Литературка Литературная Газета - Литературная Газета 6394 ( № 47 2012) Страница 15

"Человек Звезды" - против вялости и дурной многозначности современного искусства, которое сеет пустоту, выдавая её за новый философский опыт. Проханов собирает разные знаки культуры смерти, призванной добить человека: неодионисийский разврат и Шарль Бодлер, Оскар Уайльд и наркотическая стихия, поэзия абсурда, маркиз де Сад и рок-музыка. И, конечно, перформансы, проверяющие нашу готовность к бесконечному смешению. Ни глубины, ни энергии прозрения нет в этом собирании. Да она и не требуется в эпосе, который никому не обещает интеллектуального цветения. Проханову важно показать, что апокалипсис действительно реален, но не стоит обольщаться сторонникам приятного безмолвия. За стремлением к беззвучной пустоте - демонический хохот метафизических сил, использующих все знаки нашего мира, чтобы заразить последней болезнью небытия. Эпос Проханова гротескно материален, порою бутафорски, кукольно телесен, но - принципиально антипустотен.

В любой точке современности есть выход в эпос и апокалипсис, в поэтику смертельного конфликта цивилизаций и духовных символов - это закон прохановской прозы. Гельмановский проект в Перми - не насыщение Урала последствиями эстетических экспериментов и мировоззренческих катастроф, а наглое, продуманное до мелочей строительство ада, кульминационный момент войны против России. Инфернальный Маерс, замаскированный под эстета и галериста, может выиграть только в одном случае: если помогут Губернатор и Олигарх, Председатель Законодательного собрания и Архиепископ. Не всякая власть от Бога, - эта мысль заставляет Александра Проханова обратиться к необходимой ему каталогизации: повторяющиеся сцены с участием типажей, причастных к разным уровням власти, показывают, что ад везде расставил свои фигуры.

Когда идёт война и ад достиг успехов, искусство романа теряет смысл. Роман - образ победившей человечности, способной к познанию себя в диалогических формах сложного повествования. Проханов сообщает, что мы двадцать лет живём в бездне. В аду роман невозможен. Там, где реальны чудовища, роман - диалог сложных сознаний - ирреален и неуместен.

Автор "Человека Звезды" представляется мне мастером эпической словесности, который пытается вытащить русского человека из вялого романа как формы ложного смирения. Проханов хочет дать русским Новое Средневековье как мир воли, а не сомнений. Свобода в этом случае закономерно приносится в жертву. Ни один герой не живёт самостоятельной жизнью, не имеет персональной судьбы. Все - в авторской руке: и тёмный Маерс, и спасающий Россию Садовников.

В "Человеке Звезды" негодяи живут настоящим: они хотят удовольствия здесь и сейчас, потому что других временных измерений для них не существует. Светлые герои Проханова, как и положено эпическим борцам, находятся во власти двух времён - прошлого и будущего: они синтезируют в себе историческую память, превращают её в действенный миф и помнят о грядущем, ради которого готовы умереть. Для Проханова настоящее отвратительно, но он готов принять его как едва заметный мост между великим прошлым и грядущим, которое должно соответствовать национальной идее. В расхлябанном сейчас писатель, следуя эпическим законам, обнаруживает явные следы войны, идущей на всех фронтах современности. Задача ясна для него: "исполненных горя и отчаяния", "лежащих ничком" превратить в "исполненных гнева и ненависти", т.е. взять человека повседневности, которого закружила очередная депрессия, и сделать из него воина, знающего объект удара.

Противостояние эпоса и романа находим мы и в авторском отношении к христианству. В "Человеке Звезды" есть архиепископ Евлампий, который на все разрушительные просьбы Маерса отвечает "да". Владыка оказывается томной, расплывающейся по страстям женщиной, превыше всего ценящей дорогие вещи, откровенный эрос и словесный базар про религиозный модернизм и соединение церквей. Бабской религии, которая комфортно соединяет себя с настоящим, заставляет ценить приятную обыденность и до боли хотеть земной власти, Проханов противопоставляет эпическую религию воскрешения - страны, жены и, наверное, самого себя - в образе Садовникова, достойного вечной жизни.

Обнаруживая в современном христианстве тусклый свет фарисейства, автор выбирает Николая Фёдорова, требующего активного участия в воскрешении отцов, а не благополучного городского священника, довольного настоящим. Жена Садовникова, погибшая при испытании установки, накапливающей энергию света, - христианка. И Сталин здесь православный герой, которого Проханов оценивает в контексте эпического усилия по спасению Родины. Есть христианство-роман: здесь приветствуются сложные мысли о духе, новые чувства, диалоги о правильном пути, значительные внутренние сюжеты и аллергия на любые формы политики. Проханов выбирает христианство-эпос: сумей обнаружить дьявола в событиях современности и сделай всё, чтобы враг рода человеческого проиграл.

У Проханова роман не желает быть герметичной литературой, становится эпосом-апокалипсисом. Но и в деятельности Гельмана искусство совершенно не собирается оставаться замкнутой эстетической деятельностью. В артефактах, появившихся в кругу гельмановских соратников, есть жест, в котором запрограммировано отрицание потенциального оппонента-традиционалиста, но нет ни мастерства, ни преображения материала, ни эпизода творения.

Мигель де Унамуно, возвышая Дон Кихота как "испанского Христа", указывал, что герой Сервантеса "не боялся быть смешным". Сторонники классического романа могут найти в прохановских текстах много возмутительно смешных ходов: есть избыточный гротеск, достаточно сентиментальности, эрос - частый гость. В Проханове можно увидеть и воина, увлечённого причудливыми деталями, и борца с декадансом, чувствующего его обаяние.

Донкихотство автора "Человека Звезды", не боящегося казаться безумным, - серьёзная проблема. Логика испанского героя знакома Проханову: вещать о метафизическом зле, указывать на многочисленные воплощения дьявола в тот момент истории, когда исправно работают торговые центры, показывают сотни телеканалов и можно свободно отдыхать за границей. Александр Проханов канонизирует Сталина, воспевает погибший Советский Союз, превращает в злобных демонов Горбачёва и Ельцина, повсюду видит красных человечков, готовых уничтожить не только Россию, но и всё мироздание. Мельницы культуры потребления, перемалывающие человека неисчезающими думами о деньгах, должны быть уничтожены!

Проханов - Дон Кихот? В границах замысла испанского писателя эпос Дон Кихота оказывается романом. Поэтому у каждого читателя свой Рыцарь печального образа. Один считает его жертвой дурацких книг. Другой наблюдает за неисправимым романтиком. Третий, как Достоевский, сообщает, что именно этой фантазией человечество оправдается перед Богом.

Что предпринимает автор "Человека Звезды"? Он совершает движение, противоположное тому, которое совершил великий испанец: превращает роман в эпос. Будто сам Дон Кихот наконец понял, что причины его беды не в ошибочном чтении и не в разумном устройстве мироздания, а в сомнениях писателя, который не может не плакать о рыцарстве, но должен признать, что оно проиграло. Тогда Дон Кихот разрывает границы создавшего его сознания, порабощённого двойственностью, и сам, уже без помощи реализма, начинает писать текст о самом себе. Мельницы и постоялые дворы исчезают. Возвращаются Бог и дьявол, рай и ад. Метафизические силы вновь оказываются объективными.

Александр Проханов - за Дон Кихота, но против наследия Сервантеса, погрузившего человека в романный мир, состоящий из бесконечных версий и точек зрения. "Человек Звезды" настаивает, что Россию спасёт эпос.

Алексей ТАТАРИНОВ

Поколение эскорт-услуг

Поколение эскорт-услуг

ЛИТПРОЗЕКТОР

Существует ли нравственный императив для биографического жанра? Вопрос далеко не праздный. Необходимо ли, например, биографу любить "биографируемого"? В смысле испытывать к нему приязнь, уважение - или сугубо профессиональный интерес? Русская биографическая школа всегда исповедовала именно личное отношение к предмету исследования, реальному историческому персонажу. Его родственники, друзья, просто знакомые, попавшие, так сказать, в объектив, изображались в зависимости от качества взаимоотношений не с автором биографии, а с её героем. Этим школа и была сильна. Притом биографий удостаивались люди, авторитет которых был подтверждён временно[?]й дистанцией, не сиюминутен. Например, биография суперзнаменитого забойщика А. Стаханова вышла в серии "ЖЗЛ" хотя и при жизни героя, но спустя 40 лет после его угледобывающих подвигов и в одном ряду с другими передовиками социалистического производства.