Бернард Луис - Ислам и Запад Страница 14

Наряду с журналистом появилась и способствовала преображению исламского мира другая новая и важная фигура, также ведущая происхождение от европейского прототипа, — юрист. В традиционном исламском миропорядке в принципе не существует светского законодательства, есть только богоданный священный закон ислама. На практике это не всегда было так, и светские законы признавались и соблюдались, но светской юриспруденции не существовало, и светские юристы не могли бросить вызов монополии знатоков священного права. Перемены начались, когда турецкое, египетское, а затем и другие мусульманские правительства обнародовали своды установлений, ставшие со временем законодательными кодексами. Речь в них шла по преимуществу о торговых делах, и к жизни их вызывали ширящийся размах и разнообразие европейской коммерческой деятельности в исламских странах. Имелись также новые установления в других областях, в особенности в уголовном праве. Новые законы требовали новых судов и новых судей, отличных от шариатских кадиев и муфтиев. Со временем они породили новую специальность — профессию адвоката, прежде не свойственную ни теории, ни практике исламской юриспруденции, и еще одно неисламское нововведение — апелляционный суд со всеми сопутствующими осложнениями и проволочками. В традиционном исламе права пересмотра приговора не существует ни в этом, ни в загробном мире.

Школы, а чуть позднее и университеты стали важнейшим звеном исламского миропорядка едва ли не с самого его зарождения. В образовании, которое они давали, главенствовала религия, а преподавателями и администраторами были в основном профессиональные священнослужители. Новая армия, новые суды, новая администрация эпохи реформ требовали новых кадров и новых школ для их подготовки. Эти школы были укомплектованы учителями и профессорами, которые все больше напоминали своих европейских коллег и составили вместе с журналистами и юристами новую, светскую, интеллигенцию. С модернизацией юриспруденции и образования, областей, религиозный контроль над которыми никогда прежде не ставился под сомнение, улемы в значительной степени утратили власть. Даже в их последней цитадели, шариатском праве, определяющем гражданское состояние, их влияние постепенно сводилось на нет, а в Турецкой Республике было официально упразднено.

Юристы и журналисты представляли совершенно новые профессии, естественно заинтересованные в модернизации. Но даже более традиционные опоры государства — военные, гражданские чиновники, ученые — сыграли свою роль в движении за перемены. Для всех них высшей целью их труда было оградить исламское государство от уничтожения; значительная их часть пришла к выводу, что единственный способ борьбы с европейским врагом — сражаться на его условиях и его оружием. На протяжении XIX–XX веков государство, чиновничество, вооруженные силы, школы и университеты были преобразованы с приданием им внешнего — а иногда и не только внешнего — облика европейских прототипов. Некоторые политики пошли еще дальше. Видя в конституционном парламентском правлении секрет западного богатства и мощи, они постарались поставить это преимущество на службу своим обществам, при необходимости ценой свержения правивших ими самодержцев.

Наряду с этими реформами страны исламского мира для пущего сходства с Европой пошли и на другие изменения. Некоторые из них были символическими, но оттого не менее значимыми, как, например, переход на европейскую одежду сначала военных и чиновников, а затем и всего мужского населения городов. Смену головных уборов, последнего бастиона мусульманского консерватизма, осуществил, преодолев упорное сопротивление, Кемаль, Ататюрк; это новшество было затем воспринято, по крайней мере частично, в большинстве мусульманских государств, особенно в вооруженных силах. В армиях самых радикальных исламских государств офицеры носят брюки, Мундиры в талию и даже фуражки европейского фасона. Вестернизацию вооружения можно объяснить сугубо военными нуждами, но вестернизация формы знаменует перемены в культуре. Правда, перемены эти были ограниченны. Европеизация женской одежды произошла гораздо позже, встретила более сильное сопротивление и затронула куда меньшую часть населения.

Некоторые из перемен были прежде всего социальными, как, например, отмена рабства, эмансипация женщин и ограничение полигамии, а также предоставление, в принципе, равных юридических прав немусульманам. Другие важнейшие изменения затронули саму инфраструктуру общества, введя уличное освещение и другие муниципальные услуги, газ и электричество, сеть современных сухопутных, морских и воздушных коммуникаций и все разрастающуюся систему фабричного производства. Все это способствовало дальнейшему включению исламского мира в мировую экономику, созданную Европой, где Европа долгое время доминировала, а также породила внутри исламского общества весьма опасную напряженность, которая стала более зримой и слышной, когда телевидение принесло картинку и звучание нововведений и неравенства в самые отдаленные уголки и в самые нижние слои социальной пирамиды.

Долгое время идеологические движения за перемены, будь то через реформы или через революцию против собственных или иноземных угнетателей, в основном несли из Европы возвращающиеся оттуда студенты, дипломаты и, по мере осуществления перемен, изгнанники. В XIX веке из Западной Европы пришли важнейшие идеи патриотизма и либерализма: чувство единения со своей страной и либеральное стремление к более свободному и открытому обществу. В XX столетии, с дроблением патриотических самоидентификаций и неудачей либеральных экспериментов, были найдены, на этот раз в Центральной и Восточной Европе, новые идеологии: в 1930-х — начале 1940-х годов — фашизм, в 1950–1980-х — коммунизм. Кроме того, постоянно наблюдался подъем этнического национализма.

Однако не все оппозиционные движения были вдохновлены европейским опытом и выражены в европейских терминах. Некоторые мусульмане выступали против иностранного владычества и внутренних перемен не ради своего народа, страны или класса, а во имя веры, и видели истинную опасность в утрате исламских ценностей, а истинного врага, скорее внутреннего, чем внешнего, — в том, кто намеревался заменить исламские законы и обязательства другими, берущими начало в светских источниках, то есть как они это подавали, в религии неверных. Среди подобных движений в защиту и за возрождение ислама были ваххабитское восстание против Османской империи на рубеже XVIII–XIX веков, сопротивление почитателей Ахмада Брелви британцам в Северной Индии (1826–1831), Шамиля — русским в Дагестане (1830–1859), Абд ал-Кадира — французам в Алжире (1832–1847), панисламское движение — против европейских государств в конце XIX — начале XX века, сопротивление басмачей и других исламских повстанцев — советской власти в 1920-е годы, короткий взлет радикальных исламских движений — в арабских странах и Иране в конце 1940-х — начале 1950-х годов. Все эти движения были подавлены, а их вожди либо убиты, либо обезврежены. Впервые добиться успеха, захватить и удержать власть сумела исламская революция 1979 года в Иране, и этот успех отозвался во всем исламском мире.

Легко понять ярость традиционного мусульманина, оказавшегося лицом к лицу с современным миром. Воспитанный в религиозной культуре, где правота изначально отождествлялась с господством, он видел, что господство в мире перешло к Западу, господство в его собственной стране — к незваным иноземным гостям с их чуждыми повадками и вестернизированными протеже, господство в его собственном доме — к эмансипированным женщинам и непокорным детям. Воспитанный в сложной, но действенной системе социальных связей и обязанностей, он видел, как эти связи, определяемые верой и родством, обзывают сектантством и кумовством, а обязанностями со смехом пренебрегают в пользу капиталистического накопления или социалистических экспроприаций. Ему, разоренному реальными экономическими и демографическими проблемами, усугубленными злоупотреблениями и плохим управлением, ныне вездесущие средства массовой информации неотступно твердили о пропасти между богатыми и бедными, которая между тем стала шире и заметнее, чем когда-либо в истории. Он не мог не заметить, что образ жизни богатых тиранов — их дома, одежда, поведение, пища, развлечения — скопирован, по крайней мере внешне, с западного. Западные люди могут думать, а иногда даже осмеливаются заявлять вслух, что все эти сходства суть не более чем видимость, а лежащая в их основе реальность, хотя и перестала быть в каком бы то ни было смысле исламской, не стала европейской. Вряд ли можно ожидать от традиционных мусульман, которым до сих пор не представлялось особых возможностей наблюдать европейские реалии, понимания столь тонких различий, и неудивительно, что многие из них обрели в идее возрожденного ислама новую самоидентификацию и достоинство, а также идеологию для критики старых и выработки новых принципов государственного устройства.