Литературка Литературная Газета - Литературная Газета 6417 ( № 22 2013) Страница 13

ДВА МИРА

День такой наступит, с новой челобитной

Обратятся люди к власти ненасытной –

Пусть лишат нас страха, страсти и свободы

И в застенки спрячут на долгие годы!

Пусть застроят тюрьмами города и веси.

Мир тогда утратит мерзость равновесия!

Милыми покажутся прежние изъяны.

Ведь на нас на всех не наберёшь охраны!

Ночь придёт, и, утра не дождавшись даже,

В страхе о пощаде нас попросит стража.

ПРИТЧА О СВЯТОМ САВВЕ

Когда шёл по земле Святой Савва,

Ещё прежде своего рождения,

Когда его ещё звали Растко,

Шёл, как и сейчас идёт он,

Хотя мы самого его не видим,

А может быть, это было после,

Кто-то шёл по стопам Саввы

К источнику Саввы

На вершину Саввы,

Куда и мы идём снова и снова,

Ибо нет нам пути другого.

И вот кто-то Саввина дня накануне

Шёл по земле Саввы,

И на него псы напали,

Как они и сейчас нападают

На любого, кто держит путь Саввы.

Путник сложил троеперстие,

Как и нам велено креститься,

Отпугивая псов заветом,

Но псы ещё больше рассвирепели

И до нынешнего дня не отступили.

Тут он склонился – поднять камень,

Но камни вмёрзли в эту землю,

Пристыли к ней ледяными цепями,

Потому что зима была сурова,

Как она сурова и ныне,

Как всегда, Саввина дня накануне.

Уже тащили Саввины стопы,

Бедро Саввы, локоть Саввы

По земным долам и лощинам,

Где всё вокруг поделено на свете,

Тут Святой обнажил меч своих уст,

Своё единственное оружие,

Какое он и нам заповедал,

И эти слова промолвил:

– Будь же проклята земля, где от века

Псы свободны и связаны камни.

                 Перевёл Вячеслав КУПРИЯНОВ

Ты вакханка моя, наркоманка

В новейшей литературе мрак - замена глубины. В романе А. Иличевского "Орфики" мрак – это Россия, прежде всего Россия 90-х. Студент Пётр, не успев улететь в Америку, влюбляется в чужую жену Веру, которая отвечает такой неистовой страстью, что вместо совместного солнца выкатывается безумная луна, под которой герои насилуют друг друга в подъездах, на чердаках или вблизи могильных плит. Вера, задавленная внутренним зверем, не может быть счастливой, но она грозит стать смертельно несчастной, если от позора и тюрьмы не будет спасён отец-генерал, обвинённый в растрате. Пётр погружается в новорусскую бездну без компромиссов: продаёт крематорные печи, скупает в провинциальных моргах невостребованные трупы для производства восковых статуй, пытается заработать в постели с богатым Барином, под наркотиками летает курьером. Денег для успокоения инфернальной Веры всё равно не хватает.

У разрастающейся тьмы есть своя логика: жертва больше напоминает преступление, а герой, который мог бы отправиться в сторону Христа, сближается с Иудой. Кульминация плана спасения – участие Петра в мистерии, совмещающей «русскую рулетку» с дельфийским оракулом. Местная Кассандра выкрикивает слова о будущих катастрофах, уже известных читателю: взрываются дома, машины, поезда, самолёты, люди гибнут в метро, на вокзалах и уличных перекрёстках. В момент пророчества об очередной беде искатели больших денег щёлкают пистолетом, приставленным к виску. Когда один из игроков падает, объявленное событие не происходит. Производится замена, и единственный выживший получает доллары. Петру везло: падал не он, а партнёры. Но когда была озвучена трагедия в Беслане, герой почувствовал пулю, рвущуюся в висок, бросил оружие и сбежал. Пётр выжил, дети в Беслане – нет.

Если обозначить мир «Орфиков» лаконичным словом, стоит вспомнить декаданс. А. Иличевский – самый яркий представитель этого настроения в современной русской прозе. Прочитай его тексты Ф. Сологуб, З. Гиппиус или М. Арцыбашев, творившие сто лет назад, сразу признали бы своим.

Есть декаданс на уровне содержания, когда дерзкий автор начинает экспериментировать с тяжёлыми идеями, поддерживать динамику рискованной мысли, избегающей известных путей. У А. Иличевского есть основания для этой стратегии. Но в «Орфиках» автор значительно больше доверяет декадансу на уровне формы: роман напоминает дорогой, украшенный искусственными цветами склеп, в котором живые мертвецы ведут неспешную беседу об ужасах существования.

Повсюду распространяются «мучительные цветочные запахи», сумерки «полны сладкой жути». Вера «обручена со смертью», она – «бездонное женское божество, способное вырвать глаза». Закономерно, что соединение происходит на кладбище «в мороке бредового забытья», а близость смерти только «подстёгивает любовный припадок» и, конечно, готовит «истощение отравленных желанием тел». Пётр – вполне состоявшееся декадентское сознание: «Мы были очарованы бодлеровской лошадью разложения, раскинувшейся посреди столицы».

Находясь в границах поэтики угасания, не стоит увлекаться историософией. Однако автор «Орфиков» переходит именно к ней. 20 лет назад «рухнул человек», и «бесы заполонили каждый уголок». Позади – «советская зомби-империя», впереди – незавидная судьба «народа, отравленного трупным ядом». В каждом из возможных русских времён царит кошмар самоуничтожения, а ядром нашей истории оказывается дьявольская игра. Опричнина, пугачёвщина, реформы Петра, крепостничество, революции, Большой террор, Гражданская и Великая Отечественная подталкивают Петра к печальному выводу: Родина-мать стала мачехой, «не просто низвела образ человека, но сделала всё возможное, чтобы сыновья перестали её любить». Структура романа не позволяет сказать, что автор не согласен с героем.

В поэтике – декаданс, а там, где происходит становление философии истории, – отрицание России как смысла и цели. При этом А. Иличевский хочет, чтобы мы воспринимали сюжет в согласии с античной логикой, думали о древнегреческих богах. «Орфики, устраивая мистерии, поклонялись Аполлону и пренебрегали Дионисом. Они верили в способность человека с помощью самопожертвования умилостивить богиню неизбежности, рока – Ананке, и изменять будущее», – читаем в справке-эпиграфе.

«Орфики», как и предшествующие романы Иличевского, посвящены отношениям интеллигента с Дионисом. Дионис Иличевского – истребление человека алкоголем («Математик»), наркотиками («Анархисты»), любовной зависимостью, в которой совсем нет света («Орфики»). Вместо трагедии, предполагающей достижение экстремальных точек спасения, – поглощение: русский мир готов к тому, чтобы его уничтожила бездна.

Вакханка в мистерии и наркоманка в ломке (Катя из «Анархистов») всё-таки не одно и то же. На такого клинического Диониса, лишённого мифологической сложности, наступает математически просчитанный Аполлон – не бог чистой красоты и укрощения хаоса, а принцип рационального отстранения от пожаров внутреннего мира. Классическая для А. Иличевского ситуация: на Петра, безголосого Орфея, пристально посмотрел какой-то суровый Дед Мороз, и язвы души оказались под снежным панцирем, разложение было приостановлено. Аполлоническое спокойствие и результаты усилий писателя-анестезиолога заметно отличаются.

Романы Иличевского – экспериментальная больница, где лечат не любовью и преображением, а замораживанием, инъекцией льда. В пространстве холодного аристократизма пациенту стыдно быть истеричным, распущенным, зависимым от смертоносных веществ и депрессий. Ближе к финалу многословие покидает героев Иличевского, их чувства становятся простыми. «Весной надо будет отсюда выбираться», – последняя фраза Петра, решившего покинуть бесланское кладбище.

Что он делал там? Вряд ли наказывал себя за не сделанный выстрел, который мог спасти сотни детей. Скорее, проходил терапевтический курс: прижимаясь к могильной земле, соприкасаясь с образами павших, учился не сгорать в Дионисе, застывать в безмолвной тишине, в аполлоническом равновесии, исходящем от надгробных монументов, – прекрасных в прохладном граните и свободных от людской суеты. Нет больше шумной жертвенности, не беспокоит память о Вере, оставшейся в горящем аду. Женщины у Иличевского не спасаются.

Александр Иличевский. 

Орфики: Роман. – М.: АСТ, 2013. – 

283 с. – 4000 экз.

Легенда о тоталитарном человеке

Александр Куляпин, Ольга Скубач. Мифология советской по­вседневности в литературе и культуре сталинской эпохи. - М.: Языки славян­ской культуры, 2013. – 240 с. – 500 экз.

Учёные из двух сибирских вузов – Ишим­ского государственного педагогического института им. П.П. Ершова и Алтайского государственного университета – проделали немалую работу: исследовали и обобщили центральные образы советской поэтики – время, уникальные географические явления (например, образ Волги), транспорт, связь, человеческий фактор. Эти наблюдения интересны, занимательно изложены. Однако в результате получилась книга, в которой предлагаемый вниманию читателей материал намного значительнее, чем авторские выводы о нём. Почему так вышло? Решившись повествовать о "мифологии", Куляпин и Скубач увлеклись прямолинейным подвёрстыванием материала к своему субъективному и уже сложившемуся представлению, нимало не смущаясь, если прокрустов каркас оказывался слишком тесным. Слишком прозрачна установка, которая мотивировала авторов ещё до того, как они взялись изучать материал, и многие выводы взяты с потолка – ибо откуда-то же надо было их брать. В результате чтение небезынтересно – однако вопросы «почему», «отчего» множатся, не находя ответа.