Юлия Юзик - Бесланский словарь Страница 15

«Путин, у тебя же тоже есть дочери!»

«Не допусти штурма».

«Спаси наших детей!»

Мы дописывали последнее, когда раздался первый взрыв… Такие смешные и наивные слова… Как жалко они смотрятся, да? Как жалки мы в своем горе…

…Я все же нашла их. Младшего — в спортзале. Старшего — на улице, возле окна. Он понял, что брат остался в школе, и возвращался за ним. А мужа убили еще в первый день. Его тело валялось под окнами кабинета литературы…

Но кошмар для меня только начинался… Если бы вы знали… Жаль, что моих мальчиков нет в живых, — это они должны были рассказать вам… Про отца… Про то, что они пережили там… Что они видели…

Как я могу рассказать об их чувствах, о том, что им пришлось пережить в те дни?!

Вы слышали уже, наверное, о том, как в первый день, на глазах у всех, террорист расстрелял мужчину? Так вот, он убил моего Руслана… Я так и знала, что они побоятся его: сильный, высокий, как дуб… (плачет)… как дуб, и срубили его… Он большим таким был… Но душа — как у ребенка! Когда всех в спортзал загнали, женщины плакали, дети плакали… А он сел на корточки и стал всех успокаивать, утешать; говорил по-осетински: не бойтесь, возьмите себя в руки, все решится… Все повернулись к нему и стали слушать… И тут… (срывается и начинает рыдать)…к нему подошел главный боевик — и в затылок, в упор… автоматной очередью…

Он рухнул, как подкошенный… Старший, Алан, подскочил к боевику и набросился на него. У него истерика началась, он плакал, кричал:

— Это же отец! Я тебя убью! Я запомню тебя и убью!

Террорист в него автоматом ткнул.

— Заткнись, щенок, а то и тебя убью.

Женщины кричать стали, визжать, и он его не тронул… Оба мальчика сидели перед отцом на коленях и повторяли… (плачет)… сейчас… я только… повторяли: «Его не убили… его просто ранили, ранили»… Отец — такой большой, такой сильный — и лежит в луже крови. Он был для них всем, понимаете? Отец не мог так умереть…

Потом боевики для устрашения протащили его труп через спортзал и бросили в конце… (Захлебывается в слезах.)

Алан прополз через весь зал к нему и сел рядом… Потом содрал с себя белую рубашку… Мы ее накануне во Владикавказе купили, специально для 1 сентября… Такая красивая белая рубашка… Тонкий хлопок… И вот он содрал ее с себя и стал ползком, на коленках, оттирать ею отцовскую кровь с пола… После того как Руслана оттащили в конец спортзала, через весь зал протянулась кровавая полоса. Кровь быстро засыхала, и Алан ногтями отдирал ее от деревянного пола…

Потом он сидел голый по пояс на коленях перед отцом и плакал. Что-то шептал ему на ухо, гладил руку. А потом своей рубашкой отца прикрыл.

От взглядов, от взглядов чужих…

(Плачет.)

Весь день он просидел над ним, пока боевики не приказали убрать тело.

Младший — он совсем другой был. Замкнутый, неразговорчивый. Он даже плакать не мог. Он сломался сразу, как рухнул отец…

И вы знаете, что до сих пор больнее всего для меня? Что до сих пор не дает мне возможности хоть как-то успокоиться?

То, что после смерти отца они остались одни.

Ни одна женщина в этом спортзале не подошла к моим детям, чтобы приласкать их, успокоить… Ни одна живая душа… В этом спортзале каждый думал о себе…

Я хочу спросить у этих учителей, у директрисы: после того как на глазах у детей убили отца, она могла хотя бы просто подойти к ним, сказать ласковое слово? Директриса единственная могла свободно ходить, перемещаться по залу… И она знала моих детей… Она видела — все видели! — как расстреляли моего мужа.

Ладно, я смирилась с тем, что моим детям не суждено было больше жить, но умереть такой страшной смертью… Пережив на своих глазах расстрел отца…

Первая кровь… Та кровь была моей, родной… Она текла в моих сыновьях… Мое, родное все, любимое…

На улице жара, а мне холодно… (Замолкает.)

После первого взрыва старший выжил, он даже успел из школы выскочить. А потом на улице оглянулся: а младший не бежит за ним следом. Развернулся — и обратно в школу. Мальчики закричали ему:

— Куда ты? Куда? С ума сошел?

— За Асланом. Что я маме скажу?

Он не дошел туда. Его застрелили. Для меня до сих пор вопрос: кто застрелил? Я все больше убеждаюсь в том, что боевики в детей не стреляли. А у моего — ранение в селезенку… Ее просто разорвало пулей… Подстрелили, как зайчика… Я, когда его из морга забирала, не могла поверить заключению судмедэксперта: «на 60 % сожжен взрывной волной». Не было такого! Он вообще не сгорел, целехонький, словно спал. Одна рана в животе, и все. И вот я думаю: зачем в документах наврали? Почему написали про взрывную волну, а про пулевое ранение ни слова? Скрывают, пытаются утаить, что сами в детей и палили без разбору…

Младший погиб после второго взрыва. Ему было очень плохо, он ранен был. Мне рассказали, как он кричал: «Хоть перед смертью дайте воды попить!» (Долго молчит.) Он заживо сгорел, так и не напившись…

Мужа я нашла сразу, в тот же день, отвезла его в деревню готовить к похоронам, а сама сразу в морг поехала. Детей искать. Что там творилось! Рядами на земле лежали тела… А у входа, шириною метров в десять, лежала клеенка… И на этой клеенке были руки, ноги, какие-то части тела… Все в саже, пепле…

Алана я сразу нашла, издалека заметила. Аслан рядом лежал. Но его узнать невозможно было. Весь черный. Я встала перед ним — и отойти не могу. Позвала судмедэксперта, он его линейкой замерил, посмотрел и говорит: «Мужчина 25 лет». Я головой качаю: нет, это мой мальчик. Эксперт: «Нет, мужчина». Что я, своих сыновей не знаю, что ли? Мои мальчики крупные были, высокие, рослые, в отца. Это он был… Он, мой младший… Полголовы не было и одной руки, а у другой кисть оторвана была… Я ее на клеенке искала — не нашла. Сгорела рука в спортзале…

Мне его тогда так и не отдали, увезли в Ростов на ДНК-экспертизу. А в конце сентября пришло подтверждение: да, это он.

Вот так я их и хоронила. Одного за другим, всех раздельно.

Удивляюсь, как я могу рассказывать об этом? Это такая боль…

Я хотела уйти… Приду на их могилки, сяду рядом и слышу голоса, стрельбу, крики… Штурм… А я бегаю, ищу… И нахожу их одного за другим: мертв, мертв, мертв… Все в том дне осталось: надежда, жизнь, прошлое и будущее.

Но я живу. Видите, я до сих пор живу… Теперь я даже знаю, зачем… Я нашла смысл… Понимаете… Если я уйду, кто будет смотреть за их могилами? Следить, чтобы на них росли розы, выпалывать сорняки? Кто будет рассказывать о моих мужчинах? Они живы ровно до того момента, пока жива память о них.

Поэтому я остаюсь: чтобы рассказать вам, как мы страдали, любили. Я хочу сказать вам… Вдруг вы оставите мои слова в своей книге… Любите тех, кто рядом с вами, старайтесь жить так, словно каждый день может оказаться последним…

Может, кто-нибудь услышит мой голос и узнает о моих мальчиках, которые так любили своего отца, и обо мне, которая любила их больше всего на свете…»

Эмма, мать и вдова

Оцепление

«Три кольца оцепления, говорите? Нет, я только одно видела. Вот одно точно было. Наш дом в ста метрах от школы. Второго и третьего нам запрещали из дома выходить. Но мы, конечно, бегали…

А вот за нашим забором столб фонарный, видите? Под ним два дня солдатик сидел. Он и был тем самым «кольцом». Правда, заставил он нас поволноваться!

Мы во дворе табуретку ставили и на нее забирались, чтобы посмотреть, что там, за забором, делается. Второго вечером поднялась я на табуретку, смотрю: солдатик сидит под столбом и голову набок повесил. Я встревожилась: вдруг чего случилось? Слезла с табуретки, а через несколько часов не выдержала и опять туда же, смотрю: так и сидит, бедолага. Попа на земле, ноги вытянуты, автомат рядом стоит, а голова на плече лежит. Я перепугалась! Солдат этот сидел на хорошо просматриваемой боевиками территории и всегда у снайпера под контролем был. Иногда, когда тому скучно было, он постреливал по соседским курам или по жестяным банкам из-под колы, которые на траве вмялись.

Вот я грешным делом и подумала, что снайпер этого солдатика подстрелил. Маялась-маялась, а потом думаю: была не была, подойду к нему, вдруг кровью истекает. Открываю калитку, одолеваю несколько шагов, приближаюсь, дергаю за плечо… А он храпи-и-ит! Так сладко ему спалось, видать, что вообще ничего не слышал. Даже не проснулся, когда я его за плечо тормошила!

Вот такое у нас было кольцо оцепления! А вы говорите…»

Раиса, жительница Беслана, проживающая по ул. Коминтерна

Овсянка

«Семья у моей дочери не складывалась с первых дней. Родила двоих близнецов-мальчиков Аслана и Сослана, а забирать из роддома некому. Не нужна она была ни мужу, ни свекрови — никому. Свекровь мне позвонила: у меня ничего нет, чтобы их из роддома забрать, съезди ты за ними. Мы с мужем и поехали. Аслан был крепким мальчиком, кровь с молоком, а Сосик — слабенький, больной, на сдувшийся воздушный шарик похожий…