Александр Проханов - Хроника пикирующего времени Страница 16

Вот почему, товарищ, ты должен прийти на выборы. Иначе в дамских трико, с лягушачьей лапкой во рту, с корзиной подарков, где под грудами раскрашенных муляжей упрятана отрубленная ручка ребенка, в твое непротопленное жилище, чудовищный, как реформа ЖКХ, придет Караулов.

На ком «Анафема» 93-го года?

сентябрь, 2003 г., № 39(514)

Земля десять раз обежала Солнце и вновь, в конце сентября, занимает пространство Вселенной, где витают таинственные воспоминания и образы восстания 93-го года.

Синий, как утопленник, Ельцин возглашает с экрана «переворотный» Указ 1400, распускает Советы и российский Парламент. Ночные туманы у Дома Советов, где погашены окна и уличные фонари окружены фиолетовыми льдистыми кольцами, в которых движутся погребальные «духи тьмы». Утренний солнечный блеск, в котором, как «духи света», являются к белому Дворцу защитники, — «Трудовая Россия» в пластмассовых касках, казачья сотня с золотобородым сотником Морозовым, «баркашовцы» с тяжелой поступью в камуфляже, «Союз офицеров» с потускневшим золотом советских погон, священники с хоругвью. Первая баррикада у Горбатого моста, из поломанных ящиков, древесных веток, строительного мусора, у которой всю ночь звучат гитары, поют про «Варяга» и «Катюшу», братаются бомж и писатель. Отчаянный бросок автоматчиков Терехова, стремящихся захватить «узел связи», — первая кровавая стычка, «красная ласточка восстания». Клевреты Лужкова окружают Парламент зубчатой «спиралью Бруно», ставят вокруг оцепление, отключают от Дома Советов воду, тепло, электричество, и в гнетущих потемках огромное пленное здание похоже на снежный сугроб. Подземными катакомбами смельчаки проносят в Дом Советов пищу, запас батареек, свежие комплекты газет, а оттуда, по туннелям и трубам, гонцы пробираются к войсковым гарнизонам, тщетно взывая о помощи. Митинги в разных районах Москвы, в холодных дождях ОМОН избивает народ, топчет начищенными сапогами упавших стариков, бьет дубинами беспомощных женщин. На Смоленской спецназ пускает в ход пистолеты, пробивая черепа демонстрантам. Огромный митинг на Октябрьской площади у памятника Ленину, откуда народ, по взмаху ленинской руки, ведомый бронзовыми матросами и солдатами, валом идет по Садовой, сметает заслоны, расшвыривает щиты, и дубина в руках рабочего крутится, расчищая коридоры толпе. Прорыв заграждения у мэрии и первый огонь пулеметов. Руками растаскивают щучьи «спирали Бруно», обнимают изможденных баррикадников, бьют стекла в ненавистном лужковском гнездовье. Ликуют, празднуя победу, длящиеся «три часа свободы», и в зеленом вечернем небе над белым Дворцом прощально и трепетно пролетает косяк журавлей. Бойня в «Останкино». Бешеные «бэтээры» бьют в упор по толпе, давят скатами горячие трупы, и какой-то подросток неумелой рукой, повторяя жестом «панфиловца», кидает флакон с бензином на корму «бэтээра»-убийцы. Утренний штурм Парламента. Убийства людей иа баррикадах. Танки Грачева поджигают белый Дворец. Страшная черная копоть застилает Москву. Снайперы стреляют по окнам. «Альфа» в скафандрах, похожая на инопланетян, проникает в Парламент, принимает капитуляцию у Руцкого. Вывод защитников из горящего дома, удары цепей, пытки ОМОНа, расстрелы на стадионе «Асмарал», как во времена Пиночета. Страшные дни поражения. Патрули и аресты. Избиения и побеги в леса.

В эти студеные осенние дни мы славим героев, поминаем погибших. Припадаем губами к полотнищам прострелянных флагов — красному, черно-бело-золотому, андреевскому. Сладок, как мед, поцелуй. Горек, как осенняя полынь.

В эти же дни случился предвыборный съезд «Партии Ельцина», возросшей на костях и пепле защитников Дома Советов. «Съезд победителей, людей поедателей» был обставлен мрачными ритуалами подземного царства. Вначале вкатили орудийный лафет, на котором громоздились четыре недвижных истукана, основатели партии, похожие на каменные статуи Бамиана, уцелевшие от разрушения талибов. У каждого во рту была берцовая кость. За ними двигался катафалк со скифскими бабами, поставленными в губерниях для поедания населения. У каждой под ногами был трупик умершего ребенка. Далее везли платформу, где теснились бессчетно ряженые деревянные идолы, кто в военном мундире, кто в чиновном пиджаке, кто в наряде эстрадной певицы. Все были посыпаны золой из труб крематориев. Над ними летел птеродактиль, вспорхнувший с плеча первого президента России. Держал в костяном клюве заклепку с утонувшего крейсера «Курск», кусочек серебристой антенны с сожженной станции «Мир», газовый баллончик «Норд-Оста». Перепончатые крылья были подбиты горностаем с черными хвостиками.

Вся процессия медленно прокатила по огромному ковру, на котором метровыми буквами был выткан «Закон о выборах», оставив на законе грязные колеи. Лафет задел колесом председателя ВЦИК, и тот отскочил, лепеча про «честные выборы». Катафалк наехал ему на лицо, сломал нос, и он успел прокричать о запрете на преждевременную агитацию. Платформа переехала председателю ноги, и он потребовал от госчиновников оставить работу па момент предвыборной кампании. Птеродактиль обрызгал его бело-желтой пахучей жидкостью, которую тот принял за редкий сорт майонеза. Процессия, источая смрад, под «Свадебный марш» Мендельсона и унылые стенания волынок проследовала на запад и канула в преисподней, откуда валил дым и раздавались подземные раскаты грома.

В эти дни великих поминаний и скорбей, совпавших с днями предвыборной суеты и тщеты, народу видны только две партии. Та, что стояла насмерть на баррикадах Дома Советов, пела «Варяга», водила крестные ходы. И та, что стреляла из танков, пытала на стадионе, обирала трупы убитых.

Ваше Святейшество, на ком лежит провозглашенная церковью «анафема»? Скажите, наконец, Патриарх!

Брат мой зэк

сентябрь, 2003 г., № 37(512)

Не все граждане устремятся на выборы. Не каждому милая барышня вручит пахнущий духами бюллетень. Не всякий удостоится сунуть волшебную бумажку в прорезь нарядной урны и под музыку марша прошествовать по избирательному пункту, среди цветов и улыбок, совершив поклонение демократическому богу, единому в многообразии политических партий. Миллионы наших братьев не увидят торжества демократии из-за тюремных решеток, колючей проволоки, пулеметных вышек. Их демократия — это нары и удар резиновой Дубимы. Их избирательные урны — это «параши» и миски с «баландой». Их Вешняков — это надзиратель с железным ключом, ведущий их в карцер.

Россия — страна зэков, острожный рай, синее небо в мелкую клеточку. Треть страны уже отсидела. Другая треть сидит. Третья готовится сесть. Товарищ, держи наготове легкий спортивный костюм и тапочки — они пригодятся в Бутырке.

Сидели в тюрьме гэкачеписты — министры, вице-президент, глава кабинета. Сидели защитники Дома Советов вместе с главою Парламента. Сидели губернаторы, замминистры, генералы и адмиралы. Сидел Гусинский и сидел Лимонов. Тюрьма раскрывает свои стальные объятия герою чеченской войны Буданову и чеченскому террористу Салману Радуеву. Пассионарному «нацболу» и пассионарному русскому бандиту. Тюрьма-матушка кормит и поит своих сыновей — кормит батогами, поит горючими слезами.

Кто они, эти грешники, вышагивающие бесконечными колоннами за оградой зоны? Кто они, эти окаянные с бритыми головами, поющие в тюремном хоре? Кто они, синюшные, с туберкулезным кашлем, вдыхающие железный воздух тюремных камер, где замки откованы кузнецами Демидова, оснащены электроникой фирмы «Филипс»?

Это несостоявшиеся Жуковы и Гагарины, Шолоховы и Вернадские, люди из самой гущи народа, из его деятельной, страстной, талантливой сердцевины, которых закон «демократической России» бульдозером сдвинул в помойную яму Они стали карабкаться вверх по скользкому краю, кто с фальшивыми авизо, а кто и с «Калашниковым», и их по одному, а то и целыми ватагами, рабочими общежитиями, спортивными командами, околотками и районами стали вылавливать и запихивать в «автозаки». В тюрьму не попадут тухляк, смиренник, травоядная овечка, но сильный, гордый, презирающий мерзкий «закон рынка», обрекающий его на голод и беспросветность. Среди этих беззаконников оказались и министр юстиции Ковалев, и генеральный прокурор Ильюшенко. Вот только Ельцин все еще на свободе.

В России к острожникам и колодникам всегда испытывали жалостливое, слезное чувство. Пока ты вор и грабитель, лезешь в казну или выходишь на большую дорогу, ты — тать, разбойник, богопротивный человек. Но как только тебя осудили, обрили полголовы, вырвали клещами ноздрю, заковали и пустили по бесконечному тракту — ты уже мил сердцу народному, тебе тянут из толпы чистое полотенце и ковригу, булочник Филиппов испекает для тебя самые свежие благоуханные хлебы, и вся Русь молится тебе вслед, со слезами провожая на каторгу.