Газета День Литературы - Газета День Литературы # 88 (2004 12) Страница 15

Этот уникальный синтез — изощренной поэтической культуры Востока, славянской духовности и развитой поэтической интуиции — дает удивительный творческий результат в лучших стихах Годжи Халида.

Лола ЗВОНАРЁВА

Александр ТРАПЕЗНИКОВ ДВА РАССКАЗА

"ПРОЩАЙ, ДОРОГОЙ АРБУЗ!.."

Начиналось всё милее некуда. Стояли три человека у ларька и тянули пиво. Разговор, как водится, был ни о чем, скакал с одной темы на другую. Тут, конечно же, и футбол, и политика, и женщины, и вчерашняя пьянка. Темы вечные, неискоренимые. Они, эти трое, были приятелями, жили по соседству. Каждому лет под пятьдесят, жизнь на излете. Но хотелось думать, что впереди еще много всяких приятных сюрпризов, радостных мелочей и неожиданных встреч. Вот только встречи со смертью никак не ожидалось, не вписывалась она как-то в их стройный план очередного пятилетнего развития бытия. Хотя именно вчерашний загул и был связан с похоронами — умер еще один их сосед-приятель и был погребен с отданием всех почестей, но об усопшем теперь как-то не хотелось вспоминать, дабы не тревожить его, покуда не отлетевшую, и свои души, не ворошить былое. Умер Максим — и хрен с ним, как говорится. Да и апрельское солнце припекало так ласково, нежно, что сердиться на мир и его законы было невмоготу; напротив, мир этот желалось объять и принять со всеми его недостатками и несовершенствами. Как любимую, по коварную жену, изменяющую с первым встречным. Другой нету. Не с костлявой же обручаться? Пока что ей и Максима хватит.

Из этой троицы один был длинен и худ, существовал на то, что сдавал половину своей квартиры в наём. Второй малевал афиши в местном кинотеатре, имел от природы звероподобную внешность, но был добрейшим парнем. Третий пописывал стихи и даже где-то печатался, а подрабатывал дворником и, как положено служителю метлы и музы, носил бороду. Сегодня у всех было какое-то особенно ёрническое настроение, незлобиво подшучивали друг над другом, старательно валяли дурака. Возможно, чтобы доказать самим себе, что еще живы, еще существуют, даже пьют вполне свежее пиво с воблой, которыми на том свете, может, и обнесут. Не знали, что та самая роковая и неожиданная встреча уже грядет с минуты на минуту.

— Что-то мы много смеемся, — произнес поэт-дворник. — Не к добру. Горе вам, смеющиеся ныне — сказано в библии.

Тут к ним и подошел потрепанного вида мужчина в очках. На шее намотан шарф, куртка хоть и старая, но кожаная. И вообще, во всем облике следы какого-то былого преуспеяния. Испросив разрешения, поставил кружку на стойку, достал из кармана бутерброд с сыром. Контакты возле пивных завязываются всегда быстро и непринужденно. Не прошло и пяти минут, как новый фигурант уже влился в общую беседу, рассказал пару анекдотов, со всеми перезнакомился, назвал и свое имя: Володя. А еще через какое-то время поведал, что он — бывший научный сотрудник, нынче, естественно, безработный, живет с матушкой, жена от него ушла, а сюда приезжает за три автобусных остановки, поскольку пива дешевле в районе нет.

— Отчего же жена-то ушла? — спросил длинный квартиросдатчик.

— Так я ведь никто, — отозвался Володя. — Одна видимость.

Глаза у него за стеклами очков доверчиво поблескивали, А улыбался столь радостно, словно наконец-то старых знакомых встретил.

— Ну что же, господа офицеры,— изрек художник-оформитель,— пора, думаю, водку брать.

Вопрос об этом и не обсуждался. Не так русский человек устроен, чтобы останавливаться на полдороге. А новый знакомец просто жаждал продолжения банкета. Скинулись и пошли.

— Ребята, — говорил Володя, — как же это хорошо, что мы встретились! Мне ведь и потолковать дома не с кем. Матушка больная, кот мяучит, друзей уже не осталось. А тут — вы! Как же славно! Это судьба.

— От судьбы не уйдешь, — согласился художник. — Вот мы и пришли.

Он привел всех в свою подвальную мастерскую при кинотеатре. На стол выставили бутылки и баклажки с пивом, колбасу, хлеб, зеленый лук. В фирменных стопках недостатка не было. И списанных из просмотрового зала кресел было также достаточно. Уселись, махнули по первой, по второй, потекла беседа. На стенке висел натюрморт — арбуз с вырезанным из него кроваво-красным ломтем, длинный нож и граненый стакан с темным вином, Володя изредка поглядывал на картину, продолжая говорить и улыбаться.

— Моя работа, — заметил художник, — Теперь уже не пишу. Только афиши.

— Теперь уже никто ничего не делает, потому что смысла нет, — сказал квартиросдатчик. — Всё равно всё прахом пошло.

Поэт промолчал, о чем-то своем думая, а Володя предложил тост:

— За этот замечательный арбуз, от которого хочется плакать. Потому что он напоминает мне мою прошлую жизнь, жену Светку, с которой мы как-то в Астрахани, на берегу, вот так же резали ломтями и ели вкусную красную мякоть, выплевывали зернышки и пили изумительное вино… — тут он и в самом доле заплакал, успев, правда, опрокинуть стопку. Слаб оказался на воспоминания. В таких случаях мешать не стоит, все деликатно помалкивали, лишь звероподобный художник неуклюже похлопал его по спине: мол, будет тебе, хватит. А Володя уже и быстро отошел, вновь заговорил о чем-то другом и улыбался. Ну, это понятно, где слезы, там и смех, а где ложь, там и правда. Порознь не ходят.

Между тем, время летело незаметно, часа полтора прошло. Квартиросдатчик гонцом в магазин сбегал, художник успел попутно название фильма на афише выписать; кривовато получилось, но — сойдет и так. Поэт-дворник всё больше молчал, наливаясь красным цветом, как арбузная мякоть на картине. А Володя, изливая душу перед новыми приятелями, еще раз всплакнул, а затем, совсем, видимо, одурев, стал обращаться не к ним, а к натюрморту на стенке.

— Дорогой арбуз! — говорил он, стоя в полный рост, со стопкой на отлете. — Я люблю мою Светлану и ты знаешь это! Пусть я ничтожный и падший человек, неудачник, как она всегда говорила, но я и сейчас побегу за ней, как собачка, только позови. Ибо, друзья мои, любовь меня лишь и хранит до сих пор. Зачем я живу? А вдруг она вернется? и мы возьмем тебя, мой арбуз, за жабры, и алый сок потечет по нашим губам, сок райского наслаждения, и мы возродимся к жизни, потому что впереди — свет, счастье, я верю. Я верую.

— Да ты, брат, поэт, Бальмонт прямо, — остановил его поэт-дворник. — А правда, зачем ты живешь?

— Пока еще, — зловеще добавил звероподобный хозяин, уловив мысль старого кореша.

А третий их приятель, с ходу войдя в игру, грустновато произнес:

— Зря ты сюда пришел, парень, зря. Напрасно за нами увязался.

— Почему это? — еще ничего не понял Володя.

— Потому что не первый ты. И не последним будешь, — сказал поэт-дворник. Он налил гостю водки. — Ты пей, пей. Оно как-то не так страшно станет. Но придется уж претерпеть до конца.

— А что такое? — снова спросил Володя.

Соседи-приятели многозначительно переглянулись. Квартиросдатчик тяжело вздохнул. Хозяин мастерской взял со стола нож, которым резали хлеб, и начал ладить его на точильном бруске: вжик! вжик! Бородатый поэт пояснил:

— Отсюда никто не выходит, Вовочка. Планида такая. Попал в сети — и конец,

— Понял, — сказал Володя, улыбаясь. Он выпил и захрустел огурцом. — Убийцы вы, что ли?

— Убийцы, убийцы, — опять вздохнул квартиросдатчик. — Так не для себя же стараемся, для нутрий. Звероферма у нас за городом. Кормить-то надо, а? Как думаешь?

— Надо, — согласился Володя.

— Во! Теперь рассуди: жрут они много, а мясо дорого. А у нас цех, поточное производство. Одних шкурок на воротники по полтыщи в год сдаем. Да еще колбасный филиал открываем. Трудно приходится.

— Народ совсем измельчал, — поддержал поэта квартиросдатчик. — Мы уже всех бомжей тут в округе переловили. А ты, вроде, ничего еще, упитанный.

— Больной я, — сказал Володя. — Язвенник.

— Это пустяки, — буркнул художник, продолжая вжикать ножиком. — Нам справок от санитарного контроля не нужно. Мы не бюрократы.

В мастерской было всего одно окошко, и то грязное, едва свет пропускало. И тянуло чем-то сырым, затхлым. Наверное, водились крысы. Со старых афиш смотрели американские копы, оборотни и инопланетяне. Жаждали крови.

— Тогда ладно,— сказал Володя, опять трогательно улыбаясь и подставляя стопку.— Вообще-то, я не против. Надо так надо. Кто бы возражал? Я и так лишних три года живу. Как Светку потерял.