Катастрофа. История Русской Революции из первых рук - Александр Фёдорович Керенский Страница 15

официального представителя во Временном правительстве, то это грозит серьезной опасностью и неприятностями. Я не мог допустить, чтобы это произошло. Более того, я чувствовал, что без опоры на левых, без непосредственного контакта с массами Временное правительство заранее обречено на провал. Тем не менее, немедленной насущной потребностью революции было сильное правительство, способное вновь организовать распадающуюся структуру страны.

Очень трудно в настоящее время выразить словами все эти соображения, которые не приходили ко мне тогда один за другим в процессе рассуждения, а болезненно и инстинктивно навязывались мне массой. Я оказался лицом к лицу с мучительной дилеммой. Мои друзья убеждали меня покончить с Советами и войти в правительство. Я чувствовал, что это невозможно, но, с другой стороны, так же невозможно было заставить советских руководителей изменить свое мнение.

Не в силах больше выносить эту трудность, я решил до рассвета вернуться домой. Не знаю почему, но я не мог больше слушать всех этих дискуссий по вопросу, бесповоротно решенному Исполнительным Комитетом Совета.

Как странно было теперь выйти на улицу, которую я так часто проходил по пути в Думу, в сопровождении шпиков царской охранки! Как странно было проходить мимо часовых, видеть зловещее пламя из подожженного народом здания местной жандармерии. Все это было так нереально, так фантастично.

Только по возвращении домой я полностью осознал значение происшедшего. Я сломался и упал в обморок. Трудно описать душевное состояние, через которое я проходил все эти дни. Мои нервы, весь организм чувствовал себя необычайно быстрым и живым. Я жил в невыносимом, казалось бы, напряжении. И все же чувствовал себя достаточно сильным, чтобы победить даже смерть. Стоит жить, чтобы испытать такой экстаз.

Два-три часа я лежал в полубессознательном, полубредовом состоянии. Затем я внезапно вскочил, потому что ответ на вопрос, который я, казалось, забыл, наконец пришел ко мне. Я решил немедленно позвонить по телефону и сообщить о своем решении принять пост во Временном правительстве и потом оспорить его не с Исполнительным комитетом, а с самим Советом. Пусть решает Совет между Исполнительным Комитетом и мной! Как ни странно, мое окончательное решение игнорировать постановление Исполнительного комитета было вызвано не упомянутыми выше причинами, а просто внезапной мыслью о заключенных в Министерском павильоне и других местах. Мог ли кто-нибудь другой, какой-нибудь буржуазный министр юстиции спасти их от самосуда и сохранить Революцию незапятнанной позорным кровопролитием? Я был уверен, что в данных обстоятельствах никто, кроме меня, не мог этого сделать. Я позвонил во Временный комитет и сообщил о своем решении. Я думаю, что к телефону подошёл Милюков. Он казался довольным и сердечно поздравил меня. Моя усталость исчезла. Я сразу стал строить планы организации своего департамента, подбирать себе ближайших сотрудников. Я послал за Зарудным, который должен был быть моим помощником и другими. Можно было подумать, что я не сомневался в том, одобрит ли Совет мое решение, но честно говоря, это было не так.

Я вернулся в Думу, где между тем все узнали о моем решении и ждали разрешения моего конфликта с Исполнительным комитетом Совета. Я тотчас отправился в Исполнительный комитет и не нашел там ничего, кроме суровых лиц и сильного гнева. Пленум всего Совета уже шел. Я сказал, что поеду туда и немедленно объявлю о своем решении.

— Нет-нет-нет! — советовали некоторые, — Не ходите. Они набросятся на вас и разорвут на куски. Дайте нам время подготовить их заранее.

— Я сам пойду и скажу им, — ответил я.

В соседней большой зале я слышал, как Стеклов делал доклад о переговорах с Временным комитетом Думы об организации правительства. Когда он кончил, председателю (Чхеидзе) сказали, что я жду выступления в Совете, и он предоставил мне слово.

Я взобрался на стол и начал свою речь. Едва я начал, как понял, что выигрываю. Мне достаточно было посмотреть на эту толпу, понаблюдать за реакцией их глаз и лиц, чтобы понять, что они со мной. Я заявил, что предстал перед Советом как министр юстиции Временного правительства, что для меня было невозможно ждать решения членов Совета и что теперь я должен просить их вотума доверия. Я говорил о программе Временного правительства, говоря, что в интересах России и рабочего класса, чтобы революционная демократия была представлена в правительстве, чтобы правительство могло быть в тесной и постоянной связи с волей людей и т. д. Я уже не помню всех подробностей моего спича, но помню, что почти каждое предложение сопровождалось восторженными возгласами публики.

При выходе из-за стола меня подняли на плечи делегаты Совета и пронесли через Думу к самым дверям зала Временного комитета. Я вошел в него не только как министр юстиции, но и как заместитель председателя Совета рабочих и солдатских депутатов и формальный представитель рабочего класса. Я возглавил восстание против нелепого вето Исполнительного комитета, но так много других последовали его примеру, что очень скоро была создана целая коалиция. Но среди оваций, устроенных мне членами Совета, в безудержном энтузиазме толпы я уже видел лица разгневанных вождей, предвкушающих месть. Началась борьба, борьба против меня, против моего влияния и моего авторитета в массах. Эта битва велась упорно, систематично и беспринципно.

Между прочим, в тот же день и первая конференция партии эсеров одобрила мое включение во Временное правительство, как и члены Рабочей партии, с которыми я был тесно связан во время моей карьеры в IV Думе.

К 10 часам 2 марта Временное правительство было окончательно сформировано.

К вечеру 2 марта был обнародован манифест Временного правительства. Временное правительство стало до созыва Учредительного собрания единственной суверенной властью в стране, и все последующие изменения и назначения во Временном правительстве производились путем кооптации, причем Временное правительство само избирало новых министров.

Утром 2 марта Милюков в речи перед толпой в Екатерининском зале по поводу состава Временного правительства заявил, что регентом будет великий князь Михаил Александрович и что мы решили установить в России конституционную монархию. В то же самое утро и почти в тот же час император Николай II в Пскове составлял манифест о назначении нового правительства. И декларация Милюкова, и царский манифест были совершенно бесполезны при данных обстоятельствах. Государь, однако, вскоре понял, что о смене кабинета речь уже не идет, и к вечеру того же дня, до приезда думской делегации, посланной с требованием его отречения, решил отречься за себя и за своего сына. Милюков же, вопреки железной логике событий, снова и снова, до последнего момента, утверждал, что можно и нужно установить регентство при великом князе