремонтировать дом теряется и безвольно отдаёт деньги проходимцам.

Одна из важных тем, волнующих Файна, – о прощении и прощании, отражена в рассказе «Мой друг Вася». Два героя, Шура и Дод, друзья-одноклассники, которых развела судьба, оставляя зарубки на сердце: любовь к одной и той же девушке, соперничество в спорте[?] Но Шура на полшага отстаёт от товарища. Тут и золотая медаль против серебряной, и успехи в спорте… А девушка явно благоволит «более слабому». Но как можно за спиной у друга отнять самое дорогое?! Только в честном поединке, по-мужски. Но желания человека – одно, а время (третий главный герой) действует по своим законам: приговор врачей, крест на спортивной карьере, невозможность поступить в любимый вуз…

Будущее соединяет героев – постаревших, переосмысливших многое. Любимая женщина умерла, жизнь – прожита. Прощение тут или прощание? А дома последний, но самый искренний друг – будильник Вася. И он – вдумайтесь! – отсчитывает время (которое терять ни за что нельзя).

Литература, по мнению Файна, начинается тогда, когда читатель примеряет содержание на себя. Это два базиса его творческого самосознания. При этом он отталкивается и от классиков. Аналогии с Шукшиным и Шаламовым приводились критиками начиная с В. Мединского. Связь со вторым очевидна – колымская тема предполагает, что каждого автора, «покусившегося на святыню», будут сравнивать с ним. Файн – очевидец, его детские годы прошли на Колыме, а потому образы этих мест, помноженные на время, вполне естественно всплывают в сознании.