Газета День Литературы - Газета День Литературы # 77 (2004 1) Страница 16

Проблема художественного освоения возникающих форм осознания человечеством себя заключается в том, что профессионалы, работающие в индустрии организаций, не склонны поэтизировать свою деятельность, а освоение идей, методов и задач индустрии организаций, как говорят, "знание предмета", столь успешно сделанное Прохановым, требует жизни, помимо выдающихся способностей. Видение реальности, ее осмысление, должны быть очень емкими. В пределе они должны быть основаны "на всей культуре", а не на ее одной какой-то стороне. В романе Проханова сделан существенный шаг в этом направлении. Он отчетливо сознает многообразие мира как его важнейшую сторону, стремится не потерять мелкие, но многоговорящие детали. Но для решения стоящей задачи этого недостаточно и, еще раз повторю, необходимо очень ясное понимание развития. Солнцев говорит, что Проханов в романе описал "жизнь с проблемой", а не "проблему в жизни", но большой вопрос, что такое жизнь.

Как бы там ни было, Проханов открыл дорогу, которая ждет других "ангелов". Спасибо ему, и дай Бог ему здоровья и успехов на всех его фронтах.

P.S. “Концептуалисты”, предложившие этот материал, тщатся спроектировать все — научные школы, заводы, политические системы, Господа Бога. И, оказывается, еще писателей и художников. Однако, этот материал свидетельствует, что это им не вполне удается. Они хотят синтезировать художника по 3-4 параметрам. А ведь Данте сложнее атомной бомбы, не правда ли?

Александр Проханов.

Николай Дорожкин НЕВОЛЯ И ВЕЛИЧИЕ ПОЭТА

Была осень 1949 года. Стало известно, что у нас в седьмом "А" будет новый "немец". Известие огорчило, потому что нас вполне устраивала Марта. Миниатюрная голубоглазая блондинка вела уроки немецкого весело и бойко. Наши ошибки и проказы не раздражали, а смешили её. Тройки получали только самые тупые "колуны" да её сын Бруно — он называл язык предков фашистским и писал существительные с маленькой буквы. И вот вместо весёлой добродушной Марты — какой-то новый "немец". А она уходит в вечернюю школу...

Новый учитель немецкого явился в класс точно со звонком. Немолодой, среднего роста, сухощавый и подтянутый. Большие, навыкате, глаза с красными прожилками. Резкие продольные морщины на впалых щеках. Немецкие усы — две такие вертикальные щёточки, аккуратно расчёсанные. Тёмные с сединой волосы чётко разделены ровным пробором. Уже по виду его и манерам было видно — человек нездешний и необычный.

Нездешность и необычность были в здешних условиях обычным явлением. В нашем Мариинске располагалось областное управление Сиблага МВД, а вокруг — лагпункты. В городе было много бесконвойных зэков, ссыльных поселенцев и людей, уже отбывших срок, но временно или насовсем осевших. И казалось естественным, что в клубе имени Л.П. Берия идут спектакли по пьесам классиков, поставленные столичным режиссёром (заключённым), а роли играют такие же столичные артисты. В медсанчасти лечат людей доктора и кандидаты медицинских наук, генералы и полковники медслужбы. В школах города преподают выпускники МГУ и ЛГУ, Сорбонны и Гарварда, а игре на пианино обучает в "Берии" любимая ученица композитора Глазунова, бывшая директриса музучилища... Куда ни глянь — всюду люди нездешние и необычные!

Итак, новый "немец" со звонком вошёл в класс: "Здравствуйте!.. Садитесь... Будем знакомы! Меня зовут Александр Александрович Энгельке". "Сан-Саныч..." — прошелестело по классу. Новый "немец" получил школьное имя, а мы — уникального учителя. Узнав, что некоторые ученики, прибывшие из других городов, изучали там другие языки, он предложил заниматься с ними индивидуально. Естественно, бесплатно — в те годы иначе быть не могло... А ещё он и его жена Вера Михайловна организовали кружок бальных танцев. На школьных вечерах они задавали тон, объявляя непривычные названия — падеграс, падекатр, падепатинер... Иногда Сан-Саныч садился к роялю, и тогда звучала совершенно незнакомая нам музыка, от которой учительницы почему-то начинали промокать глаза платочками...

О ВРЕДЕ И ПОЛЬЗЕ ЭПИГОНСТВА Восьмиклассником, начитавшись Власа Дорошевича и Льва Кассиля, я начал издавать подпольную, точнее — подпартную газету. Ничего особенного. Правда, в ряде статей содержалось прозвище директора школы — "Гыр-Нога". Первый номер газеты оказался и последним. Единственный экземпляр был изъят у какого-то растяпы беспощадной рукой завуча-исторички. Не удостоив газету прочтения, "Железная Дама" брезгливо бросила её в портфель. А потом была химия. Вёл её сам директор — грозный Гольденберг, мужественный золотокудрый красавец, которому шла даже хромота от фронтового ранения. Посреди рассказа о солях щелочных металлов он, ни к кому не обращаясь, задумчиво произнёс: "Интересно, а кто такой — Гыр-Нога?" — и демонстративно скрипнул протезом, произведя тот самый звук, от которого и пошло прозвище. Я понял, что ведётся расследование, и увидел своё будущее в довольно мрачном свете...

Назавтра на большой перемене классная руководительница Полина Абрамовна могучим бюстом загнала меня в угол и конспиративным тоном сообщила: "Я выкрала и уничтожила твой дурацкий пасквиль. Но учти на будущее!" И после жуткой паузы: "С ума сойти! Подпольная газета в советской школе... в моём классе!.. Имей в виду — ОН догадывается, кто автор и редактор..." Все мы, конечно, знали, что Полина — жена директора, но я "прикинулся валенком": "Кто — ОН?" "Как это кто?" — распахнула Полина печально-насмешливые библейские глаза. "ОН — Гыр... Тьфу, директор школы! Кто-кто... Дед Пихто! С вами с ума сойдёшь..." — и величественно удалилась, плавно колыша синим панбархатом.

В тот же день "Гыр-Нога" остановил меня в коридоре: "Назначаю тебя заместителем главного редактора школьной стенгазеты! Но — без глупостей, мистер Херст!" И — вдогонку: "В другой раз классная дама тебя не спасёт!"

А главным редактором был Александр Александрович Энгельке...

ВЕЧЕР ДЛИНОЙ В ТРИ ГОДА Той зимой семья моего дяди, учителя физкультуры, получила комнату в учительском доме. А другую комнату занимали, как оказалось, Александр Александрович и его жена Вера Михайловна. Увидев меня у Коржинских, Сан-Саныч пригласил и к себе. Потом визиты к нему стали регулярными... Три года таких встреч представляются мне сейчас долгим-долгим зимним сибирским вечером в тесной комнате, где кроме единственного окна были письменный стол, кровать и книжные шкафы, из которых выглядывали корешки неведомых мне книг на разных языках. Кроме русского и латыни там присутствовали немецкий, английский, французский, итальянский, испанский, португальский, шведский, датский, голландский, греческий, финский, болгарский. "Вы все их знаете?" — "Знаю романские и два германских, на других только читаю. А думаю на русском и французском". Оказывается, фамилия Энгельке — шведская, от предка, пленённого под Полтавой. Отец Сан-Саныча был русским дворянином, полковником-сапёром в Советской армии, доктором военных наук, а мать — француженкой. "Я не помню её, она умерла, едва я родился..."

Сан-Саныч рассказывал мне о своём детстве. Смешная бонна-француженка, а затем пажеский корпус... Это — до революции. Потом — кавалерийская школа РККА, гражданская война, поход на Варшаву и гибель полка, из которого остались в живых два раненых шестнадцатилетних конника. Сан-Саныч — один из них. Дальше — Ленинградский университет (романское отделение), биржа труда и некоторое время — работа продавцом в книжной лавке.

В тридцатые годы Сан-Саныч служил на Балтийском флоте — в звании старшего лейтенанта преподавал иностранные языки курсантам военно-морского инженерного училища, ходил с ними в плавания. Как он попал в мой родной город, я не спрашивал — ждал, когда расскажет сам. А пока жадно слушал и как будто явственно видел совершенно иную жизнь, очень непохожую на наше полудеревенское сибирское бытование...

Однажды я застал Сан-Саныча за странным занятием: он аккуратным почерком записывал в тетрадь какие-то стихи. "Это вы так быстро стихи сочиняете?" Он усмехнулся: "Стихи пишут, а сочиняют нечто другое..." Как выяснилось, он записывал свои переводы стихов французского поэта Эредиа. Мне запомнилась первая строфа: "Так пьём, будь что будет, дай чокнусь с тобою, Тому, кто пьёт дольше, почёт и хвала. Украсим чело его пышной лозою. Да славится хором король пиршества!" Я спросил: "Это про алкоглотиков, против пьянства?" — "Эредиа не писал агитстихов, здесь он рисует весёлую студенческую пирушку. Когда ты будешь большой и умный, узнаешь разницу". Я не удержался от бестактного вопроса:

— Почему вы переводите других, а сами не пишете?