Газета День Литературы - Газета День Литературы # 137 (2008 1) Страница 16

— Сопротивлялся?

— Плакал. Очень переживал.

— Ишь ты… А крест на кофейной гуще он видел?

— Видел.

— Пренебрёг, значит, предостережением высших сил… Не любят они этого.

— Кто?

— Силы… А скажи … По гороскопу он кто?

— Дева он, Ваня. Видишь, в какой компании ты оказался…

— Что ж делать, в семье не без урода, — усмехнулся Ваня, вскинув правую руку вверх и чуть назад. — Наливай, капитан. Ведь не может такого быть, чтобы у тебя в сумке ничего не нашлось… Отпразднуем победу над тёмными силами зла!

— Что-то невесёлые у нас победы, Ваня.

— А бывают ли они весёлые? Настали времена, капитан, когда победы и поражения ничем друг от дружки почти не отличаются. И беды не печалят, и радость не радует. Наливай, чего ждёшь… Не тяни.

Юрий Голубицкий ПОЧЕМУ УШЁЛ БОГ?

Рождество 2007 года довелось встречать в Бонне, в семье местных врачей, в которую вошла дочь Александра, связав свою судьбу с младшим отпрыском этого уважаемого в городе рода.

Тон, душевный настрой праздничному вечеру сообщили Александра и её мать Вера — профессиональные пианистки, заранее подготовившие каждая свою партию фа-минорной "Фантазии" Шуберта для четырёх рук. Жена готовила музыкальный рождественский подарок немецким родственникам в Москве, наша дочь — в Дортмунде, где с недавних пор работает в местном театре оперы и балета. Две дортмундских репетиции накануне Рождества ушли у пианисток на необходимое ансамблевое сыгрывание, на выстраивание звукового баланса, уточнение темпов и нюансировок. И вот — исполнительская премьера в рождественский вечер прекрасной, прозрачно печальной романтической музыки, увы, довольно редко звучащей в наши дни…

Я слушал Шуберта и мысленно бродил по затихшему Бонну. Мне с первого приезда нравится этот город. Не в последнюю очередь нравится тем, как горожане настойчиво, но без ажитации, стремятся преодолеть ту естественную растерянность, которая связана с потерей их городом столичного статуса. После объединения Германии и возвращения Берлину столичных функций вдруг выяснилось, что сшитый по столичной моде повседневный костюм оказался Бонну излишне просторным, а фрак для светской жизни, тон в которой десятилетиями задавали блестящие дипломатические рауты, и вовсе пришлось перевесить вглубь платяного шкафа.

Печально? Конечно! Но — не более того. Город сдержанно и благородно продолжает жить, стараясь с минимальными потерями для горожан встроиться в новую социально-политическую реальность. Вот бы и моей стране после трагического для большинства русских людей распада красной империи так же сдержанно и благородно искать себя в сложном, всегда суровом к проявившим слабость людям и странам мире…

Затем, после ритуала возжжения свечей на ёлке в честь тех, кого нам более других хотелось видеть за нашим рождественским столом, после сопровождаемого восторженными возгласами обмена подарками, после шампанского из рейнского Рислинга, после гуся с тушёной красной капустой под сухое красное вино состоялась вполне реальная прогулка по вечернему Бонну. Завершилась она для нас, москвичей, на вымощенной терракотовой плиткой Театральной площади у дверей отеля. Вот уж точно — театральной! И не столько от того, что значительную часть площади этой обрамляли строения местного драматического театра, а из-за компактной миниатюрности, которая делала её удивительно похожей на театральную декорацию, тщательно выполненную в столь редком в нынешних постановках реалистическом стиле.

— Frohe Weihnachten, liebe freunde! (Доброго Рождества, дорогие друзья!)

— Frohe Weihnachten… (Доброго Рождества…)

Утром из окна отеля предстала во всей красе освещённая холодным низким солнцем гора Годесберг с живописными развалинами средневековой крепости на вершине, сокрытая вчера, по нашему приезду в Бонн, вечерней мглой. На этой эмблематической для города горе, в искусно встроенном в крепостные развалины ресторане, 17 января 2003 года после торжественной церемонии бракосочетания в ратуше состоялся свадебный обед, на котором мне, увы, не довелось присутствовать. Теперь, по прошествии без малого пяти лет, мне необоримо захотелось подняться на гору и как бы глазами моей дочери увидеть с горной вершины мир таким, каким увидела она его пятилетие назад в столь памятный и значительный для неё день.

Миновав пустынную в первое утро Рождества площадь, я по пологому подъёму прошёл к перекинутому через автомобильную трассу пешеходному мосту, противоположный конец которого упирался в Годесберг и плавной хордой перетекал в тропу к горной вершине. Я миновал мост, и перед взглядом моим предстало старинное каменное распятие, заставившее застыть на месте в тревожном и одновременно взволнованно радостном состоянии.

Никогда ранее мне не доводилось лицезреть такое распятие. На нём … не было Христа! Казалось, он сошёл с него, оставив на перекладине прибитые гвоздями кисти рук, а на стволе, у комеля, так же прибитые гвоздями ступни по щиколотки, характерно сложенные одна на другую: так миряне инстинктивно складывают и поджимают ступни, когда их начинает донимать холод.

Первая мысль — скульптуру Христа в достопамятные времена сбили варвары — тотчас обнаружила свою несостоятельность. Не были здесь варвары-язычники, не поднимались до этих широт. Да и разве аккуратные немцы, освободив свои земли, не восстановили бы утраченное, особенно если речь, как в данном случае, шла о святыне? Присмотревшись, я различил на кресте выбитые в камне латинские буквы "I" и "S" и окончательно уверовал: то, что я вижу, — и есть изначальная идея распятия; по замыслу анонимного каменотеса Христос покинул этот крест, оставив на нём частички своего тела…

У последнего поворота тропы к вершине, когда за спиной осталось старинное кладбище, раскинувшееся на пологом склоне, на обочине открылась чудная, ладная в пропорциях кирха, дверь в которую была зазывно приоткрыта. Я понял это как явленный мне знак свыше…

Все дни последнего четвертого адвента мне так и не удалось попасть в церковь. Огромные соборы в центре Дортмунда, небольшие кирхи и костёлы городских районов неизменно были заполнены сверх меры прихожанами; шли рождественские службы, и мне, православному, чьё Рождество предстояло позже, в новом году, признаюсь, было как-то совестно отнимать у местных братьев во Христе их законное место в церковных пределах в самый для них высокий религиозный праздник. Сейчас же всё выглядело иначе: меня явно приглашали зайти в храм.

Пробыл я в нём недолго, но в тиши и одиночестве, в выстоявшемся за ночь до пара изо рта холоде, чудесным образом обострились мысли и чувства, и очень кстати в дополнение к недавно увиденному необычному кресту вспомнились "следы пропавшего незнакомца" из милого, доброго, в хорошем смысле буржуазного Карела Чапека.

Тот, кто подобно мне, прочёл большинство его текстов, согласится, что главную смысловую идею чешского прозаика, его самую выразительную художественную метафору вполне можно именно так и сформулировать: "следы пропавшего незнакомца". В нескольких рассказах, в сказках, в эссе Чапека повторяется почти что буквально следующая ситуация.

Вечер. Город. Пустынная улица. Идёт снег. На заснеженной земле чётко отпечатались следы того, кто буквально несколькими мгновениями ранее тебя выбрал тот же, что и ты, путь. Цепочка следов соединяет по-прежнему пустынные тротуары городских кварталов, устремляется через такую же пустынную, скупо освещённую фонарями площадь, и вдруг неожиданно прерывается. Ты в растерянности вертишь головой; куда делся твой неведомый ведущий, коль следов его нет на девственном снежном покрывале площади. Снег продолжает сыпать с небес, накрывает, стирает отпечатки пропавших ног, ещё немного, совсем немного, и следы загадочного незнакомца исчезнут, словно и не было их вовсе в подлунном мире…

На обратном пути я вновь задержался у так поразившего меня при первой встрече каменного распятия, с которого для всякого путника начинается дорога к горной вершине, и спокойным взором разглядел подробностей больше, чем в первый раз. Разглядел оставленный Иисусом Христом терновый венок у верхнего среза креста, и — сердце моё в груди снова, как в первый раз, зашлось в сладкой паузе — разглядел посреди ствола креста почерневшее от времени… каменное Христово сердце…

Потом был чай-кофе с непременно самодельным твёрдым, глазированным взбитым яичным белком рождественским печеньем в виде Вифлеемских звёзд и хвостатых комет. Местная радиостанция передавала умиротворяющую музыку Генделя. Яркое солнце вливалось в широкие, промытые до звона окна. Потом ещё раз сообща неспешно, обстоятельно рассмотрели многочисленные подарки, полученные в рождественскую ночь. В каждом было найдено множество достоинств и — упаси Бог! — никаких недостатков. Потом была прогулка по берегу Рейна, прощание с гостеприимными хозяевами у крыльца их особняка, спрятанного в глубине просторного сада. На входной двери так мило и сердечно приютившего нас на рождественский вечер дома радовал взор венок из хвойных лап, переплетённых яркими красными лентами.