Анатолий Мамонов - Встречи на берегах Ёдогавы Страница 14

Рядом со мной сидит пожилая женщина в кимоно. По манере держать себя и даже как-то по-особенному курить сигарету она напоминает даму из высшего общества. А может быть, это вовсе не современная светская дама, а какая-нибудь фрейлина, блиставшая при императорском дворе в Киото столетий семь назад? Верят же миллионы японцев (по крайней мере так утверждает статистика) в перерождение, и чем праведней прошла жизнь, согласно буддийскому учению, тем лучшая судьба ожидает в будущем. Когда мы с дамой разговорились, я поделился с ней своими догадками. Мой исторический гороскоп ее позабавил: рассмеявшись, она ответила, что уж я-то, наверно, в прошлой жизни был…: ковбоем. Я улыбнулся, и не только из любезности — такое «прошлое» мне не могло бы прийти в голову. Отличное токийское произношение моей спутницы (не диктор ли она, мелькнула мысль) резко диссонировало с диалектом сидящих напротив парней-студентов. Они возвращались домой, совершив восхождение на Фудзияму — священную для японцев горную вершину. Трудно сказать, достигли они высоты 3776 метров или остановились где-то на полпути, но это не главное. Студенты везли Домой сувенир — кусочек святого камня размером с полупудовую гирю. Я невольно подумал, что слухи об «исчезающей Фудзияме» (об этом писал в «Правде» Всеволод Овчинников) не лишены оснований.

Япония, убеждаешься, не такая уж маленькая страна. От длительного пребывания в вагоне она кажется протяженнее, чем представляешь ее по карте. Один за другим выходят студенты. За окнами проносятся всё те же пейзажи: рисовые поля, прижатые к рельсам крутыми холмами, домики с синими крышами, поросшие мелким кустарником невысокие горы, и снова крошечные поля, и снова домики, домики — и все почему-то с синими крышами. Это и есть Тохоку, северо-восточный район Японии. Здесь и свои ландшафты, и свой диалект, и свои легенды…

Спутница моя давно молчит, не скрывая своего разочарования: иностранец оказался не американцем. Поклонница западной культуры, она сдержанно и сухо дала мне понять, что существует грань между «этим» миром и «тем».

Вспомнилась почему-то распространенная в этих местах легенда о снежной женщине. У поэта Огума Хидэо, воспевшего северный край, есть даже стихотворение «В поисках снежной легенды» (оно написано свободным стихом). Мысленно повторяю строку за строкой в русском переводе, сделанном мною незадолго до этой поездки. «В поисках снежной легенды», может быть, и не лучшее произведение Огума, но оно об этих краях:

Захватите с собой, пожалуйста,Альпинистское снаряженье.Потому что этот товар, заполнивший рынки,Недорог.Потому что этот товар — из числа игрушек.В Японии нет ничего, что еще не испробовано.И, разумеется, нет ни единой вершины —Девственной.Так храбро сбиваются с троп альпинисты,Что даже отроги и бездныАхают от изумленья!С той же храбростью действуютИ отряды спасателей.В поисках снежной легендыПриезжайте в район Тохоку.Наверно, во время метелиВам повстречается снежная гейша —В белой накидке,Со сверкающими булавками в волосах.За гейшей плетется старик,Плача от холода, еле держаУзелок с поклажей…Приезжайте и вы таскаться за нею:А вдруг она во дворцеС вывеской «Дом терпимости»,Сбросив с себя снеговую одежду,ЯвитКрасивый искусственный шелкБельяИ пригласит вас…

У причала стоит огромный паром. Остров Хоккайдо отделен проливом от центрального острова Японии Хонсю, от района Тохоку. В ночном воздухе едва улавливается аромат океана. Вода — черная, как нефть, загрязненная мазутом. Корма парома — словно разверстая пасть дракона — медленно заглатывает автомобили. Они тянутся по металлическому настилу, переброшенному с парома на бетонный мол. Какими крошечными кажутся эти «Тоёта» и «Каппа» рядом с гигантскими грузовиками-контейнерами, в которых не спят, предчувствуя что-то неладное, вышколенные медведи! Капитан озабоченно всматривается в непроглядную темень, рассекаемую светом маяка. Ожидается тайфун, но не исключено, что он минует зону пролива, пройдет по касательной. На всякий случай грузовики прикрепляют к парому дополнительными цепями с набором болтов, напоминающих разрезанные пополам гантели. Внутри паром кажется мне размером с гигантский сталеплавильный цех металлургического комбината в городе Муроран, тоже на Хоккайдо (я побывал в нем совсем недавно). Только там не было этих тесно жмущихся друг к дружке автомобилей и автомобильчиков, а были рельсы и вагонетки с ковшами, дышавшими раскаленным металлом в пустоту трехэтажного простора… На соломенных матах лежат вповалку пассажиры —,кто спит, кто дремлет. Путь предстоит немалый, к утру, если не задержит тайфун, покажется остров Хоккайдо, «медвежий угол» Японии.

…Удача сопутствовала нам — после быстрой выгрузки многотонные машины увозят нас дальше на север — в Асахигава, в Саппоро.

Жителей Хоккайдо не удивишь медведями. У них прекрасный медвежий заповедник, куда можно попасть по канатной дороге. Скорее это своего рода зоопарк на лоне природы. Здесь тьма сувениров с изображением медведя в самых различных видах. И все же, когда цирк обосновался в городе Асахигава, в ста Шагах от озера, в котором в тот день, единственный раз в году, в специально отведенные часы, разрешалось ловить рыбу, — поглазеть на любимых животных стеклось народу не меньше, чем стояло с удочками у воды. Интерес к выступлениям цирка, особенно к медвежьему аттракциону, был очень велик.

Никогда не забуду, как в городе Аомори незадолго до нашего переезда на Хоккайдо в первых рядах зрителей я увидел двух пожилых женщин. Одна из них держала на коленях портрет мужчины, обращенный к арене. Лица женщин казались измученными и очень печальными. Японские друзья сказали мне, что это, наверно, портрет больного или умершего. Так оно и оказалось. Мы окружили женщин особым вниманием, пригласили к самому «королю медведей». Валентин Иванович Филатов был очень растроган, когда они поведали ему свою историю. Глава семьи часто хворал, но последнее время почувствовал себя легче. Известие о скором приезде медвежьего цирка подействовало лучше всяких лекарств. В семье только и разговоров было, что о Филатове из Советского Союза. И вдруг перед самым прибытием цирка в Аомори больной умер. Вот и приш ли на представление вдова и мать покойного с его портретом. Они выполнили последнюю волю усопшего.

…Не раз я мечтал побывать в родных местах Огума Чидэо, творчество которого давно изучаю. Если бы не филатовские медведи, быть может, я бы и не попал сюда. Но так или иначе мечты мои осуществились. Фамилия Огума в переводе значит «медвежонок». Выросший здесь, на севере, в этом совсем не угрюмом (в чем я убедился) краю, Маленький Медвежонок, как его звали в детстве сверстники, стал могучим и сильным, и голос его разнесся по всей Японии.

Я стою на берегу живописного озера с изрезанными берегами, перекидными мостиками, храмом на островке, утопающем в зелени, а в центре озера, над гладью воды, в которой плывут облака, набегая на отражения ивовых веток, возвышается медведь — символ севера страны — с поднятой лапой, в которой зажата рыба: из ее пасти бьет фонтан, рассыпаясь брызгами среди снующих вокруг прогулочных лодок. Я стою перед каменной глыбой — памятником Огума Хидэо, прославившему свой родной город Асахигава. Ее воздвигли близ озера, почти у самой воды — в юности поэт любил кататься здесь на лодке, — а рядом, в нескольких шагах отсюда, в здании городской библиотеки — выставка, посвященная его жизни и творчеству…

С волнением перелистываю книги поэта, пожелтевшие от времени черновики, воспоминания современников, тексты речей на открытии мемориального камня, перебираю рисунки Огума, ноты несен на его стихи… Многие ценные копии передадут мне позже любезные сотрудники библиотеки, а мэр Асахигава подарит книгу об Огума со своим предисловием — книгу, написанную Саго Киити, большим знатоком и почитателем таланта Огума. Но сейчас я рассматриваю дорогие реликвии, беседую с земляками поэта, отвечаю на вопросы невесть откуда появившихся репортеров.

Не каждый, даже широко известный, поэт в этой гране, где издавна высоко чтят поэзию, заслужил право на бессмертно. В префектуре Иватэ я видел гранитный обелиск в честь знаменитого Такубоку, в Хиросиме — в честь ее погибших певцов: Хара Тамики и Тогэ Санкити. А теперь и на Хоккайдо воздвигнут монумент — в честь Огума Хидэо, поэта-трибуна.

«Главное, что пронизывало все его существо, — это любовь к людям, любовь к будущему, — говорится в по слесловии к избранным стихам поэта. — Что же касается произведении, созданных Огума за короткую жизнь то кажется, за десять послевоенных лет еще не поя вился человек, который был бы его достойным преем ником».