Субъективный взгляд. Немецкая тетрадь. Испанская тетрадь. Английская тетрадь - Познер Владимир Владимирович Страница 13

Права была госпожа Циприс, добиваясь принятия закона, который запрещает неонацистам устраивать демонстрации около памятников жертвам нацизма? Да, на мой взгляд, была. А если бы она предложила принять закон, вообще запрещающий ультраправым проводить демонстрации, она была бы права? Это не было бы нарушением демократии?

Но ведь сами ультраправые, приди они к власти, отменят все демократические права, ведь так? А придут они к власти, используя демократию. Значит, их надо запретить, правда?

Конечно, правда… Но как быть с их демократическими правами?

Ханс Бьерке

Она резко встала и вышла из комнаты на веранду. Там открыла сумочку, достала сигарету и закурила.

Я вышел одновременно с ней, постоял рядом, потом спросил:

– Что, тяжело?

Она посмотрела на меня… нет, не с ненавистью, но с чем-то близким этому чувству. С неприязнью, враждебно. Сжала аристократические губы (ее аристократичность просто бросалась в глаза – в движениях, во взгляде, в фигуре, в тонких щиколотках и длинных, выразительных пальцах) и почти выплюнула:

– Хватит! Обрыдло! Сколько можно?!

Из комнаты, откуда мы только что вышли, было слышно, как кто-то рассказывает о нацистских концлагерях, о зверствах, там творимых. Шел просмотр видеоленты, было это в Переделкино в доме у моих друзей-киношников, которые пригласили меня на обед с «немецкими гостями». Замечу, что меня часто приглашают на такие обеды/ужины, считая, видимо, что мое иностранное происхождение и умение говорить на «их языке», как в буквальном, так и в переносном смысле, должно позитивно подействовать на них, расслабить и успокоить их напряженные русской действительностью нервы.

В данном случае приглашен был господин Ханс Бьерке с супругой в надежде, что он, крупнейший деятель кино и телевидения, примет финансовое участие в предлагаемом моими друзьями проекте кинофильма. Именно с этой целью были устроены обед и последовавший за ним просмотр, с которого минут через десять после его начала сбежала супруга господина Бьерке Александра.

То, что сотворил Гитлер сотоварищи и при полнейшей, чтобы не сказать восторженной, поддержке немецкого народа, лично для меня представляет собой самое тяжелое преступление в истории человечества. И дело не только – и даже не столько – в количестве убитых и замученных людей, сколько в идеологической подоплеке происходившего. Этому нет прощения. И это нельзя предать забвению.

Надо отдать должное немецкой общественности, которая настойчиво и, можно сказать, с немецкой педантичностью и основательностью делает все возможное, чтобы память об этом преступлении не исчезла. О ней напоминают на каждом шагу: например, в том районе, в котором живет моя дочь, в Шёнеберге, то и дело на улицах попадаются небольшие щиты с указами гитлеровского времени: «Евреям вход в парк запрещен», «Евреям собираться группами запрещено», ну и так далее. Детям, родившимся через несколько десятилетий после гибели Третьего рейха, напоминают о нем на уроках истории. Когда я спросил своего внука, что ему и его одноклассникам говорят о гитлеризме (ему было лет 10), он ответил: «Знаешь, говорят, что виноват был не только Гитлер, не только нацисты, что виноват был немецкий народ, который поддержал Гитлера и нацистов». Да, я в курсе того, что несколько ранее я уже обращал ваше внимание на этот факт. Понимаю и то, что с точки зрения редактуры повторы излишни. Но я нарушу правила редактуры и повторюсь, потому что считаю сказанное бесконечно важным.

Я тогда мысленно снял шляпу перед немцами, перед немецкой школой. Ведь как просто было бы сказать: «Да, был злодей Гитлер, были злодеи нацисты, они были преступниками, они причинили миру, в том числе нашей любимой Германии, тяжелые страдания, за что и поплатились. Но это все в прошлом, с этим покончено». Но нет, не ограничились этим: виноват немецкий народ. И тогда легко ответить на некоторые трудные вопросы:

– Разве может народ ошибаться?

– Да, может.

– Разве может народ совершать преступление?

– Да, может.

– Разве народ может быть виноватым?

– Да, может.

– А как понимать выражение «Глас народа – глас Божий»?

– Пожалуй, лучше не задумываться над этим…

Я все жду, когда в России честно и во весь голос скажут, что Сталин был преступником, что большевики в разных своих ипостясях были преступниками, что они были виноваты в свершении тяжелейших преступлений, которые отбросили Россию на много десятилетий, но что виноваты в этом не только они, виноват в этом и русский народ, который восторженно поддерживал и самого Сталина, и созданную им систему. Я уверен, что когда-нибудь это случится, но дождусь ли?

Вернемся к нашим баранам, то бишь в Переделкино и к господину Бьерке с супругой.

– Хватит! Обрыдло! Сколько можно?! – с ненавистью, сдавленным голосом сказала она.

– Вы о чем? – спросил я, прекрасно понимая, о чем она.

– О чем?! О бесконечном раскаянии, о всеобщем осуждении, о Гитлере, о нацизме, ну, хватит, все сказано, мы все признали, мы посыпали головы пеплом, мы съели тонну дерьма, мы вывалялись публично перед всеми во всех вонючих лужах, какие есть и каких нет, и мне хватит, по самое горло хватит, не хочу больше слушать эту песню и не буду слушать ее, понимаете, не буду!!!

Было видно, что она страдает. И я испытывал от этого удовольствие. Мне страшно хотелось спросить, что делали ваш папа, ваш дедушка в те, уж не столь далекие, годы? Где служили? Какие подвиги совершали во славу Третьего рейха? Скольких евреев убили, чтобы избавить мир от недочеловеков? С каким рвением выбрасывали правую руку, приветствуя вождя, и с каким восторгом пели “Deutschland, Deutschland über alles”? Но не спросил. Я даже не спросил ее о том, как получилось так, что ее муж, такой успешный и богатый деятель киноиндустрии, член совета директоров нескольких крупнейших компаний, родился не в Германии, а в Аргентине? Не потому ли, что его отец оказался среди тех высокопоставленных нацистов, которым удалось ускользнуть от рук правосудия и бежать в Латинскую Америку, где их ожидал теплый прием под крылом сочувствовавших им местных полуфашиствующих диктаторов? Хотел спросить, да не спросил. Но когда кончился просмотр и мы, расположившись на террасе, пили чай, я сказал о том, что собираюсь снимать документальный фильм о Германии и очень хотел бы взять у них интервью, когда буду в Баварии (то, что живут они под Мюнхеном, было для меня абсолютно ожидаемым фактом).

Она посмотрела на меня с неприязнью, подняла руку, как бы отталкивая мое предложение, но господин Бьерке широко улыбнулся и радушно – даже слишком – сказал, что да, конечно, это будет замечательно, обязательно, только дайте знать заранее.

Встреча состоялась. На широком, безупречно ухоженном газоне, окруженном не менее безупречно ухоженными деревьями, в лучах заходящего баварского солнца, они сидели на двух стульях, он и она, и отвечали на мои вопросы. Наша киногруппа довольно долго плутала в поисках их особняка, расположенного километров в 20 от Мюнхена, опоздали мы примерно на час и были встречены хозяйкой словами о том, что интервью вряд ли состоится, у них нет времени, ждут гостей. Но господин Бьерке, вновь взяв на себя роль «доброго полицейского», сказал, что нет, ничего страшного, время найдется, мы ни в чем не виноваты, заблудились, что ж, с кем не бывает.

Интервью состоялось, и его супруга упорно давала мне понять, что терпеть нас не может, меня в первую голову, а он делал вид, что наш приезд доставляет ему исключительное удовольствие. И она со всей своей откровенной неприязнью была мне несравненно симпатичней и интересней, чем он. Во время интервью она говорила то, что думала, – прямо, жестко, не выбирая выражений. И по поводу раскаяния, и по поводу турок, заполонивших Германию, и по поводу иммигрантов. А он смотрел на нее почти просяще и необыкновенно внимательно, порой вставляя поправки и смягчая ее суждения.