Литературка Литературная Газета - Литературная Газета 6299 ( № 44 2010) Страница 15

Обсуждение коротенького телеспектакля шло ни шатко ни валко и заняло больше времени, чем сам телеспектакль. Твардовский засыпал. Месяцев произнёс короткую маловразумительную речь, которую закончил приказом:

– Выбросите эту фразу, товарищ Белинский!

– Какую? – догадываясь, о чём идёт речь, спросил я.

– Зачем вам это… Еврей, но ужасно добрый?

И вот тут раздался бас неожиданно проснувшегося Твардовского:

– А что вас смущает, товарищ Месяцев: что это еврей или что еврей – ужасно добрый?

На этом обсуждение практически закончилось, и Твардовский повёз меня в ресторан ВТО, здание на улице Горького, где очень вкусно кормили. Здесь-то и состоялся разговор, который я, к счастью, записал. Отрывок, касающийся Ахмадулиной, привожу с абсолютной точностью:

Я: Кого, Александр Трифонович, из нынешних молодых поэтов вы жалуете?

Твардовский (через паузу): Всё-таки Ахмадулину.

Я: И можете сказать почему?

Твардовский (опять через паузу): У неё самый богатый запас слов, у этой татарки. Она слышит рифму, где её никто не услышит. В её стихах неожиданные рифмы. Они возникают, когда их совсем не ждёшь.

Будучи ведущим в нескольких вечерах поэта (Ахматова навсегда запретила женский род от слова поэт – поэтесса), я за кулисами ловил рифмы в стихах Ахмадулиной, а потом разыскивал эти чудеса в томиках её сочинений. Почти в каждом из её стихотворений есть рифмы, которые я не встречал больше нигде и никогда. Я очень люблю сборник «С любовью и печалью», составленный Борисом Мессерером, прекрасным художником, с которым работал, к сожалению, только однажды. Для цитат я буду пользоваться только этим сборником. Я не «литературовед» и не беру на себя право «ведать» Ахмадулиной. «Ведать» – глагол из одного стихотворения Беллы Ахатовны, на котором попробую остановиться подробно.

Так вот рифмы, наугад, чтобы подтвердить слова Твардовского. Сглаза – гасла, вниз – ресниц, мха – мгла – это всё из одного стихотворения, и там же: валун – весь ум, волновало – Валаама, повесть – новость. Другое стихотворение: лицемерно – целебно, свершён – сверчок, танца – расстаться. Первое стихотворение посвящено Пушкину, второе – Лермонтову. Я неслучайно выбрал именно стихи, посвящённые мастерам рифмы, но из другого века, когда и рифмы были другими, попроще. Ахмадулина появилась после Маяковского и Пастернака, но интуитивно вобрала в себя весь их опыт стихосложения, ни в чём им не подражая. Помню, как взволновал меня финал её поэмы «Моя родословная», где отчество поэта «Ахатовна» зарифмовано со словом «охаяна». Так вот рифмы Ахмадулиной запомнились мне, как созвучия наших классиков.

Один наглый журналист, вообразивший себя поэтом, кричал на каком-то совещании: «Глагольные рифмы сегодня недопустимы! Стыдно сегодня рифмовать глаголы!» Я спросил: «А как же быть с глаголами блещут – плещут, идёт – плывёт?» «Это позор! – закричал темпераментный журналист. – Стихи графомана». Я возразил: «Но ведь человечество с самого детства привыкло, что:

В синем небе звёзды блещут,

В синем море волны плещут;

Туча по небу идёт,

Бочка по морю плывёт.

Ответ графомана я не расслышал из-за смеха и аплодисментов аудитории.

Не думаю, что поэты задумываются при сочинении стихов, где мужская рифма, где женская, где рифмы, где ассонанс. «Блок – настоящий Моцарт на сочетании звуков». Это не я сказал, а Корней Иванович Чуковский – лучший из литературоведов. Сам я никогда не писал и не учил стихов. Они входили в мою память без разрешения, причём не строками, не строфами, а целыми поэмами. Просто перечитываешь, обычно уже в постели перед сном, полюбившиеся тебе четверостишия, а утром повторяешь их про себя, иногда вслух, а если что-то забыл, заглядываешь в книжку. Так на всю жизнь обосновалась в моей памяти первая глава «Облака в штанах» и пролог «Возмездия» Блока. «Онегина» я знал с раннего детства. Мой отец, потомственный царскосёл, читал мне Пушкина, когда мне было то ли три, то ли четыре года, не заботясь о том, что я понимаю, что не понимаю. Пушкинский роман в стихах начался в моей детской головке с четверостишия:

…Встаёт заря во мгле холодной;

На нивах шум работ умолк;

С своей волчихою голодной

Выходит на дорогу волк.

Именно с этой строки начинается моё вечное увлечение стихами. Так произошло и с Ахмадулиной.

Я объявил вечер Беллы Ахмадулиной на сцене тогда ещё ленинградского, а не петербургского Дома актёра и сел за кулисами, наслаждаясь поэмой «Дождь» в исполнении автора. Читая на бис короткие и длинные стихи, Ахмадулина произнесла две строчки, остановившие моё внимание:

…Жена литературоведа

Сама литературовед.

Две строчки без единого эпитета, а я уже представил себе воочию этих персонажей. На следующий день следопыты, то есть библиографы из моей любимой театральной библиотеки, по двум строчкам нашли мне всё стихотворение со скромным названием «Описание обеда». Я запомнил его сразу, за исключением нескольких строф, и, ни в коем случае не уподобляясь героям этого произведения, рискую разобрать этот стих как ярчайший пример юмора поэта.

Как долго я не высыпалась,

писала медленно, да зря.

Прощай, моя высокопарность!

Привет, любезные друзья!

Да здравствует любовь и лёгкость!

А то всю ночь в дыму сижу,

и тяжко тащится мой локоть,

строку влача, словно баржу.

Ну вот опять удивительные рифмы: высыпалась и высокопарность, лёгкость и локоть и метафора – «строку влача, словно баржу». Дальше следует начало сюжета. Короткое стихотворение имеет чёткий сюжет на уровне рассказов Антоши Чехонте.

…Я пред бумагой не робею

и опишу одну из сред,

когда меня позвал к обеду

сосед-литературовед.

Далее автор обрисовывает нам героев. Обрисовывает, что называется, в действии без каких бы то ни было прилагательных.

Литературовед:

Он обещал мне, что наука,

известная его уму,

откроет мне, какая мука

угодна сердцу моему...

Литературой мы дышали,

когда хозяин вёл нас в зал

и говорил о Мандельштаме.

Цветаеву он тоже знал.

Он оценил их одарённость,

и, некрасива, но умна,

познаний тяжкую огромность

делила с ним его жена.

Для хороших комедийных актёров этих строф было бы вполне достаточно, чтобы создать роли, как для режиссёра хватило бы одного четверостишия, чтобы организовать на сцене или в кадре точную атмосферу:

…Всё так и было: стол накрытый

дышал свечами, цвёл паркет.

и чужеземец именитый

молчал, покуривая «кент».

Меня поразило, как в одном из вариантов «Незнакомки» Блок написал: «сквозит вуаль, покрытый мушками». Вот так же у Ахмадулиной – «дышал свечами». «Вуаль сквозит», «стол накрытый дышит свечами». Какое неожиданное сочетание слов. Это и есть поэзия.

Между тем в стихотворении «Описание обеда» автор «изнемогает» от своих героев:

… Я думала: Господь вседобрый!

Прости мне разум, полный тьмы,

вели, чтобы соблазн съедобный

отвлёк от мыслей их умы!

Приходит неожиданное спасение:

В прощенье мне теплом собрата

повеяло, и со двора

вошла прекрасная собака

с душой, исполненной добра.

И вот конфликт:

Затем мы занялись обедом.

я и хозяин пили ром, –

нет, я пила, он этим ведал, –

и всё же разразился гром.

Обращаю внимание на фразу –

«я пила, он этим ведал».

Он, сокрушаясь бесполезно,