Ориана Фаллачи - Ярость и гордость Страница 14

Как видишь, их обратный крестовый поход не нуждается в современном бесстрашном Саладине или в ком-то типа Наполеона, для того чтобы оккупировать и расширяться. С саладинами и наполеонами или без них, они пытаются это сделать, таков непреложный факт. Налицо постоянно, неуклонно растущая реальность, которую Запад бессмысленно питает и поддерживает. Поэтому крестоносцев становится все больше и больше, и требуют они и распоряжаются всем на свете все больше и больше. Вот почему (если мы останемся инертными) их будет еще больше и еще больше. Они всегда будут требовать, лезть в наши дела и распоряжаться нами. До тех пор, пока не подчинят нас себе. Следовательно, иметь с ними дело – невозможно. Попытка диалога с ними – немыслима. Проявлять по отношению к ним снисхождение и терпимость – губительно. И тот, кто думает обратное, – дурак.

Поверьте мне, которая изучила мусульманский мир довольно подробно. Я наблюдала мусульман в Иране, Пакистане, Бангладеш, Саудовской Аравии, Кувейте, Ливии, Иордании, Ливане, в Африке и даже в Италии. Я видела самые невероятные вещи, способные лишь укрепить мою позицию. Ох, не могу забыть, как в Риме я просила иранскую визу для интервью с Хомейни. Я пришла в иранское посольство с ногтями, покрытыми красным лаком. Для крайне фанатичного мусульманина – признак аморальности, уголовное преступление, за которое обвиняемой могут отрубить пальцы. Трясясь от негодования, официальное лицо посольства приказало мне ликвидировать этот красный лак, и если бы я ответила, что именно я желала бы ликвидировать в нижней части тела у него самого, он наказал бы меня без всякого сомнения. Не могу забыть, и как в святом городе Кум передо мной из-за того, что я женщина, были закрыты двери во всех отелях, во всех публичных местах. На интервью с Хомейни я должна была надеть чадру. Чтобы надеть чадру, я должна была снять джинсы, чтобы снять джинсы – надо где-то спрятаться, и, конечно, я бы могла проделать эту операцию в машине, на которой я приехала из Тегерана, но мой переводчик умолял меня не делать этого. «Пожалуйста, мадам, пожалуйста, не надо! За такую вещь в Куме мы оба рискуем смертной казнью». Отказ за отказом, нас пустили только в бывший королевский дворец, ныне здание городской администрации. Милосердный охранник пустил нас внутрь. Мы добрались до роскошной комнаты отдыха, все еще меблированной троном (трон бывшего шаха Резы Пехлеви), где я почувствовала себя как Дева Мария, укрывшаяся в стойле, чтобы разрешиться Младенцем. Я прикрыла дверь, угадайте, к чему это привело. Коран запрещает неженатой паре оставаться одним в комнате, потому внезапно дверь роскошной комнаты для отдыха настежь распахнулась. Ворвался мулла из Морального контроля и завел свою шарманку: «Как-вам-не-стыдно-как-вам-не-стыдно, это грех, безбожие», утверждая, что есть только один путь избежать ареста – пожениться. Мы должны были подписать свидетельство о краткосрочном браке (на четыре месяца), которым он нервно размахивал, и пожениться немедленно. Однако мой Джозеф, я имею в виду моего переводчика, был уже женат. Вдобавок на испанской девушке, католичке, некоей Консуэло, очень ревнивой, а следовательно, не готовой подвергнуться оскорблению, став второй женой. Что касается меня, я вообще ни за кого не хотела выходить замуж. А меньше всего – за иранского мужа ревнивой испанской дамы-католички. В то же время, однако, я не хотела быть арестованной и упустить интервью с Хомейни. Итак, я боролась с дилеммой – выйти-замуж-или-не-выйти-замуж…

Вы смеетесь, конечно. Для вас это просто смешной случай. Анекдот. Я не стану досказывать конец истории, догадайтесь, вышла я за него замуж или нет. А чтобы вы не смеялись, а плакали, я расскажу историю о двенадцати нечистых мужчинах (в чем была их нечистота, я так никогда и не узнала), которых в 1975 году сыны Аллаха казнили в Дакке, Бангладеш. Их казнили на стадионе штыковым ударом в грудную клетку в присутствии двадцати тысяч верующих, которые, сидя на трибуне, бормотали: «Аллах акбар, Аллах акбар. Бог велик, Бог велик…» О да, я прекрасно знаю, о чем ты думаешь: древние римляне, думаешь ты, те римляне, которыми моя культура гордится, развлекались, глядя на то, как львы пожирали христиан. По всей Европе католики, те католики, чей вклад в историю мысли я признаю и уважаю, веселились, глядя на горящих живьем еретиков. Но прошло очень много времени, и с тех пор мы стали немножко более цивилизованными, и сынам Аллаха тоже следовало бы понять, что так поступать не следует. Но они же поступают! После нечистых молодых мужчин они убили десятилетнего ребенка, который, чтобы спасти одного из осужденных, своего брата, бросился на палачей. «Не-бейте-брата, не-бейте-брата». Они раздробили ему голову каблуками тяжелых башмаков. Не веришь? Прочти мой репортаж или репортажи французских, немецких и британских журналистов, которые тоже были на месте. Более того, посмотри на фотографии, снятые одним из них. Немцем. Но я все это рассказываю вот зачем. Как только казнь закончилась, две тысячи верующих (многие из них – женщины) покинули трибуны и спустились на поле. Но не беспорядочно и возбужденно, а степенно, в очень торжественной манере. Они построились в колонну, торжественно достигли сцены побоища и, не прерывая свое бормотание: «Аллах Акбар, Бог велик, Аллах акбар», – прошли по трупам. Они превратили трупы в ковер раздробленных костей. Превратили тела в грязь, как башни-близнецы.

Я могла бы продолжать и продолжать рассказ о чудовищных историях. Я могла бы рассказать случаи, о которых никогда не писала в репортажах. Потому что, знаешь, в чем проблема таких людей, как я? Тех, кто видел слишком много? Проблема в том, что в какой-то момент мы привыкаем к ужасам. Не хочется описывать ужасы, будто пережевывать старую жвачку… и мы просто оставляем эти вещи на задворках памяти. О жестокости полигамии, рекомендуемой Кораном и никогда не порицаемой «стрекозами», я могла бы, например, вспомнить рассказ Али Бхутто, пакистанского премьер-министра, которого потом повесили политические противники, активные мусульмане. Я была хорошо знакома с Али Бхутто. Чтобы взять у него интервью, я пробыла с ним бок о бок две недели. И как-то вечером в Карачи, без какого бы то ни было подстегивания с моей стороны, он рассказал мне историю своей первой женитьбы, женитьбы, отпразднованной, несмотря на его отчаяние («Я не хочу жениться, я не хочу», – твердил он тогда), когда ему не было еще и тринадцати лет. Жена была красивая кузина, зрелая женщина почти тридцати лет. Он рассказывал и плакал. Слезы скользили у него по носу и попадали на губы, а он их слизывал. Но потом он попросил меня убрать некоторые детали из рассказа. Я убрала, потому что всегда испытывала глубокое уважение к тайнам людей. Включая врагов и глав государств. Более того, я всегда ощущала сильную неловкость, когда они говорили о глубоко личном. Видел бы ты, как поспешно я оборвала Голду Меир, когда она начала рассказывать, до чего недоволен был ее муж из-за ее страсти к политике. «Голда, вы уверены, что хотите говорить со мной об этом?» Но пару лет спустя я встретила Бхутто снова. Я встретила его в Риме, в книжном магазине, случайно. Оба обрадованные неожиданной встречей, мы пошли выпить чаю, во время чаепития мы начали говорить об исламе, и неожиданно он воскликнул: «Я был не прав, когда просил вас убрать детали моей первой женитьбы. Следовало бы рассказать всю историю целиком». Вся история целиком началась с того, что его шантажировали, заставляя жениться. Когда он кричал: «Я-не-хочу-жениться-я-не-хочу!» «Если ты женишься, мы подарим тебе ролики и крикетные клюшки, которые ты так просишь», – ответили ему. Потом был свадебный прием, в котором невеста не участвовала, потому что мусульманская женщина не может принимать участие ни в одной публичной церемонии, даже в собственной свадебной. Потом свадьба должна была завершиться, но не завершилась первой брачной ночью. «Я даже не пытался. Несмотря на внешность, я действительно был мальчиком, ребенком, честное слово. Я не знал, с чего начать, и, вместо того чтобы помочь мне, она плакала. Она плакала, плакала. Вскоре я тоже начал плакать вместе с ней и затем, устав от плача, заснул у нее на руках. На следующий день я уехал из Карачи в Лондон учиться в колледже. Поэтому я увидел ее снова только после моей второй женитьбы, будучи уже взрослым мужчиной, влюбленным в свою вторую жену. Мы оказались наедине друг с другом в ее одиноком доме в Ларкане, она мне очень понравилась. Она была все ещё такой красивой… Но как бы это объяснить? Видите ли, я люблю женщин. Я не практикую целомудрие. Некоторые считают меня волокитой. Но от нее у меня так и нет детей. Я имею в виду, что и не могло бы быть детей. Память о нашей первой ночи постоянно мешала мне выполнить свои супружеские обязанности… И когда я приезжаю в Ларкану, где она живет совсем одна, забытая всеми, потому что если она только дотронется до другого мужчины, то будет обвинена в прелюбодеянии и умрет, забитая каменьями, я стыжусь себя и своей религии. Презренная вещь – многоженство. Презренная вещь – брак по сговору. Ни одна религия не является такой деспотичной, как моя».