Газета День Литературы - Газета День Литературы # 175 (2011 3) Страница 13

Теперь вдумайтесь, что означает ярлык, прилепленный читающими японцами-интеллектуалами к Мураками: "Бата-Кусай". В переводе это "Нестерпимо воняющий маслом".

В прозаическом стиле Мураками без труда улавливается некий оскоплённый гибрид из Ремарка, Хэмингуэя и Фицджеральда – упругий, жёсткий слог, ковбойская непритязательность смысловых блоков, взрывная афористичность. За всем этим чувствуется зрелый, набухший тугой кровью мастер пера, который с нахрапом насильника то и дело прорывает этическую плевру мировых литканонов.

Тексты Мураками нафаршированы опорожнением мочевого пузыря, физиологией случек, банками пива, сигаретным дымом, чашками кофе, треском из кабин биотуалетов, вонью от старой маразматической кошки, с её привычкой выблёвывать твёрдую пищу.

"Жила была Девочка, Которая Спала С Кем Ни Попадя. Вот как её звали… ещё в девичестве она завела толстую школьную тетрадь, где производила скрупулёзный учёт и описание всех своих менструальных циклов. Таких тетрадей у неё было восемь".

Сдержав рвотный позыв, ломишься сквозь текст дальше.

"Китовый пенис не был похож ни на мой пенис, ни на чей-либо, из всех, мною увиденных. Он торчал из бытия музея и смахивал на раритет из песков Средней Азии".

Этот реликтовый орган загадочно принизывает главу за главой романа, чтобы необъяснимо и бесследно исчезнуть в конце книги.

"Кто-то сзади вдруг громко испортил воздух. Две пигалицы в школьной форме громко прыснули в кулачки. Поцелуи с обжиманиями в углу справа становились всё откровеннее, пока не перешли в конечную фазу. Я не нашел ничего лучшего, чем заняться с моей подругой сразу конечной фазой. В темноте многие парочки точно так же занимались любовью".

Солидаризируясь с нормальными японцами, соглашаешься, что здесь не просто пахнет – шибает в нос "маслом". Но если же сравнивать литзапахи японца с нашими "оральными выродками" Букера или Сороса, будем справедливыми: Мураками щенок по сравнению с "калоедами" типа сорокиных и войновичей – с их густопсовым ароматом.

Продираясь сквозь завалы из вонючих носков, китовых фаллосов, жареной рыбы, джазовых и рок-мелодий англосаксов, окунаясь в деловитую обязаловку случек, в коих то и дело склещиваются герои романа, вдруг натыкаешься на мертвячину пейзажа:

"Ржавчина сожрала рельсы железной дороги. Перед складами размахнулось поле заповедно-дикого бурьяна. Из него торчали изъеденные останки двух автомобилей. Покрышки с рыжих колёс были сняты, капоты разъявлены, залиты птичьим помётом…". По традиционно благоговейной эстетике японской природы мастеровито шваркают грязной тряпкой.

На смысловую закуску нам предельно скрупулёзно живописуют историю городка Дзюнитаки: беспросветная, рабская безнадёга освоения японских гор, практически непригодных для нормальной жизни, – вместе с каторжным трудом засыпки моря, именно так у моря отвоевывают японцы клочки суши для человеческой жизни. И всё это на фоне преступно пустующего (по Мураками) великолепия незаселённых островов "северных территорий". Не камешек – булыжник в наш, Российский, огород.

Осатанело ищешь смысловой стержень во всей этой писанине: мастер эпатажно выворачивает наизнанку загаженное, беспросветное бытие Японии, рассмотренное в собственную писательскую лупу – чтобы концептуально отторгнуть его, сопережить беспросветности, предостеречь, предать анафеме? Скоро убеждаешься – чёрта с два, главному герою романа вместе с его бизнес-напарником Крысой (!) вполне комфортно именно в такой среде. Они нерасторжимы с нею, плавают в ней, как зародыш в материнской плаценте. Более того: автор РЕКОМЕНДУЕТ осторожно и ненавязчиво амёбную незатейливость этой среды: сексуальную раскованность и никаких должностных обязанностей ни перед кем. Любая обязанность – это кандалы на личной свободе. Цель всех этих постулатов? Взрастить и укоренить в молодёжи враждебность к "розовым соплям" японского эстетизма. Мураками насаждает враждебность к эстетике, в которой, по его мнению, погрязло старшее и даже среднее поколение, те, кто создал своим трудом японское чудо 60-90-х годов.

Что есть "пастьба овец" по Мураками?

Для посвящённых здесь рассказ-инструкция ОВЧАРА:

"Самое главное – следить, чтобы они не спаривались как попало. Надо выбрать самого сильного самца, чтобы он осеменил по первому разряду. Тогда и шерсть у потомства будет гуще, стричь её прибыльней, и мясо вкуснее. После чего можно расслабиться".

Игриво подмигнув, овчар завершает инструктаж:

"Они, эти овцы, всё хотят равенства? Почему бы и нет? Под ножом мясника все будут равны, что первый баран, что пятидесятый.

Всех друзей – на пикничок! На чудесный шашлычок!"

Итак, кто ныне Мураками? Это идол в продвинутой прослойке японских хиппи (яппи). Он столь же обязательный атрибут студенческих посиделок в кафе, как американская сигарета, чашка кофе и порция секса вечером. Стоит задать вопрос: "Как думаешь, скоро Мураками дадут нобелевку?" – и ты становишься своим в обществе юных яппи-роботов, поскольку знание "миров Мураками" – это индульгенция и пропуск в тусовки и среду их нынешней молодёжи. Ныне эта молодёжь отслаивается и слезает с традиционной Японии, как шкура с тела линяющей анаконды.

…Муравей затаскивает в свою нору под сливой ничтожную, никчемную тлю и создаёт ей благоприятные условия для размножения. Затем он выносит потомство тли на воздух и расселяет его по сливовым листьям, чтобы оно множилось. Тля начинает плодиться, питаться соком сливы, перерабатывая его и выделяя при этом сладкий нектар. Вот он-то и является конечной целью разведенческой стратегии муравья: он лакомится нектаром тлей бесплатно, бесперебойно – до самых заморозков.

Янки ХХ века раньше всех мастеровито дополнили силовое решение своих геопроблем разведением нужных тлей. Это столетиями практиковал Рим, поставивший во главе Иудеи своего Ирода. Потом эту методу использовали хазары в Итиле и Белой Веже, посадив там своих каганов, затем ханы Орды – чтобы собирать паразитарную дань без крови, без потерь и разрушений в своих рядах, рассаживая двуногую тлю по государствам. В ХХ веке израильское лобби в США вырастило и разнесло по планетарным ветвям политических сокососущих: Пиночета, Ататюрка, Карзая, Леха Валенсу и Леха Качиньского, Хосни Мубарека, Горбельцина, Андропова, Яковлева, Шеварднадзе, Саакашвили и Ющенко.

Те послушно выделяли свой "нектарный" субстракт, пропитанный нищетой, ростовщичеством, ограблением недр, валютной спекуляцией, угасанием коренных народов и, как следствие, – банковскими кабальными кредитами. Этот политпроституционный "нектар" производился для США-заров.

Япония, в силу своей экономической конкурентоспособности, всегда являлась лакомым куском для звёздно-полосатого спрута. Но у японцев сложилось за века неодолимое: семейно-родственные отношения на доверии и национальных традициях пронизывали не только семьи, но и коммерческие фирмы, корпорации, которые отторгали паразитарных чужаков и готовили молодёжь к работе в своём государстве: доморощенных юных атлантов. Чтобы те, в своё время, приняли на свои плечи тяжесть японского чудо-небосвода. Кроме семейно-родственных отношений в Японии были самым неподдающимся для америкосов ещё и танки: не из стали и гусениц – из непостижимо изящных поэтических пятистиший школ Басэ, Танрин, Тэйтоку, ставших фундаментом японской литературы и культуры ещё в 3-5 веке.

Сорвал пион –

Он застонал.

Стою как потерянный

В вечерний синий час,

Пропитанный цветочной болью.

-------

Я не могу найти цветов расцветшей сливы,

Что другу показать хотела,

Здесь выпал снег и я узнать не в силах,

Где сливы,

А где снега белизна.

-------

Сюда, из здешних мест, из Синану

И из реки Тикума ты взгляни:

Вот камешек простой,

Но ты лишь ступишь на него ногой

И станет для меня он яшмой дорогой.

Вот это всё было крепчайшим цементом, о который ломал зубы звёздно-полосатый монстр, всаживая их в древнейшую эстетику японцев, измеряя её собственным аршином каторжан и бандитов.