Книжка-подушка - Александр Павлович Тимофеевский Страница 15

И, глядя мимо меня вдаль своими светлыми глазами, смеялась тихим серебристым смехом.

Православная общественность потребовала, чтобы питерская прокуратура разобралась с выставкой братьев Чепменов «Конец веселья», которая проходит сейчас в Эрмитаже. Выставка, кто б сомневался, унижает и оскорбляет их религиозные чувства. Братья Чепмены извинились перед униженными и оскорбленными, заявив, что не хотели никого задеть и что «в Россию они больше ни ногой». Пиотровского, который на глазах теряет международную художественную тусовку, а значит, и международный престиж, наконец, прорвало: «Городские сумасшедшие возомнили, что они вправе считать, что есть кощунство. Мнение толпы не должно быть критерием кощунства».

Ох-ох-ох. Vox populi, vox Dei, а мнение толпы совсем не Dei, хотя поди отличи populi от толпы. Можно, конечно, прикинувшись дурочкой с переулочка, утверждать, что демократия вздор лишь тогда, когда речь идет об искусстве. Мол, все к избирательным урнам, однако profani, procul ite – прочь пошли, непосвященные, вон из Эрмитажа. Но кого мы обманываем и что спасем? Они же повсюду. И депутат Милонов, и депутатки различных уровней, борчихи за нравственность, и восседающая над ними Валентина Ивановна, и закрывающиеся книжные магазины, и отменяемые спектакли, и полупохороненная классическая филология, и заходящийся в экстазе православный талибан, и ощетинившиеся казаки – все один к одному: культурная столица стала культурной станицей, окно в Европу захлопнулось, был Петербург, и нет Петербурга, это только кажется, что он существует. На фоне таких глобальностей, приедут или не приедут к нам братья Чепмены, уже сущая мелочь.

Наталья Геворкян любуется зимой в Париже. И я вместе с ней. Но больше всего в этом пейзаже мне нравится натюрморт, а именно пепельница, которая стоит на столе, находящемся на крытой террасе ресторана. Все-таки удобная вещь демократия с ее привычкой к разным точкам зрения: одно и то же пространство можно объявить помещением, а можно и улицей, разрешив там курить. Великая европейская подвижность. В России, когда примут чертов закон, такой фокус не пройдет, здесь все детерминировано. Но есть и у нас свои радости. В Киеве, где с хохлацкой упертостью выбрали самый людоедский вариант антитабачной борьбы, захожу в свой любимый ресторан «За двумя зайцами», что напротив Андреевской церкви, вижу мерзкие таблички с перечеркнутой сигаретой и охаю: «Неужто и здесь нельзя?». «Конечно, нельзя!» – отвечает метрдотельша, ходящая на работу как на праздник, сдобно-торжественно намазав себе губы. И, мгновенно оценив, сколько я оставлю денег, впускает в нарисованный рот сияние улыбки: «Но если очень хочется, то можно». Вот это по-нашему – наш вариант демократии, подвижности и разных точек зрения.

Президент России Владимир Путин «с пониманием относится к позиции, занимаемой российскими законодателями» по поводу «закона Димы Яковлева», заявил пресс-секретарь главы государства Дмитрий Песков. При этом он подчеркнул, что позиция «исполнительной власти более сдержанная», сообщает РИА Новости.

«Закон Димы Яковлева» – назло бабушке отморожу уши, только не свои, а больных брошенных детей (здоровых американцам и так не позволяют усыновлять).

«Закон Димы Яковлева» это, пользуясь выражением Салтыкова-Щедрина, «акт преступного идиотизма», настолько наглядный, что даже самые лояльные, всегда молчащие, вдруг забулькали. И министр образования, и даже министр иностранных дел оказались во фронде. Столкнувшись с такой оказией, Администрация, очевидно, решила дать задний ход, но не слишком – чуть-чуть. Как говорится – «с одной стороны, с другой стороны». Все правильно: для подобных ситуаций эта конструкция и хранится в их речевом хозяйстве.

В результате диалектик Путин заявил, что с пониманием относится к самой задаче отмораживания детских ушей, но его позиция более сдержанная – надо полагать, он готов довольствоваться одним ухом, а не двумя.

И все-таки. И все-таки. Неисправимому оптимисту, мне кажется, что Путин не подпишет этот акт преступного идиотизма. Наложит вето, потребует переделок. «Сдержанности», как он уже сказал. И обернется к россиянам своею милосердной рожей. И мы, кинувшись в храм, рухнем на колени, молясь о здравии Государя. И все ради этого придумано. Такая у меня прекраснодушная мечта о циничной комбинации. Другая развязка, согласитесь, нестерпима.

Я тут размечтался. Ведь можно? Нет, нельзя! В коменты приходит знаток родины и ставит лес кавычек, а то вдруг его ирония пройдет незамеченной: «Опять „вся надежда“ на „доброго барина“, который прислушается к „умным интеллигентам“ и сделает „как надо“. Детский сад, штаны на лямках». А то мы этого не знали, уши развесили и расслабились. На доброго барина нельзя надеяться. А на что можно? Неужто на выборы? На то, что результат свободного волеизъявления честно отразится в бюллетенях? Или на революцию – на то, что народ все мудро перевернет, забыв по привычке жечь, бить, громить и серить в эрмитажные вазы? Или ни на что не надеяться и теребить свою пиписку, вперив в нее взор, полный усталого скептицизма? Почему-то именно последний, самый бессмысленный вариант, по-прежнему считается единственно гордой ориентацией.

И опять партия символов vs. партия людей. Как и в истории с Pussy Riot, тот же водораздел, который когда-то определил Григорий Дашевский, только еще нагляднее: живые существа, самые уязвимые, бездомные дети бросаются в топку патриотического тщеславия. Если б депутаты защищали конкретных людоедов из списка Магнитского потому, что брат, потому, что кум, было бы, право слово, понятнее. Человечнее было бы. Но у них Родину обидели.

Ничего личного, только химеры.

РБК сообщает: всех, кто стоял сегодня в одиночных пикетах у Совета Федерации против «Закона Димы Яковлева», сгребли в автозак. Стоящие за – комфортно стоят по-прежнему, держа в руках плакатик: «Нет усыновлению в толерантных странах педофилов». В самом Совете Федерации обстановка рабочая, надо обсудить несколько десятков вопросов, «Закон Димы Яковлева» находится на 38 месте. При входе в здание сенаторов встречает музыкант, играющий на рояле. А еще говорят, конец света не наступил. Отчего же? Просто Апокалипсис у нас пародийный – с мягкой приглушенной музыкой, как в дорогом ресторане.

Петербургская культура сформировала общие представления о добре и зле, настолько определенные, что они пережили и переименование города, и уничтожение разнообразных бесценных тонкостей, случившееся после 1917 года. Советская интеллигенция, произошедшая от большевиков, которые «буржуазно-дворянскую культуру» смели вместе с буржуазией и дворянством, базовые ценности усвоила и сохранила, хорошо ли, плохо – другой вопрос. По крайней мере, с конца пятидесятых годов им альтернативы не возникало. Ее больше не творили – с Акакием Акакиевичем и Евгением бедным никто не воевал. И это относится не только к антисоветской интеллигенции, но и к самой советской – тоже. Других ценностей у Герасимова с Бондарчуком не образовалось. Падших время от