Что было бы, если бы смерть была - Николай Иванович Бизин Страница 15

Получите живые кровь, подлость и прочую реальность: вы хотели исполнения – во плоти? Так и получите (от плоти) – «это» всё во плоти!

Здесь (в японском ресторане), самоопределившись, пора было завершать. Перельман сказал женщине:

– Вы мне просто не нравитесь.

Следует признать, что Перельман поступал низко.

– Ну и что? – ответила Хельга. – Вы считаете меня кастрированной сверху (смешно по отношению к женщине), но я – люто трудолюбива, амбициозна и пронырлива: это ли не талант и провиденциальность? То есть – всё то, что называется у древних семитов благословением и первородством; поймите: будущее – за мной, а без меня будущего не только у вас, а вообще – просто нет.

Она была права. Мир был жесток.

– Вы не правы, – сказал Перельман. – Я не считаю вас пустым человеком: вы наполняете плоскость. Более того, вам известно и о плоскостях над вашей плоскостью, и вы (и здесь вы совершенно правы) хотите эти плоскости использовать. Всё дело в том, что я не хочу «вашего» хочу.

Всё было сказано. Самоопределение завершилось.

– Вы сами этого хотели, – сказала Хельга.

Точнее (куда более заостренно) – сказала та её ощутимая ипостась, реальная: всё ещё ждущая у ресторана, когда Перельман опомнится и побежит её догонять. «Другая» её ипостась в ресторане (виртуальная, почти призрак) – не сказала не слова и просто отвернулась.

Потом (тоже) – встала и тоже пошла прочь.

Вышла (наконец-то) – и обе ипостаси объединились, стали Хельгой и вместе побрели из этих места и времени.

Впрочем, в ресторане ещё не все завершилось.

Целованный Перельманом мальчик подошёл и взял его за руку.

– Да, – сказал Перельман.

Мальчик дал понять Перельману, что из-за столика следует подняться. После чего повёл его за собой и привел к столику, за которым сидели пришедшие с ним люди, двое мужчин.

– Здравствуйте, – сказал один из них, обликом схожий (но не совсем точно) с известным санкт-ленинградским литератором, публицистом и переводчиком Виктором Топоровым (то есть что-то подсознательно толкиеновское, яростный гном с топором в руках). – Так вы и есть герой?

Второй, обликом схожий (но тоже не совсем-совсем точно) с Максимом Кантором, в те годы известнейшим (и никого ещё в себе не разочаровавшим) художником и писателем, даже вежливо привстал и воскликнул:

– Дорогой Николай!

На самом деле эти двое к мальцу никакого телесного отношения не имели и не могли иметь; дело обстояло в некоей метафизической симоволике, реализованной лично для Перельмана: утилитарнно – «вскрыть» Хельгу, отвлечённо – порассуждать о прекрасном со стороны античной этики; но (оказалось) – были вещи более значимые.

Например, пресловутые сланцы. Более того, горючие сланцы. Полезное ископаемое из группы твёрдых каустобиолитов (даже не буду задумываться, что это), дающее при сухой перегонке значительное количество смолы, близкой по составу к нефти (керогеновой или сланцевой нефти).

Горючие сланцы образовались на дне морей приблизительно 450 млн. лет назад в результате одновременного отложения органического и неорганического ила.

Горючий сланец состоит из преобладающих минеральных и органических частей (кероген), последняя составляет 10–30 % от массы породы и только в сланцах самого высокого качества достигает 50–70 %. Органическая часть является био– и геохимически преобразованным веществом простейших водорослей, сохранившим клеточное строение (талломоальгинит) или потерявшим его (коллоальгинит); в виде примеси в органической части присутствуют изменённые остатки высших растений (витринит, фюзенит, липоидинит).

Вы скажете, зачем я о сланцах? А речь идёт о человеческих ресурсах, истоками своими имеющих не только небесную stratum (белые одежды), но и нечто преисмподнее, моментом происхождения имеющее миллиарды лет; не будем повторять бред о древних украх, выкопавших Чёрное море, но (давеча) – украинцы уже были помянуты среди присутствующих в ресторане на Невском.

В котором Хельга не докушала своей рыбки.

Но вернёмся к т. н. «небесной» stratum, к которой безусловно себя причисляли и Кантор, и Топоров (да и литератор-Хельга, автор книг о «педерастах», себя не обделяла такой честью); итак! Все они вдруг оказались Перельманом привлечены к происходящему священнодейству.

Я бы даже сказал: почти что теодицее.

Перельман мог бы подивиться своим внезапным подорожанием: в прежней жизни он был никому не нужным бомжом, но очень скоро и почти что сразу (ведь красивый мальчик держал сейчас за руку совсем другую его ипостась) осознал, что Максим Карлович Кантор прежде всего является русским европейцем, этаким «Горьким на Капри», и словцо «дорогой» для него означает всего лишь вежливое удаление.

Вежливое «держание на расстоянии» – всей посторонней ему ощутительной жизни, некоторую её эпистолярность: не чувствуя себя со-участником, а всего лишь (по некоей своей внутренней уверенности в своём праве) – перлюстрируя чужую переписку.

А вот приближения к своей жизни (по мнению Кантора) Перельману еще предстояло заслужить (кстати, он был прав), и никакие прозрения здесь не помогут: прежде всего – социализация, воздействие на коллективное бессознательное, то есть – «ведешь ли ты за собой массы».

«Дорогой» – то же самое, что Алонсо Кехане крестьянку назвать Дульсинеей. Вот разве что Максим Карлович не был доном Алонсо, а претендовал на роль дона Мигеля (простите за некую фамильярность, от Перельмана ко мне перешедшую).

– Я не герой, – сказал Перельман. – И уж точно не победитель.

Имелось в виду: Николай-победитель – не совсем о нём. Он ещё только Перельман-победитель: собирает свои ипостаси и души ду’ши (то добавление к достаточному, что противоречит Оккаме и делает его витражи-ипостаси – реально живыми).

Но потом (вдруг) – «здешний он» в своих словах усомнился: перекинуться из бомжа в полу-бога – это ли не бо-гатства много? А что эти его оборотничества и прочие его ежедневные волшебства здесь мало кому известны: так и это – почти ничто, пустое.

Ведь любое личное волшебство (и здесь в нем забурлил его естественный аутентизм) есть дело интимное, сокрытое.

– А вот и нет, – сказал ему мальчик, что держал его за руку. – Ныне все эти перемены полов и природ, и прочие чревоугодничества – дело всего человечества.

Перельману-аутентисту не понравилась его безапелляционность: приравнять человеческую демон-стративность к пищеварению мозга.

Перельман-атлет согласился с его правотой.

– Я не герой, – повторили оба они.

– Вы трус? – удивился Кантор. – То есть вы мертвец?

Он имел