Наталия Лебина - Проституция в Петербурге: 40-е гг. XIX в. - 40-е гг. XX в. Страница 15

Основную массу продажных особ Петербурга с момента легализации института проституции стали составлять подданные Российской империи. Число иностранок с каждым годом уменьшалось, и к 1914 г. они не насчитывали и 0,5% в среде публичных девиц. По национальному составу данная категория выглядела следующим образом: первое место занимали русские, на втором месте со значительным численным отрывом оказались еврейки, затем шли польки. Остальные национальности представлены единицами. И такое соотношение сохранялось в течение почти всего дореволюционного периода. По конфессиональному признаку первенство удерживали православные, затем шли католички, далее протестантки. Еврейки, занимавшиеся проституцией, были, как правило, крещеными. В целом же вопрос о религиозности публичных женщин весьма проблематичен. Однако об этом, как ни странно, почти ничего не писали в дореволюционной литературе. Лишь в 1868 г. в журнале «Архив судебной медицины и общественной гигиены» появляется «Очерк проституции в Петербурге» анонимного автора, который, в частности, отмечал, что многие публичные женщины религиозны лишь в сугубо бытовом смысле слова. В наибольшей степени это свойственно православным, они стараются не принимать гостей на Пасху, иногда спрашивают, есть ли у тех крест[112]. Нравственная же суть веры проститутками почти не воспринималась. К тому же не стоит забывать, что в древности у ряда народов существовала и так называемая религиозная проституция, например у иудеев. Вероятно, поэтому проституирование верующих не являлось парадоксом. Женщины, занимавшиеся торговлей любовью, со временем утрачивают обыденную обрядовую религиозность. Действительно, коммерческая сторона их «предприятия» могла сильно страдать при слишком усердном соблюдении постов. Следует отметить, что властные структуры задумывались и над этим вопросом. Правила для содержателей борделей 1844 г. предписывали закрывать заведение для посетителей в воскресенье и в праздник до обедни. Исходя из этого, можно сделать вывод, что первоначально публичные дома в дни постов не работали. Со временем их содержательницы постарались сократить время простоев проституток. Дома терпимости принимали гостей почти всегда, что явно противоречило религиозным представлениям о принципах нравственности. Вероятно, все это и побудило власти внести в Правила для борделей от 1908 г. положение о запрете «работы» хотя бы в Страстную неделю.

И все же не стоит обвинять всех петербургских девиц в полной бездуховности. Напротив, отличительной чертой российских публичных женщин была сентиментальная наивность. Видимо, не случайно А. И. Куприн писал о лице «доброй русской проститутки», а А. А. Блок свою Катьку из поэмы «Двенадцать» изобразил «толстоморденькой», что в его понимании означало «здоровая и чистая детскости». В письме Ю. П. Анненкову он, в частности, отмечает: «Катька здоровая, толстомордая, страстная, курносая русская девка: свежая, простая, добрая — здорово ругается, проливает слёзы над романами, отчаянно целуется…»[113] Конечно, и доброта, и сентиментальность, проявлявшиеся в «обожании» подруг по дому терпимости, а также в «чистой любви», которая была обязательным атрибутом жизни любой публичной женщины, носили налет истеричности, что, по наблюдениям П. Е. Обозненко, особенно отличием молодых проституток. Все они, как правило, растравляли иллюзиями возможного счастья. Проститутки со стажем отличались большим реализмом и их доброта являлась, по мнению того же П. Е. Обозненко, результатом алкоголизма. Ветераны же фронта любви — женщины старше 35—40 лет, сохранившие хоть какой-то человеческий облик после неоднократных курсов лечения в Калинкинской больнице и не спившиеся, — были существами несентиментальными. Они занимались делом, исполняя обязанности притоносодержательниц, сводней, хозяек борделей.

Конечно, облик жрицы любви с течением времени претерпевал какие-то изменения. Но самое главное в проститутках оставалось незыблемым. Это — чисто российское отсутствие понимания своего занятия как профессиональной деятельности, что в конечном итоге становилось первопричиной многих трагедий. Ситуация проституцией усугублялись и позицией петербургской демократической общественности. События же 1917 г., усилившие общемировую тенденцию постепенной замены бордельной проституции на свободную, а последней в свою очередь на тайную, еще более заострили эту проблему. О том, как мимикрировала торговля любовью в новых социальных условиях, расскажет следующая глава.

Н. Б. Лебина, М. В. Шкаровский. Проститутки новой России

Еще несколько лет назад эту главу можно было бы начать такими словами: «Царский режим оставил в наследство победившему пролетариату экономическую отсталость, безграмотность проституцию». Сегодня времена изменились. Но если утвержден о низком уровне индустриального развитая России кажется довольно сомнительным, то оспорить наличие особ легкого поведения, составе наследства невозможно. Действительно, даже по очень приблизительным подсчетам, накануне Февральской революции Петрограде официальной и тайной торговлей телом промышляло около 20 тыс. женщин.

В царской России легальные проститутки, в отличие от желавших регистрироваться во Врачебно-полицейском комитете имели некоторые, хотя и весьма специфические, гражданские права. Во всяком случае, их занятие на государственном уровне считалось профессией, на доход от которой можно было вполне законно существовать. Принесенная Февральской революцией свобода, том числе и свобода нравов, за которой последовало упразднен Врачебно-полицейского комитета, уравняла бывших «бланковых» «билетных» с соперницами — тайными жрицами Венеры, поставив всех вне закона вообще. Новая государственность, провозглашенная в России после Февраля 1917 г., отказывалась воспринимать торговлю любовью в качестве ремесла из чисто филантропических соображений. Однако в революционном Петрограде существовали в условия для фактического функционирования института проституции в почти классическом виде — в форме реализации договора купле-продаже интимных услуг за деньги. Приток мужского населения в город за счет демобилизованных солдат, резко усилившая либерализация сексуальной морали, наличие пока еще денежно обращения и отмена надзора за проституцией способствовали расширению рынка торговли любовью. Государственная же организация, которая могла как-то следить за развитием этого явления отсутствовала, что порождало множество проблем. Прежде все общество совершенно не знало, кого и за что можно теперь называть проституткой. Точно такая же проблема стоит и перед исследователем, поставившим задачу изучить институт продажной любви после революции, пусть даже в одном городе — Петербурге.

До Февраля 1917 г. под термином «продажная женщина» подразумевалась особа, состоявшая на соответствующем официальном учете, а также неоднократно задерживавшаяся агентами Врачебно-полицейского комитета за нарушения положения о надзоре. Ликвидация органа, его осуществлявшего, формально уничтожала и проституцию как особый вид трудовой деятельности, признаваемой обществом. А если следовать этой логике, то исчезла и профессия проститутки. Оставались лишь женщины, вступавшие в многочисленные безличные половые связи. Факт купли-продажи — важнейший признак сексуальной коммерции — нигде не фиксировался, а следовательно, не считался установленным.

Ситуация с проституцией еще больше усложнилась после Октябрьского переворота. Торговля любовью резко видоизменилась в особых социально-бытовых условиях периода гражданской войны. Петроград оказался в крайне тяжелом положении. Вследствие разрухи и близости театра военных действий город буквально обезлюдел. К 1920 г. в нем не оставалось и трети жителей. Закрылось большинство бывших увеселительных заведений — кабаре, кафе, ресторанов — привычных мест «работы» проституток. Голод снизил сексуальную активность, а следовательно, заметно упали спрос и предложение этого вида услуг. Как писал Ю. П. Анненков, ссылаясь на свидетельство В. П. Шкловского: «У мужчин была почти полная импотенция, а у женщин исчезли месячные»[114].

Конечно, это не означало, что мужчины и женщины не вступали теперь в обезличенные половые контакты, одни с целью удовлетворения своих половых потребностей, другие — за своеобразное, соответствующее условиям военного коммунизма вознаграждение. Любовью можно было расплатиться за продуктовую карточку более высокой категории, которая позволяла получить дополнительный паек, за ордер на жилплощадь, за место в вагоне при поездке в деревню с целью обмена вещей на продукты, а иногда даже за жизнь близкого человека. И все же назвать подобные контакты проституцией в обычном понимании нельзя, с чем соглашались даже склонные к максимализму коммунистические лидеры. Так, А. М. Коллонтай, выступая в 1923 г. на одном из многочисленных совещаний, посвященных решению женского вопроса, заявила: «Начиная с 18-го года до середины 21 г…. в таких больших городах, как Москва, Петроград, всего-навсего имелось тогда 200—300 профессиональных проституток»[115].