Сергей Кремлёв - Берия. Лучший менеджер XX века. Страница 131

Но вот академик Леонтович к своему 50-летию, наступающему 7 марта 1953 года, получил самый замечательный — как он сам заявлял «своим» — подарок: смерть Сталина… Это как же надо ненавидеть страну, в которой родился, чтобы так относиться к тому, кто — по оценке Черчилля — принял Россию с сохой, а оставил ее с атомной бомбой?

26 же июня 1953 года вся всесоюзная сволочь получает еще один подарок — арест Берии.

И началось!

Лаврентьева лишают и пропуска в ЛИПАН, и допуска к работам. А у него начинается дипломная практика и надо писать диплом. Лишают его и повышенной стипендии (абсолютно беззаконно, в нарушение постановления правительства) и выворачивают плату за обучение за целый год. Олег оказывается без средств к существованию, а когда пробивается в кабинет нового декана физического факультета Фурсова, то слышит: «Ваш благодетель умер, чего же вы хотите?»

КАК ЖЕ верил молодой физик в Советскую власть, если сразу после этого он пишет письмо Хрущеву. И через несколько дней Олега… вызывает на Старую площадь научный референт Хрущева Панасенков. Сам физик, Панасенков все быстро схватил, да и — как оказалось — Арцимович на высшем уровне подтвердил важность и ценность идей Лаврентьева.

Короче, стипендию вернули, но на пути к защите препон оказалось много, и лишь в мае 1955 года защита состоялась. И еще полгода (!) потребовалось, чтобы талантливый физик Лаврентьев получил диплом и квалификацию физика.

Еще год назад все было ясно: его ждали в ЛИПАНе. Но теперь ему дают от ворот поворот — в том числе тот же Головин.

Академик Арцимович довольно холодно сообщает, что этот вопрос не в его компетенции… В итоге Лаврентьев оказался в Харькове, где и остался на всю жизнь. Но еще до его приезда директору УФТИ Синельникову позвонил кто-то из ЛИПАНа и уведомил, что к нему едет «скандалист и автор путаных идей»…

Московские мытарства сменились харьковскими, но не может у таланта совсем уж не быть успехов. Были собраны первые установки, получены первые результаты. Началась работа многих лет… Однако даже публикация статей в Москве для Лаврентьева оказывается невозможной. Он публикуется в «Украинском физическом журнале» — на украинском языке, и его статьи начинают читать… на Западе. И сразу же делают на них «стойку».

В 1968 году на Новосибирской конференции по физике плазы иностранные ученые знакомятся с Лаврентьевым уже лично… Лаврентьева цитируют, на него ссылаются… Однако за кордон его Москва не командирует, игнорируя даже прямые приглашения, направляемые в адрес Олега Александровича. Даже те, где выражается готовность оплатить расходы за счет приглашающей стороны. Лишь в 1974 году он впервые выехал за границу — в ГДР на конференцию по низкотемпературной плазме (в 1975 году его «милостиво» отпустили еще и в Лозанну). Но чаще Лаврентьеву в поездках отказывали — не то что его однокурснику и бывшему соседу по общежитию на Стромынке Роальду Сагдееву, сделавшему блестящую карьеру в брежневском СССР и затем «увенчавшему» ее переселением в «оплот свободы» за океан.

В 1968 году, в Новосибирске, Будкер сказал Олегу Александровичу: «Угробили хорошего парня». Вспоминая это, Лаврентьев написал: «Мои смутные догадки после этих слов обрели реальные очертания. Меня просто «гробили», а когда «угробили», выяснилось, что я не пользовался высоким покровительством, никому и ни в чем не причинил вреда»…

А вот тут он ошибся.

КАК И БЕРИЯ на своем уровне государственного деятеля, Лаврентьев на своем уровне физика причинял «вред» очень многим самим фактом своего существования! Он хотел жить в семье физиков, а в наличии были лишь кланы — если иметь в виду тех, кто составлял «Олимп».

Берия был виноват уж тем, что очень многим хотелось просто «кушать», а он заставлял их работать так, как работал сам, на пределе сил. Так ведь и Лаврентьев был виноват — на своем уровне — В ТОМ ЖЕ! Он хотел работать, а не блистать.

Берия любил Родину в себе. Его же идейные антиподы, и прежде всего Хрущев, любили себя в руководящем кресле.

Лаврентьев любил физику в себе. А все эти Леонтовичи и Ландау с Арцимовичем, да и Сахаров, и Тамм, и Капица, любили себя, свою исключительность, свою «избранность». И поэтому не то что любить — терпеть рядом с собой того, кто избранного из себя не корчил, но был им, они не могли.

Как уж Сахаров в своих воспоминаниях не пожалел черной краски для Берии. Да что там «изверг» Берия, с вниманием и интересом отнесшийся в свое время не только к Лаврентьеву, но и к самому Сахарову! «Совесть демократии», Сахаров, даже скромного Василия Алексеевича Махнева, ни одного дня не служившего в «органах», производит в начальника «лагеря на Колыме» — в своей статье о Леонтовиче, опубликованной в сборнике 2003 года «Академик М.А. Леонтович. Ученый. Учитель. Гражданин»…

Это — на людях…

Но когда 5 апреля 1989 года Лаврентьев пришел к Сахарову на его московскую квартиру и хозяин, «понурив голову», повел гостя мимо галдящих по всему дому доморощенных «демократов» и наставников-иностранцев на кухню, то уже в первые минуты вспомнил он не что-то там, а встречу с Берией.

Запала она, значит, академику в душу и в память, но не атмосферой же «страха» — ее в той встрече и близко не было. Зато был живой интерес к нему выдающегося государственного человека. Сахаров ведь был старше Лаврентьева всего на пять лет, старший ровесник, по сути. И в 1951 году он попал к ЛП тоже в первый, хотя, в отличие от Олега Александровича, и не в последний раз. Так что это и для АДС были смотрины…

«Мы пили чай, — свидетельствует Лаврентьев, — с пирогом и вспоминали былое. Он все еще находился под впечатлением нашей встречи с Л.П. Берией, и первые его слова были о ней…»

Какими же были эти слова, что вспоминал Сахаров? Я не знаю, а Олег Александрович не помнит — во всяком случае, он так сказал в ответ на мой вопрос. Но что, впрочем, мог сказать тогда Сахаров, пройдя, понурив голову, на кухню сквозь строй ликующих разрушителей России? Он ведь, похоже, тогда начинал понимать, что Россию, не без его содействия, ведут на заклание…

Это был 1989 год — год вакханалии горбачевского съезда «народных депутатов», похоронившего державу. А тогда, в эпоху Берии и позднего Сталина, держава оказывалась на распутье. Пути было два: или к новой славе, или — к бесславью.

Или — к нерушимой мощи, или — к одряхлению.

Или — к расцвету подлинной, то есть советской, демократии, или — вначале к партократическому, а затем и к олигархическому тоталитаризму.

Или — к естественному мировому лидерству в мире возрастающей справедливости и свободы, или — к неестественной гибели в мире возрастающего неравенства и глобального подавления свобод…

Выбор был.

И страна оказывалась на распутье.

Глава 22

КОНЕЦ 40-Х — НАЧАЛО 50-Х… СТРАНА НА РАСПУТЬЕ

В 1946 или 1947 году Эйнштейн в одном из американских журналов опубликовал статью с характерным для тех лет названием «Почему нужен социализм?». Подчеркну — не «Нужен ли социализм?», а «Почему нужен социализм?».

Дипломатический деятель времен Хрущева—Брежнева— Горбачева Георгий Корниенко вспомнил о ней в своей книге «Холодная война. Свидетельство ее участника». Путь автора, закончившего вскоре после войны Высшую школу НКГБ, а к эпохе «катастройки» добравшегося до высших постов в МИДе, вполне характерен для представителя предавшей державу элиты. Конкретно Корниенко на словах «остался верен социализму», однако что нам сейчас до его слов!

В юности ему подобные не очень внимательно читали Ленина, а уж тем более Сталина, но мнили себя публикой думающей. Потом они быстро поднималась вверх, думая, что их участие в большой политике объясняется их талантами, в то время как оно обеспечивалось успехами России времен Сталина и Берии.

Они занимали все более высокие посты во все более могучем государстве и были уверены, что мощь государства растет благодаря им, в то время как эта мощь росла на той базе, которая была заложена трудами эпохи Сталина и Берии.

Пришло время, и эта элита, уверовавшая в свою избранность (а на самом деле всего лишь закаменевшая как некая специфическая субстанция), бестрепетно и без какой-либо внутренней борьбы, на которую, впрочем, не была способна и в младые лета, сдала державу бездарному и недалекому проходимцу с Каиновой печатью на лбу. А его постепенно поднимали на вершину власти самые темные и зловещие силы.

Почему же произошло так?

Почему?

Ответ есть, и я постараюсь его дать.

В свое время…

Корниенко признается, что суждения Эйнштейна повлияли на его-де мировоззрение (оказывается, оно у него, подсюсюкивавшего Горбачеву (!), было) больше, чем штудировавшиеся им в то же самое время сталинские «Вопросы ленинизма». И это тоже показательно.