Живой Журнал. Публикации 2019 - Владимир Сергеевич Березин Страница 15

И, чтобы два раза не вставать — автор ценит, когда ему указывают на ошибки и опечатки.

Извините, если кого обидел.

13 января 2019

История про то, что два раза не вставать (2019-01-15)

А вот кому про Сетевую критику? (Ссылка известно где)

Есть такая известная история про критика Белинского и извозчика: Виссарион Григорьевич Белинский едет по вечернему Петербургу на извозчике. Извозчик видит — барин небогат, пальтишко на нём худое, фуражечка, — в общем, можно поговорить. Спрашивает:

— Ты, барин, кем будешь?

— А я, братец, литературный критик.

— А это, к примеру, что ж такое?

— Ну вот писатель напишет книжку, а я ее ругаю…

Извозчик чешет бороду и кряхтит:

— Ишь, говна какая…

Очевидно, что извозчики не оставляли мемуаров, а Белинский этот сюжет нам не завещал. Непонятно, кто это сочинил, — большинство острословов-кандидатов свои истории, по меткому выражению моего товарища, метило свои байки, как коты — несмываемым авторским клеймом. Я бы ставил на сочинение в шестидесятые годы прошлого века, в те же времена, как и историю о мальчике и дворнике.

Мне слова извозчика не кажутся особенно остроумными. Люди, которым они нравятся, обычно следуют за известной мыслью о том, что табуированное слово, произнесённое со сцены или напечатанное типографским шрифтом, становится смешным. К этому добавляется и шукшинская интонация «Срезал!», когда скучного литературного человека, которого нас заставляли читать в школе, обругал народный тип. Сказал то, что мы не смели.

http://rara-rara.ru/menu-texts/ohlokritika

И, чтобы два раза не вставать — автор ценит, когда ему указывают на ошибки и опечатки.

Извините, если кого обидел.

15 января 2019

История про то, что два раза не вставать (2019-01-22)

А вот кому история про древние и нынешние битвы (хотя новогодняя битва при Диоскурах, кажется уже давно минувшей) и то, что мы можем из них извлечь в качестве пищи для размышлений. (На самом деле это история о недостаточности наших (моих) знаний о высоких материях, и что в связи с этим можно сделать).

А, вот ещё это про что: про то, как мы воспринимаем книгу или картину. У меня есть длинная мысль (и я её никак не додумаю) про неуверенность обычного человека. неспециалиста в том, возлюбить ли объект искусства или не возлюбить. И как он обращается в явном и неявном виде к экспертам (явным или неявным) для этого. Что-то в этом есть странное, вроде как обращаться к стороннему специалисту, чтобы выяснить любишь ты жену или нет (хотя как раз — явление нередкое).

Вот смотрите — есть отрасли человеческой деятельности в которых мы честно можем не разбираться: юриспруденция, квантовая физика и тому подобные полезные вещи.

Ну и люди нанимают юриста, ничего удивительного.

А есть искусство — картины, книги (отчего-то принято говорить "искусство и литература"), вроде бы это рассчитано на непосредственное восприятие, и потребитель сам разберётся.

Нет, сам разобраться он не может, и ориентируется на эксперта, (или кумира), а, за неимением их под рукой — на общественный гул.

В Третьем Риме во всякое общественное обсуждение надо ввязываться, когда оно уже закончилось. Примерно как ввалиться на свадьбу в ресторан под утро, когда официанты составляют столы, переворачивают стулья и щётками сгребают битое стекло. И тут ты вбегаешь в опустевшее пространство, спотыкаясь о пьяного, забытого с предыдущего юбилея. Так вот, в то время, когда жители нашего Отечества тащили домой мешки с мандаринами и колючие ёлки, готовили салат Оливье и селёдку под шубой, стоя выпивали под бой курантов, и, наконец, уже потом осоловело смотрели на короткий зимний день в окно, некоторое количество моих сограждан схватились в смертельной схватке ёкодзун по поводу высокой духовности. Это хорошо описано у Хармса: «Слово за слово, и начинается распря. Толпа принимает сторону человека среднего роста, и Петров, спасая свою жизнь, погоняет коня и скрывается за поворотом. Толпа волнуется и, за неимением другой жертвы, хватает человека среднего роста и отрывает ему голову. Оторванная голова катится по мостовой и застревает в люке для водостока. Толпа, удовлетворив свои страсти, расходится» *. Обычно люди устают через две недели, но я на всякий случай выждал месяц.

Не так давно приключилась очень примечательная и чрезвычайно полезная (разумеется, для стороннего наблюдателя) история. Для всякого Паганеля это зрелище было более продуктивное, чем наблюдение Бородинского поля через подзорную трубу. Канва, по которой нам предстоит вышивать, — книга про вечный город Рим номер один и её обсуждение жителями Третьего Рима. Я постараюсь избежать фамилий, потому что честному человеку, живущему вне обеих столиц, они не всегда что-то скажут.

http://rara-rara.ru/menu-texts/prosto_tretij_rim

И, чтобы два раза не вставать — автор ценит, когда ему указывают на ошибки и опечатки. (тут это особенно актуально звучит)

Извините, если кого обидел.

22 января 2019

Слово о писателе Гайдаре (2019-01-22)

Тише, Женя, не надо кричать, тише…

Аркадий Гайдар

Не could feel his heart beating against the pine needle floor of the forest.

Ernst Hemingway

Гайдар, как не крути, гений — оттого, что жизнь его превратилась в сюжет. Это случается с немногими писателями. Итак, он был злобный сумрачный гений.

И самый гениальный рассказ у него про военную тайну, в котором есть всё — войны, крымские кулаки-убийцы, сказки, правда и кривда, бесполая и бестелесная любовь. В этом, одном из самых известных рассказов Гайдара есть такое место, где «часовые закричали:

— Это белые.

И тотчас погас костёр, лязгнули расхваченные винтовки, а изменник Каплаухов тайно разорвал партийный билет.

— Это беженцы…

И тогда всем стало так радостно и смешно, что, наскоро расстреляв проклятого Каплаухова, вздули они яркие костры и весело пили чай, угощая хлебом беженских мальчишек и девочек, которые смотрели на них огромными доверчивыми глазами».

Прах безвестного Каплаухова не взывает к отмщению, не бьётся ни в чьё сердце — для либералов он неудобен, оттого что у него был партийный билет, для коммунистов — тем, что он его порвал.

Литературное бытиё всякого хорошего советского писателя включало в себя несколько жизней — в первой он писал, и его книги добивались известности. Во второй самого писателя