Софья Федорченко - Народ на войне Страница 15

Ты лети, лети, газета,

Во деревню бедную,

Расскажи родне, газета,

Про войну победную.

Чтобы знали нашу долю,

Про сынов бы ведали,

Чтоб воину дали волю,

А в обиду б не дали...

VIII. ЧТО О ВОЙНЕ ДУМАЛИ

Восходи-восходи, солнце ясное,

Восходи-восходи по поднебесью,

Кровь-войну пригрей, повысуши,

Солдатскую долюшку повыслушай.

Как и день идешь, как и ночь бредешь,

Как ни дня не видать, ни звездочек,

Как нету ни роденки, ни женушки,

Ни родителей и ни детушек,

А как всем людям здесь судьба одна,

Как судьба одна, смерть — страшна война.

Об одном жалко солдата, что у него голова на плечах... Эх, кабы да только руки-ноги, воевал бы беспечально, царю славу добывал.

Любил я деньги и добро всякое прежде. Все не то что свое считал, а хорошо и папашино знал, и наследства ожидал с мечтанием. Одежду на войну дали, все аккуратненько справил, берег и сапоги, и мелочь разную. А попал я сюда да продырявился на первый месяц, и отпал я от вещей раз и навсегда, словно с войной-то никому вещи не по росту. Выросли мы больно, души так и той не хватает

Нет добра в моей душе для дома оставшихся. Когда читаю, что там жить худо,— радуюсь... Пусть, думаю, пожрут друг друга, как гады, за то, что нас на муку послали...

Привычка — великое дело. Я теперь хорошо привык: ни своего, ни чужого страху больше не чую. Вот еще только детей не убивал. Однако, думаю, что и к тому привыкнуть можно.

И сколько этих хлопот бывает при хозяйстве, облипнет тебя сеткой мелкою, словно перепела,— не выбиться. На войне-то хоть сеть крупна, больше через нее видно.

Брали мы в те поры с большого бою и очень распалили себя. Удержу нет, рука раззудилась. Я вон какой мирной, а тут, как пришел, кошку брюхатую штыком пырнул. Только и подглядываю, как бы подраться... Потом-то уж сном злоба разошлась. А как так-то, изо дня в день,— во пса лютого оборотиться недолго.

Заскочила тебе блоха в ухо, а ты баешь — гром. Свет белый шкурой своей загородил. А ты погляди-ка за шкуру — вот и не будешь из-за кажной вши без души.

Устал я воевать. Сперва по дому тосковал. Потом привык, новому радовался... Страх пережил — к бою сердце горело. А теперь перегорело, ничего нету... Ни домой не хочу, ни новости не жду, ни смерти не боюсь, ни бою не радуюсь... Устал...

Я такой глупой был, что спать ложился, а руки на груди крестом складывал... На случай, что во сне преставлюсь. А теперь ни бога, ни черта не боюсь... Как всадил с рукою штык в брюхо — словно сняло с меня что-то...

Все наново переучиваю. Сказал господь, сын божий: «Не убий», значит — бей, не жалей... Люби, мол, ближнего, как самого себя: значит — тяни у него корку последнюю. А не даст добром — руби топором... Сказано: словом нечистым не погань рта,— а тут пой про матушку родную песни похабные, на душе от того веселее, мол. Одно слово, расти себе зубы волчьи, а коли поздно, не вырастут,— так на вот тебе штык да пушку, вгрызайся ближнему под ребра... А чтобы стал я воин, как картина,— так еще и плетями вспрыснут спину...

Прогремелся Илья, не перескочить. Как почнут немцы небо колоть ровно сухи дрова, где старому перегреметь...

Солнышко глянуло — затмилось, звездочки глянули — закатились, месяц посмотрел — на один глаз окривел; у Вильгельма и у того одна рука отсохла... А русскому солдату — все нипочем: не больно его дома балуют. В голоду да холоду — ровно в божьем во саду... Ему еще с полчаса терпенья хватит...

Война, война! Пришла ты для кого и по чаянью, а для кого и нечаянно. Неготовыми застала. Ни души, ни тела не пристроили, а просто, на посмех всем странам, погнали силу сермяжную, а разъяснить — не разъяснили. Жили, мол, плохо, не баловались, так и помереть могут не за-для ча. На немца-то — да с соломинкой!

Выровняет нам немец дорожки, не будет нам ни рвов, ни буераков. Грязь, так и ту вымоет. Только что народу до того времени сгинет, и какой такой человек по тем путям ходить станет — не придумаю...

Друг мой, читал я столько, что теперь я тебя во сто раз умнее... И стыдно мне перед эдаким невеждой зазнаваться. А душа у меня такая, что сама себе чести просит...

Ну тоже головой избы не построить, тут будто и руки умны.

Меня обидеть легко, язык у меня немой. Разве что кулаком говорить дозволят.

Не тоскуй, парень, нечего томиться, сколько твоей судьбы уйдет — самые пустяки... Молод больно. Весь мир война рушит, так одна-то душенька, ровно горошинка в мешке, не ворохнувшись до места доедет. Только жизнь сбереги...

В части ты — дуб ветвистый, не каждая буря свалит. А один-то солдатик словно лист на ветру: куда ветер хочет, туда и гонит.

Сколько мне еще жить — не знаю, а ровно мне сто лет теперь. И не то что слабый али беззубый — нет. А только умней стал и по-пустому не ржу. Хуже стало, как война уму-разуму научила...

Я гимназии не кончил —

Да в окопы прямо скочил,

И попал в ниверситет,

На геройский факультет...

Душу я на войне свою понял. Я человек хороший и до людей добрый. Здесь мне делить нечего. Своего ничего нет, все казенное... Душа и та чужая... Так всем одолжить готов и душою...

Выдумки, говорю, выдумки вражьи. Душа да душа... А душа в теле хороша. А хорошо тело — повсегда при деле... Значит, работай, округ себя смотри и об земном пекись. А то душа да душа, а сами ровно свиньи...

Это ты верно: что до шкуры, так тут душа ни при чем. У меня вон шкура-то часами без души гуляет, как в атаку идти. Оттого я и храбрый такой.

Сказывают так: жил человек суровый и строгой жизни и себя и округ себя все по закону соблюдал. И дожил тот человек до смерти и попал на тот свет. А там его и спрашивают: «Что, мол, ты, батюшка, на земле делал?» — «А я,— говорит,— закон соблюдал».— «А как же ты его, дядя, соблюдал-то?» — «А я,— говорит,— не крал, не жрал, под себя не с..., с бабами не спал». А ему и говорят: «Плохо, мол, старче: из «не» никакого дела не выкроить; а за то, что ты все «не» да «не»,— так и сиди, брат, на дне»... Да в пекло на дно на самое и усадили. Вот те и законник.

Загудел жук: «Такого, мол, я шуму напустил, все, верно, попряталось со страху, покружусь-ка я на просторе». А под тот шум и птица за жуком на охоту. А ты шумом не пужай, приглядки меньше, проживешь, брат, дольше.

Задрал волк у меня ягня и стрекача с им. Собаки в голос за кровью. Сшибли они волка, отняли ягня и сожрали. А мне не все едино: злое али худое мое добро стравило?.. Вот так и бог да черт. Нам до них что, абы жить ладно.

Дал заяц стрекача, а навстречу волк: «Эх, ты,— говорит,— дерьмо ты полевое, под ногой трава горит со стыда, что ты, заяц, робкий таков. А я, волк,— герой»... И схряскал зайца. Кто кого съел, тот и смел, хорошего-то тоже мало.

Забежал козлик в лес, и все с им как следует. Сейчас это ему волк навстречу. И стал козлика есть. А козлик тот не всякий был, больно умен, сейчас это он волку в брюхе рога расправил, из брюха выскочил да и стрекача, аж земля с-под ноженек горяча. А волк сел брюхо чинить и думает — ну. и народ пошел, ну и порядки. Заглотал я его как путного, а он, окромя убытку, ничего хорошего...

Сколько, бывало, я сказок слушаю, об одном жаль, что не так в жизни бывает. На войне же я сказок понасмотрелся собственными глазами: и разбойники-то, и сироты замученные, и воскресших сколько, и мертвые стоят,— чего только, чего нету. Чистая сказка, да только больно уж страшная.

Память у меня слабая. Я вот помню все, что до хозяйства. А насчет войны, бей не бей — не упомню. Сорок лет, почитай, мозги на одно натаскивал, а тут все другое. Кабы еще по душе было, а то я так рассуждаю, что русскому одно по душе — своим домком жить, по чужому не тужить.

Меня такая обида взяла, на это глядючи. И не только что стены не валятся — пол деревянный, электричество светит, садик есть, и картины, и все, как у настоящих богатых людей... А потом как подумал, что все это делать нам самим бы пришлось... И так решил, что лучше просто, как свиньи, жить, а уж на вокруг себя силу тратить — не согласны...

Меня мама как носила,

Напугалася,

Был сыночек я исправный,

Да избаловался.

Не кутил, не выпивал,

С бабьем не водился,

Карты вовсе я не знал,

Матюшить стыдился.

А проклятая война

До греха добила,

Насмотрелся я

Так с пути и сбился.

Посмотри теперь, мамаша,

Своего сыночка,

На башке нема волосьев,

Во рте ни зубочка.

От гнилой болезни сохну,

Ото вшей деруся,

От проклятого окопа

Со страху…

А кругом глядит начальство,

Дерет да ругает,