Газета Завтра Газета - Газета Завтра 40 (1089 2014) Страница 15

Валентин Сидоров - мастер рассказа не только в живописных полотнах. Валентин Сидоров - писатель, автор повести "Гори, гори ясно", зарисовки красоты русского крестьянского бытия. Бытия и быта. Эту повесть я прочитала запоем. Споткнулась разве что на первом предложении. "Бабушка качала зыбку." - неточно цитирую сейчас. И я несколько раз возвращалась к прочтению этой самой "зыбки", ибо значение слова оказалось для меня, увы, совершенно утраченным. И как странно. Именно в этой самой "зыбке" - понимаю теперь - в ощущении неустойчивости, - твердь Валентина Сидорова. Из "зыбки" - мир русской деревни Валентина Сидорова. Из русской деревни - мир русского искусства. "Живопись Валентина Сидорова - это радость жизни", - трактуют искусствоведы Италии. Китай издаёт альбом за альбомом и постигает по картинам Валентина Сидорова душу и образы России.

"Тихая моя родина" Валентина Сидорова. Здесь нет могучих в грозности своей просторов льда, луга не ощетинились мехом, суровых и отважных героев тоже нет. "Тихая моя родина" Валентина Сидорова. Интонация, чем-то созвучная интонации грёз Борисова-Мусатова, только преломленной сквозь призму ХХ века.

С Валентином Сидоровым мы прошлись по залам корпуса Бенуа Русского музея незадолго до вернисажа. В воздухе пространств еще только сгущался гром победы, поздравлений, восторгов зрителей, приветствия друзей. Мы переходили из зала в зал, от картины к картине. Валентин Сидоров поделился рассказом о том, как впервые ощутил себя художником. Стихотворение из "Родной речи" читала бабушка, а рядом со стихотворением на странице была репродукция "На пашне. Весна" Венецианова "И этот Венецианов сразил меня на всю жизнь. Он открыл для меня красоту мира. И как-то я всё пытался потом эту красоту мира передать".

"Дуют ветры". Остановились перед этюдом. "Бабушка зимним лунным вечером одна осталась, - продолжал рассказ свой художник. - Топит маленькую печку, одна сидит за столом. Сколько было людей за этим столом! Теперь одна осталась, и размышления А золу в печи перебирает французской саблей".

"Французской саблей?!" - переспрашиваю не без удивления.

В Коровино, родной деревне Валентина Сидорова, жива была такая история. 1812 год, француз отступал, и недобитый отряд французов прямо с лошадьми зашел в церковь. Холодно было, зима. И деревенские мужики сговорились: как только первые петухи пропоют, так все, со всех окрестных деревень, должны собраться. Петух пропел, мужики собрались и положили французов. Мороз был сильный, слегка прикопали их топором, и так они лежали, несчастные французы. Эту историю Валентин Михайлович услышал в детстве, и, будучи неисправимым романтиком, организовал мальчишек на раскопки. "В одном месте копнули - не нашли, в другом месте копнули - не нашли. В третьем копнули - пуговицу нашли какую-то. Ещё копнули, ещё и стали попадаться какие-то пряжки, а потом - сабля! Саблю вытащили, лопухом её так обтёрли, что она заблестела. Потом ещё стали копаться - вторую саблю вытащили. Только под вечер возвращались домой, играли по дороге. Кто-то подбросил вверх пряжку, другой её саблей попытался подхватить, а сзади я оказался, и мне - хлоп! саблей по лбу. Кровища была - жуть какая! Бегом в деревню, у всех переполох. Целое лето я с перевязанной головой был".

Скоро сказка сказывается, да нескоро дело делается.

Время шло и шло Зураб Церетели распорядился: на Бородинской панораме будет открыта выставка предметов, связанных с Отечественной войной 1812 года. Перед одной из витрин выставки Валентин Сидоров так и ахнул. Под стеклом лежало наполеоновское оружие и среди него - сабля! Обидчица-сабля! "Точно такая же сабля - сабля унтер-офицера, что мне нанесла удар. А бабушка много лет шевелила угольки в лежанке этой саблей, пока куда-то она у нас не пропала". Время шло и шло Валентин Сидоров вручал во Франции, в Париже, золотую Пушкинскую медаль мадам Бруно, сподвижнице де Голля, которая помогала с выставками русским художникам. Мероприятие было организовано в посольстве России, и вдруг в беседе Валентин Сидоров вспомнил про эту самую "встречу" с французской саблей. Мадам Бруно изрекла тогда следующее:

"У меня есть предложение: обратиться в правительство Франции, чтобы правительство Франции установило Валентину Михайловичу пособие за повреждение оружием Франции".

"Посмеялись, конечно, - заключил не без улыбки свой рассказ Валентин Сидоров. - Так вот и была поставлена точка в истории с раскопками в Коровино. А бабушка осталась у меня на этюде. Русская старуха одна осталась в избе сидит на табуретке, ковыряет угольки в погасшей печке французской саблей".

Фото Виктора Новикова 

Псковский кудесник

Владимир Бондаренко

2 октября 2014 1

Культура Общество

Валентину Курбатову — 75 лет!

Мой давний добрый знакомый, один из лучших русских критиков, вечный скиталец по Руси Валентин Яковлевич Курбатов как-то незаметно подошел к своему 75-летию. Кажется, еще недавно ездили с ним по Байкалу, вместе с русскими писателями и Валентином Распутиным, кажется, еще недавно с Дмитрием Балашовым, Виктором Лихоносовым, и тем же Курбатовым сидели у меня дома в Петрозаводске, и мой папа играл на балалайке, а мама стряпала к нашей встрече пироги. Это было во время знаменитой поездки русских писателей по Северу, организованной Сергеем Залыгиным. Но ушли уже в мир иной мои папа и мама, ушли и Балашов с Астафьевым, ушла добрая половина участников этой поездки, да и оставшиеся уже выглядят не по-боевому, но Валентин Яковлевич Курбатов все также неутомим, продолжает работать, выпускать новые книги, да и поездки свои не оставил. Вот совсем недавно мы с ним вернулись из Ясной Поляны, где участвовали в девятнадцатых Яснополянских писательских встречах, надеюсь, доживем и до юбилейной двадцатой встречи.

Для меня Валентин - некий псковский кудесник, целитель, собиратель. Вроде бы мы с ним оба - литературные критики, но, если я подчас и обрушиваюсь со всей страстью на то или иное неудачное произведение, или на целое направление, на чуждый мне литературный лагерь, то Валентин, будучи схожим со мной по многим взглядам, истинный православный, патриот России, воевать ни с кем не любит, он - врачует даже неугодных, далеких от него писателей. Врачует добрым словом, проникновенной речью, даже взглядом своим. Кто еще мог как-то утихомирить разбушевавшегося Виктора Петровича Астафьева, кто еще мог продолжать свой долгий терпеливый диалог с яростным либералом Александром Борщаговским?

Только псковский кудесник. Он дружен и с непримиримым имперцем Александром Прохановым, и с отчаянной советской патриоткой Татьяной Глушковой, и с преемником толстовского рода Владимиром Толстым. При этом никогда не кривит душой, остается на своих позициях. Такие собиратели Руси и русской литературы крайне нужны отечественной словесности. Он не будет устраивать яростные дискуссии, не будет рваться на митинги, но проповедовать-то он будет всем очарованным слушателям своим всю ту же русскую правду.

К примеру, путешествовал не так давно Валентин Яковлевич вместе с Валентином Распутиным по Ангаре, и почитывал заодно "Дневник писателя" Ф.М.Достоевского. И что же он там вычитал для своих читателей: "Это было "предисловие" Федора Михайловича к своей "Речи", писанное много позже, когда его уже отобнимали и славянофилы и западники. И он вдруг смутился западническими-то объятьями и решил договорить им в лицо то, чего не было в "Речи", и уклонился от примирения, объяснив, чем ему чужды эти русские "европейцы". Он "раздел" их программу от передовых украшений и написал самую суть, и прочитайте-ка! Ведь мы сейчас слово в слово эту оскорбительную программу выполняем, будто она вчера принята Госдумой и утверждена Советом Федерации.

"Мы намерены образовать народ наш помаленьку, в порядке и увенчать наше здание, вознеся наш народ до себя и переделав его национальность в иную, какая там сама наступит после образования его. Образование же мы оснуём и начнём с чего и сами начали, то есть на отрицании всего прошлого и на проклятии, которому он сам должен предать своё прошлое. Чуть мы выучим человека из народа грамоте, тотчас же и заставим его нюхнуть Европы, начнём обольщать его Европой, ну, хотя бы утончённостью быта, приличий, костюма, напитков, танцев. Словом, заставим его устыдиться своего прежнего лаптя и квасу, устыдиться своих древних песен и, хотя из них есть несколько прекрасных и музыкальных, но мы всё-таки заставим его петь рифмованный водевиль, сколько бы вы там не сердились на него. (Как тут не заметить в скобках, что мы уж один рифмованный водевиль и поём, даже в самом прямом смысле: "Кошки", "Нотр-Дам де Пари", "Чикаго" - В.К.). Одним словом, для доброй цели мы многочисленнейшими и всякими средствами подействуем прежде всего на слабые струны характера, как и с нами было, и тогда народ - наш. Он застыдится своего прежнего и проклянёт его. Кто проклянёт своё прошлое, тот уж наш. Если же народ окажется не способным к образованию, то и "устранить народ".