Газета Завтра Газета - Газета Завтра 521 (46 2003) Страница 13

И в каждом храме, конечно, батюшки с матушками, служки и клир. А вокруг — приход, тысячи людей, армия верующих, миллионы новообращенных, своим устремлением к Христу изменивших душу народа, сознание нации. Возбудивших в других, несогласных, пыл богоборчества и сектантства. Опять краснословы — интеллигенты богохульствуют, обличают православие в духе демократов царских времен.

Вокруг веры споры и просто разговоры.

— Как, по-вашему, — спрашивает меня отец Игорь, — почему в основном женщины приходят в храм?

Мы мчимся по Ленинградке в полуденных сумерках поздней осени, в распыленной глинистой жиже из-под колес. За рулем сын отца Игоря. Рядом с ним — матушка Вильгельмина. Сзади за спинами сиденья большой образ Всех святых.

Отец Игорь зажигателен и пытлив. Постоянно контролирует себя по части эмоций. Много рассказывает о своей деятельности на духовном поприще. Осекается. "Грешен в похвале. Все о себе да о себе. Прости, Господи".

Я отвечаю на его вопрос о женской экспансии на паперть в том духе, что, мол, силу любви и прощения первыми, наверное, почуяли в себе все-таки женщины. Христос, по сути, только выразил их вековые, историческое чаяния и совершил подвиг, запечатлел любовь на крсте, а природа-то ее в женщинах.

Возможно моя трактовка не отвечает представлениям отца Игоря на этот счет, по крайней мере он не перечит, наоборот, по каким-то ассоциациям начинает рассказ о том, как они с матушкой Вильгельминой познакомились и поженились.

Вильгельмина — полька, католичка. Семью разделил, если и не железный, то деревянный занавес. Даже в страны социализма трудно было в свое время съездить навестить родственников. Она была обречена жить в России и набожность свою воплощать в православной церкви, привнося в нее дух суровой простоты. Не отступилась она от веры отцов даже в самый решительный момент своей жизни — перед свадьбой. "От веры предков не отрекусь" , — заявила девушка. Рисковала не получить благословения на брак с православным священником. Рисковала разладом знакомства, судьбой. И хорошо, что нашелся мудрый батюшка. Он сказал: "Не надо тебе, раба Божия, ни креститься, ни перекрещиваться. Ты же — крещеная. Тебе только миропомазание принять, и ступай себе под венец".

Отец Игорь нетерпеливо уточняет, добавляет подробности в эту историю, и видно, что те волнительные далекие дни живы в памяти во всех подробностях. Семья получилась замечательная. Вот только бы с сыном теперь сладить, сидящим за рулем Ильей. "Невенчанный живет". Произнеся эти слова, отец Игорь напускает на себя максимально возможную для своего покладистого характера строгость, даже ворчит: "Или венчайся, или..." А что "или" — у него, кажется, и язык выговорить не поворачивается. А, может, он и сам не знает, что "или".

Добродушен он и покладист. Жизнелюбив до крайности. Радует его каждая минута пребывания на земле, в этой суете мира. Он не монах. Он только одним боком в монастыре, а другим — с нами, грешными, в полной мере, на полную катушку.

Тема женитьбы его интересует как всякого мужчину. Протиснувшись плечом между сиденьями, он рассказывает о мудром батюшке, который, увидав однажды, как девочка смотрит на мальчика, сказал: "Женить их пора". Хотя все говорили: рано. Однако ослушаться батюшку не посмели. Повели молодых к нему под венец. И пара получилась на славу. Теперь уже у них четверо детей. И друг дружкой не налюбуются.

— Или еще, — рассказывает отец Игорь. — К одному батюшке обратился коллега с таким вопросом: скажи, честной отец, как быть? У меня три дочки, а я сына хочу. Что делать? Каким святым свечку ставить?

Ответ был, как и положено, притчевым, несколько загадочным: пускай, мол, твоя жена почаще пол моет.

В молчаливом осмыслении слов опытного батюшки мы проехали километра два по старинному Ковригинскому шоссе, прорубленному по благословению Сергия Радонежского монашеской братией в достославные времена, и свернули к прудовому хозяйству.

Отец Игорь в полном облачении (ряса, камилавка, крест на груди) споро, делово вошел в цех к огромным бакам, полным живого карпа. Тут его встретили радостно, подошли к ручке и отвесили штук десять тяжеленных рыбин.

— Это Валентине Михайловне в подношеньице, — было сказано в пояснение.

И тут самое время сообщить, что мы отнюдь не праздную поездку совершали по Подмосковью, а были устремлены к месту нахождения чудодейственной, мирроточивой иконы Божией Матери в городе Клин, на квартире одной необыкновенной женщины.

Весть о мирроточице, о целительной силе ее воздействия разнеслась далеко по стране. Отовсюду едут к Валентине Михайловне больные, сирые, несчастные. В очереди выстаивают часами и получают по вере своей.

С пакетом рыбы в багажнике мчим в глинистой взвеси вдоль канала имени Москвы. Езда с попом (так без тени уничижения называет себя отец Игорь) настраивает на особый лад. Родовой священник по-своему видит окрестности. Каждая церковка проникнута его вниманием, о каждой он может много рассказать как профессионал, а не гид.

Мелькнули за деревьями шатры и купола с крестами.

— Это князей Юсуповых семейная церковь.

И далее была изложена устами отца Игоря история ее восстановления.

Еще в советские времена князья из— за границы списывались с властями на предмет поддержания реликвии в надлежащем порядке. Обещали помочь материально. Обещали многие тысячи. Им ответили изощренно: мол, при строительстве канала ваша драгоценная церковь оказалась под водой. Мол, нету ее теперь в природе. При всесилии КГБ разведчиков сюда князья из Парижа заслать не могли. Угомонились с ностальгией.

Прошло двадцать лет. Второе крещение Руси было в самом разгаре. Заимевший храм Юсуповых батюшка уже сам инициативу проявил и сообщил потомкам князей в Париж радостную весть о существовании их храма на лике русской земли. Приглашал приезжать, обещал встретить торжественным молебном. Но к тому времени князья кто занемог, кто помер, и все впали в безденежье. Послали 200 долларов на помин своих душ. Не совершилось чуда. Не пролилась манна небесная над "княжеским" храмом. По кирпичику, по копеечке батюшке пришлось доводить строение до ума.

Проезжаем Деденево.

— Тут казак Филин живет, — рассказывает отец Игорь. — Однажды на Пасху он меня со своими орёликами охранял. Эфэсбэшники пугнули , мол, кто-то взрывать меня намерен. Ну, Филин и приехал. Обошлось.

— За что же вас-то взрывать, отец Игорь?

— Тогда памятник Николаю Александровичу взорвали. А у меня в храме икона его и всей семьи самая почитаемая. Ну вот якобы поэтому.

— Революционеры новые.

— Да как сказать — новые. Они всегда, во все времена одинаковые. Моего деда в сорок пятом с кровати больного стащили и стали бить сапогами. Его четыре раза расстрелять хотели. Что мои страхи перед этим.

— А деда за что?

— Он известный священник был. Во многих московских церквях служил. В храме служил рядом с домом, где заседали вожди бунтовщиков 1905 года. Под самые стены святой обители, говорит, подобрались. И все удивлялся, как это их тогда гнев Божий не настиг. Дед был третий бас по Москве после Розова и Здеховского. Старые священники все его знали и добрым словом поминали. Мы с родителями в его комнатушке пятнадцатиметровой всю жизнь прожили. Меня во дворе ребята попенком, конечно, дразнили. Я институт закончил, аспирантуру. Вот как-то с девушкой гуляю в Сокольниках (это еще до матушки Вильгельмины дело было), заходим в храм и слышу из темноты шепот: вот поп идет. А я тогда был обыкновенный советский парень и одет соответственно. И кто это сказал — не знаю. Чей голос был? Тогда толчок внутренний почувствовал. И скоро меня сторожем взяли в храм на Пресне. В память о моем деде. С тех пор я в церкви неотлучно. Все обернулось неожиданно. Вчера чтец. Сегодня дьякон. Завтра — священник. Так стремительно получилось. Теперь я в московском храме служу. Да у меня еще подмосковный приход есть. Вон он, видите.

Над широким прудом, почти водохранилищем, в вышине белел храм, будто бы даже крестом за облака цеплялся — столь низко висли они сегодня.

Подъезжаем к церковной ограде. Пока отец Игорь обходит хозяйство, я оглядываю деревню внизу, луга, леса вдали. Самая неживописная погода, мир без теней и даже не черно-белый, а грязно-серый. Но все равно в окрестностях чувствуются ширь и красота. Дышится легко на холме. Светло думается о великом благе для деревни церкви, чудом сохранившейся и восстановленной трудами отца Игоря. Тысячу лет тут жили со Христом. Триста лет храм стоит. Что ни говори, а есть в этом некая неоспоримая фундаментальность. Церковь, как опора во времени пространстве жизни каждого русского в отдельности и всех вместе. В теперешнем-то осеннем долгом мраке, думаю, поздним вечером глянешь оттуда снизу, из домишка своего на холм, а в окошке церковном огонек горит, и должно же как-то легче вздохнуться, покою прибавиться и надежды...